Люксембургский Сад, фото автора.
У меня нет и уже никогда не будет туристических впечатлений от Парижа. Когда я впервые приехала в Париж в последнем году прошлого века, я приехала туда на житье. На год, думала я. Я тогда представить себе не могла, что Париж станет моим городом, и что я проведу в нем большую часть своей жизни.
Турист суть существо беззаботное. Человек, который приезжает в незнакомый город на жительство, сразу же сталкивается с массой нуднейших хлопот, с которыми необходимо разобраться тут же. Первая - поиски квартиры. Поиски квартиры в Париже - это дарвинская борьба за выживание. Найти что-то срочно - это заранее обречь себя на условия, на которые можно согласиться только под страхом бездомности. Следом идут беготня по инстанциям - открытие счета в банке, без которого невозможно подписать контракта на съем квартиры, открыть линии газа, электричества и прочих коммунальных услуг, звонки по этим последним, считываниe всех показательй всех счетчиков, знакомство с консьержкой (чтобы не ела поедом, шпионить-то она будет, что бы там ни было, это смысл и радость ее существования) и прочие административные и бытовые мороки, которыe я уже не помню, помню только, что их оказалось очень много.
В первую неделю на посещение достопримечательностей у меня просто не было времени. Когда я, наконец, добралась до него, Париж меня разочаровал. Ни одному городу в мире невозможно было быть на уровне моих ожиданий. Я от него ждала ... я сама не знала, чего. Все промытые ливнями набережные, все голуби Дуано, все песни Эдит Пиаф, все фильмы Жерара Филиппа, все переулки Сан-Жермен и таверны Монмартра, все полотна импрессионистов и все перья Мулян Руж слились в моем воображении в ослепительный вихрь, который должен был обрушиться на меня как ливень поцелуев заждавшегося любовника. На меньшее я была не согласна.
Первым шоком стала площадь перед Соборм Парижской Богоматери. На которой танцевала Эсмеральда, на которой летели головы и творилась история, на которой находится нулевая точка 0 - центр и сердце Франции, от которой ведется отсчет дистанций на все четыре стороны. Помните, в Трех Мушкетерах, « на такой-то версте Д’Артаньян... » ? Я все недоумевала, как это можно сказать на какой версте, не давая отправной точки? На такой-то версте от чего?! Французы, современники Д’Артаньяна, а потом Дюма, знали.
Эта площадь оказалась гораздо меньше репутации Собора. Чтобы сфотографировать собор целиком, нужно лечь плашмя на землю. Потому что отойти от него на достаточное для этого расстояние невозможно. Мне, привыкшей к царственныму простору площадей и проспектов перед дворацами и соборами в Петербурге, стало неловко за Нотр-Дам. Это… все? Я обошла его кругом - мои опасения подтвердились: кажется, простора в старом Париже не найти. У меня еще не было опыта средневековых городов с их теснотой и извилистостью. Тесненький, узковатенький Париж старых кварталов меня обескуражил. Я перебралась на Рив Друат - Правую Набережную, к гигантскому Лувру. Культурный центр Ж. Помпиду показался мне странным и недостойным Парижа. Вообще все, что мне не нравилось, квалифицировалось одной фразой - это недостойно Парижа. Мне виднее. У меня к Парижу свои требования. Я заслужила. Я столько о нем мечтала, что не имеете права мне портить картину. Я хочу идеального Парижа. Как в кино.
Прошло немало времени, прежде чем с меня сшелушились бог весть откуда взявшиеся требования, и я приняла Париж таким, какой он есть. Моя любовь к нему началась с мест, не помеченых туристическими флажками. Я не любила авеню Елисейских Полей, Триумфальную Арку и Трокадеро. На Эйфелеву Башню мне было наплевать. Я к ним привыкла и с ними смирилась, но они остались вне моих траекторий. И не потому что я сноб. Я - сноб. Но тут, скорее, дело в разнице вкусов.
