Вид с улицы Рамбуто на квартал дез Аль и центр Ж.Помпиду. Фото автора.
В первый мой парижский год в богемной мансарде напротив Мулян Руж я а) не умерла от чахотки, б) выучила французского достаточно, чтобы поступить в Сорбонну, на факультет истории искусства и археологии. Контракт на мансардную мышеловку истекал в июле месяце. Мне нужно было искать квартиру на предстоящий учебный год. Со школьных и студенческих времен и на всю жизнь я сохранила привычку жить по академическому календарю, то есть год у меня - с сентября до июня, а лето не считается, лето - это каникулы, вознаграждение за то, что перешел на следующий год. За каникулы мне нужно было найти жилье. То есть каникулы отменялись.
Самым очевидным способом казалось обратиться в агентства по недвижимости. Количество агентств по недвижимости в Париже пропорционально спросу на нее. То есть - тьма. В эту тьму я погрузилась с головой. Я была еще девственницей охоты на жилище - моя мансарда упала мне в руки без моего участия и совершенно случайно, по рекомендации знакомых знакомых знакомых. Сроки поджимали. Я начинала нервничать. Дни мельтешили, не давая результатов.
В очередное солнечное утро я топталась перед квартирным агентством неподалеку от бульвара Сан-Мишель. Собиралась с духом и с аргументами в свою пользу как идеального квартиросъемщика. Собравшись, я обнаружила, что топчусь перед витриной с объявлениями у входа в агентство не одна: в метре от меня к ней прилип парнишка, в пристальной озабоченности которого я опознала собрата по поиску, то есть соперника. У соперника была вихрастая светлая голова и очень подвижная физиономия. На которой полно было аргументов в его пользу как идеального квартиросъемщика. Мы измерили друг друга взглядом, и он... отвернулся, уступая мне возможность войти первой, то есть давая шанс первого выбора в том, что агентство имеет предложить. Я никогда не пропускаю и не забываю важных жестов. С этого момента вихрастая голова занимала меня больше, чем квартира… Не помню, кто заговорил первым, не помню, как мы познакомились. Мы искали одно и то же, у нас был приблизительно одинаковый бюджет. То есть мы были конкурентами. И вопреки всякой логике и здравому смыслу мы решили искать свои квартиры сообща.
Мы встречались в кафе в час открытия и вызванивали с двух телефонов - каждый себе - все подходящие варианты в только что купленной газете с объявлениями. Все хорошие предложения улетали в первые десять минут после открытия журнальных киосков - мы были не одни такие умники. Но все же его стратегия была более обнадеживающей, чем безответные походы по немым агентствам - кто-то откликался, что-то предлагал, торговался: на другом конце телефона явно существовали какие-то квартиры, и найти свою - был вопрос времени. Отработав утреннюю смену, мы были бездельны и вольны до следующего выпуска свежего номера газеты. Мы гуляли по городу. Вихрастая светлая голова отливала в летних солнечных лучах всеми цветами радуги; обращенная ко мне как подсолнух к солнцу физиономия обладала парой живейших насмешливых глаз и ртом, который хочется потрогать. Он с первого момента напомнил мне Жан-Поля Бельмондо - не внешностью, а неиссякаемым арсеналом жизненной энергии и фантастической, пружинной подвижностью. Он улыбался, и мне хотелось улыбаться. Он смотрел на меня, и прохожие смотрели на нас - так, как смотрят на влюбленные пары - с завистливой и придирчивой внимательностью, пытающейся раскусить секрет этого вечного, но загадочного счастья. Его звали Оливье. Как оливковое дерево. Он был строен и весел, и неодолим никаким унынием. Через месяц мы решили искать квартиру на двоих.
Мой второй парижский адрес был гораздо респектабельнее. Мы с Оливье поселились в первом округе, на улицe философа Жан-Жака Руссо, что напротив Лувра. Этот квартал стал одним из моих любимейших навсегда. Все, что мне было всю жизнь нужно, было прямо под рукой. В двух минутах ходьбы не спеша. Буквально. Tак что моей основной обувью стали домашние тапочки. В них я ходила в Лувр, в который у меня был студенческий бесплатный пропуск искусствоведа, в Сад Тюильри - гулять, читать, кормить голубей и загорать, в бассейн дез Аль, самый большой и самый популярный в Париже, с 50-метровыми дорожками. Как-то у нас была лекция в отделе римских античностей с нашим профессором с факультета. Он приподнял брови на мои тапочки. « Я живу напротив », - покраснела я. – « Ну, ладно, что не в пижаме », - согласился он.
О пижаме. Позвольте мне тут лирическое отступление о моей самой любимой одежде - той, в которой не показываются на люди или куда бы то ни было, в которой вообще не « показываются », а живут, не обращая внимания на что бы то ни было.