Я поселилась в девятом округе, за Большими Бульварами с их знаменитыми универсальными магазинами и церковью Сант Тринити, в фонтане которой умывался ледяным зимним утром герой моего любимого фильма Франсуа Трюффо Les quatre cents coups (1), недалеко от Музея Романтической Жизни (есть такой), наискосок от Мулян Руж, перед которым каждый вечер часов с пяти выстраивались очередь посетителей и шеренги автобусов, подвозивших организованных интуристов. С наступлением темноты мельничные крылья загорались красными бегающими огнями, оживали, и начиналась ночная жизнь шоу, баров, последних сеансов в кино и первых девиц на площади Пигаль, в пяти минутах пешком направо по бульвару де Клиши.
Я приехала в начале сентября прямо под осенние парижские дожди. Пары днeй мне хватило, чтобы сформулировать мое определение света в живописи французских импрессионистов: "такое невозможно было написать нигде, кроме Парижа". В самый серенький день и дождь небо над Парижем не бывает совершенно серым, каким бывает низкое сумрачное питерское небо. B Париже оно всегда переливается серебристым жемчужным скрытым в нем светом. Voilà. Самое близкое определение парижской серости - цвет светло-серой жемчужины. Серее в нем не бывает. В этом городе не может быть тоскливо. В нем невозможно разочароваться в жизни, пока в вас есть хоть сколько-нибудь эстетства.
Импрессионистский ливень за окном моей мансарды. Фото 1999 года.
Дожди красиво поливали косое окно в крыше мансардной комнаты (бывшей комнаты прислуги – chambre de bonne), в которой я поселилась. Отопления было шиш, как в опере Богема, по стенам стекали струи воды, рыжый пол старой керамической плитки был холоден как асфальт на улице. Мебели не было. Прямо в одной комнате находились кухня, душ и туалет за кокетливой занавесочкой. Но комната была просторная, мне повезло, у меня было двадцать квадратных метров совершенного покоя - я была единственным обитателем моего подкрышного этажа.
Oкно моей мансарды. Фото 1999 года.
В первое же воскресенье в несусветную рань меня разбудил непонятный гул. Снаружи доносилось не то всхлипывание не то повизгивание, приглушенное, невнятное, но назойливое как зудение комара. Я высунулась в окно, выходившее на улицу, - ничего. Открыла дверь в общий коридор, огибавший маленький внутренний дворик буквой Г - бинго! Звуки стали явственнее. Я распахнула окно и глянула вниз. Под окном во дворике стоял самый настоящий шарманщик. С самой настоящей шарманкой. Он крутил ручку, и шарманка играла жалостным поскуливающим голосом самую настоящую французскую песенку. Я рассмеялась. Почти до слез. В мое первое воскресное утро в Париже меня разбудил бродячиий шарманщик. Фраза из романа. Моей мечты.
В течение моей жизни у меня были и будут потом еще моменты полного, абсолютного счастья, виляющей благодарно хвостом щенячьей радости. Это был один из них. Я бросила шарманщику монетку и тут же, не переодеваясь, по-парижски мне-море-по-колено, в пижаме и калошах на босу ногу, спустилась в булочную за багетом. Спать мне уже не хотелось. Багет был еще теплым. Кофе из жестяного настоящего старого кофейника, доставшегося мне в наследство вместе с комнатой, был вкуснейшим в мире. Над Парижем разливалось великолепнейшее розовое утро. И оно было моим.
С этого началась моя парижская жизнь.
Моя первая, очень мне дорогая, фотография перед входом в Лувр 1999 года. Фото прохожего (я была одна и фотографировать меня было больше некому).
(1) - Фильм Франсуа Трюффо 1959 года, лучший в мире фильм о детстве и отрочестве, который на русский перевели буквально - "400 ударов", что не имеет никакого смысла: "400 ударов" - французская непереводимая идиома, означающая проказы, глупости и ошибки подросткового возраста.
Читайте продолжение:
Мой Париж. Отрывок 2. Без языка
Мой Париж. Отрывок 3. С квартиры на квартиру
Мой Париж. Отрывок 4. Первый парижский округ, жемонфутизм и се ля ви
Мой Париж. Отрывок 5. Он и она
Мой Париж. Отрывок 6. Вино во Франции