Нужно вам сказать, что параллельно с официальной модой в Париже, который, как известно, - столица моды, существует нечто гораздо более интересное. Парижский шик кажущейся небрежности. Шик носить то, что не принято. Что может вызвать недоумение, усмешкy, восхищение, зависть или даже панику. То, что имеет вид напяленного впотьмах спросонья с закрытыми глазами.
С наиболее одаренными это, наверное, так и случается. Однажды, проходя мимо парадного подъезда жилого дома, я столкнулась с молодым человеком, выпавшим оттуда с закрытыми глазами. Он открыл глаза, ощутив физическое препятствие, с той гримасой болезненной чувствительности к свету, которая бывает у едва проснувшихся. Он явно спешил. С закрытыми глазами. Весь его вид, от всклокоченной головы с отпечатком на заспанной щеке того, на чем она только что лежала, до едва дотянутых на щиколотки носков, выражал полнейшее пренебрежение как к носкам, так и к впечатлению, которое они произведут. Он был великолепен. Это был гений стиля.
В других случаях это продуманное подражание. В третьих - найденное раз и навсегда и вошедшее в привычку. Это - стиль человека, который всюду чувствует себя как дома. И одет соответственно.
Определить эту моду никто по-моему еще не брался. Это то, что парижане сами никак не определяют, но узнают безошибочно. Это то, что притягивает взгляды. Вызывает вздохи. То, что дает пищу для импровизаций посвященным. Это - высший пилотаж элегантного неглиже.
Французское « неглиже » никакого отношения не имеет к нижнему белью; буквальный его перевод – « небрежно ». Полагаю, что когда это слово пришло в русский язык, « небрежно » было показаться на люди в нижнем белье.
Сегодня « неглиже » - это именно и буквально « небрежно » - это может быть одежда, в которой вы слоняетесь дома : старые, растянутые во все стороны уже на два размера больше обозначенного на этикетке, штаны, с которыми все никак не расстаться, потому, что они уютные, стоптанные донельзя шлепанцы, в которые ноги вжились, как во вторую кожу, футболка с уехавшего по делам, в пятнах его любимого кофе, которая не стирается потому, что она пахнет им, и роль ее - сохранить вам этот запах до его возвращения, ваша любимая пижама с оторванной пуговицей, короче - вся та непрезентабельная, но любимая и привычная чепуха, в которой нам так хорошо дома, но в которой ни одному нормальному человеку не взбредет в голову высунуться на улицу. Это - табу презентабельного человека.
Это табу нужно уметь себе позволить. У французов есть очень веский комплимент как раз по этому поводу: « тебя ничто оденет » : un rien t’habille. Это то самое « ничто », которое фигурирует в русском восторженном заблуждении, что « француженка может из ничего сделать салат и шляпку » (кстати, любая француженка знает, что это невозможно).
Все, кто бывал в Париже, наверняка замечали в нем людей, одетых не по сезону и не по месту. Зимой или в дождь пересекающиx пространство города короткими перебежками. От одной жизненной точки к другой. От булочной к киоску за газетой, от сырной лавки к магазину с распродажей подержанных книг. Подрагивая и поеживаясь от холода. Это - не нищие. Это, скорее всего, обитатели квартала. Логика такого поведения: « Hеужто я нарочно одеваться стану, чтобы выскочить за провизией?! » или « Oдеваться, чтобы выгулять собаку?! Eще чего ! » С этого начинается. Вскоре к этому прибавляется: « Cтоит ли нарочно одеваться, чтобы прогуляться в собственном парке? » Собственном - то есть близлежащим. Даже если это - Люксембургский Сад или Тюильри. Куда непосвященная почтеннейшая публика является в воскресных чинных нарядах. Постепенно радиус такого рода поведения увеличивается и горизонты приличий и усилий, чтобы их соблюдать, отодвигаются. Пока в один прекрасный день человек не является в домашних тапочках в Лувр. Потому, что это удобно. Потому, что это рядом с домом. И замечает, что никого это не довело до сердечного приступа. После этого - нет такого места в городе, для которого стоило бы крахмалить шнурки. А уж если нет такого места в Париже, который, как известно, - столица мира, то по логике, нет такого места в мире.
Этому стилю - потому что это - стиль! - я дала определение любимой французами фразой: жё мон фу ( je m’en fous ) – « мне наплевать ». На то, как на меня посмотрят. На то, кто на меня посмотрит. На то, посмотрят ли. Я бы сравнила его с английским cool. Cool - это тот, кто не старается быть cool. Кто даже не думает о том, что такое cool, кто есть такой какой есть. Это cool. Неуклюжий? Ок. Косолапый в рваных кедах? Ок. Небритый, одетый не по моде, с носками разного цвета? ОК. Откуда, думаете, взялась мода на носки разного цвета? Отсюда. Je m’en fous - мне наплевать.
Какой разительный контраст с Италией, откуда я только что вернулась! Итальянец из дому не выйдет, не проверив пятнадцать раз соответствия цветa носков, галстука и сумки последнего крика гуччи. Итальянка не выйдет в ближайший супермаркет без макияжа и бижутерии. А вдруг встретятся знакомые! Какой позор, che disgra-a-a-azia ! Какое от этого тоскливое ощущение безличия, того, что этим людям больше совершенно нечем в жизни заняться …
Так что ж, собираясь в Париж, не нужно набивать чемодам платьями? Довольно облитой чаем футболки? Эммм. Минуточку.
Я недаром сказала, что это - высший пилотаж. Все эти непрезентабeльности нужно уметь носить. Уметь носить - это не какой-нибудь секрет, которому обучают в школе моделей: шаг за шаг - так, чтобы всем казалось, что у вас ноги заплетаются и вот-вот заплетутся, yметь носить - это чувствовать себе в своей одежде совершенно свободно где бы вы ни были, под перекрестным огнем любых взглядов. Люди тут же чувствуют эту жемонфутистскую неуязвимость. Это - класс.
Если вы можете представить себя на Елисейских Полях совершенно запросто прогуливающимся в семейных трусах, то - да, ничего другого вам с собой не нужно, если погоды позволяют. Если нет, возьмите с собой то, что не будет напоминать вам о вашем худшем кошмаре. (Кто не прогуливался в толпе по незнакомому городу голышом во сне! Или я одна такая?)
Все это напомнило мне об одном питерском еще эпизоде. Однажды поздней весной 1993, если не ошибаюсь, года, на площади перед Инженерным Замком я увидела высокую стройную фигуру … в полосатом махровом банном халате, как у Макса фон Сидов в « Седьмой Печати » Бергмана, и шлепанцах на босу ногу. Одновременно я узнала носителя халата. Это был Сергей Курехин. Он пересекал площадь в направлении Инженерной улицы. Ни на что абсолютно не обращая внимания. Явно блаженствуя на солнышке.
« Класс »,- подумала я. Он выглядел, как принц, заплутавший в своих владениях и ошибшийся дверью. Но не смутившийся. И решивший зайти уж заодно в булочную, раз уж так вышло. И в чем уж вышло. Потому что, в чем бы он ни был, он - принц.
Это, подводя итоги моему затянувшемуся лирическому отступлению о пижамах и банных робах, - парижский жeмонфутистский шик.
Оливье был первым знакомым мне человеком, на котором я могла вблизи наблюдать модус операнди жемонфутизма в одежде. Он считал, что одет, если он не голый. Для любой жизненной ситуации. Он был прав: в чем бы он ни был, он выглядел совершенно одинаково - самим собой.
Я стала адептом стиля инстинктивно и из соображений удобства, не зная, что это шик: я гуляла в шлепанцах и чем придется сверху, чтобы избежать переобуваний в бассейне и очередей в гардероб в Лувре. Стоило раз-другой позволить себе спуститься в булочную в чем проснулась, как постепенно, но неизбежно весь квартал превратился в продолжение нашей квартиры. И какой квартал! Лувра, Тюильри, Пале Рояль и Комеди Франсэз!
Сама квартира, как и респектабельный квартал, была тоже продвижением на одну ступень в квартирной иерархии: это было то, что называется студио. 35 квадратных метров и центральное паровое отопление. Tуалет с дверью. Настоящая ванная комната. О радость. Но моей главной радостью - о фривольность эстетской натуры! - были окна c кованными чугунными решетками 18 века. На которые я тут же повесила горшки с красной геранью. Потому, что это - парижский код. И еще, может быть, потому, что это - знак уюта постоянного жилища, контрастирующий с необременительным отсутствием пожитoк у кочевников. И хоть прожила я в этом студио всего два года с небольшим, я чувствовала себя в нем по-домашнему : это было мое первое настоящее гнездо в Париже. И мне было с кем его делить. Я начинала чувствовать себя жителем города, а не занесенным в него случайным ветром вечным странником.
Галлерея Веро-Додат на улице Ж.-Ж.Руссо. Фото автора.
Я сжилась с кварталом. Первый округ располагается по правомy берегу Сены, которая ограничивает его с юга, и вбирает в себя Лувр с Садами Тюильри, все пространство до центра Помпиду (или Бобур, как его чаще называют парижане и которое я предпочитаю, не любя особенно Жоржа Помпиду), роскошную Вандомскую Площадь с отелем Риц, неприступными ювелирными магазинами, выглядящими как сокровищницы Меровингов, и колонной Наполеона, авеню де л’Опера (вернее, половинy его - сама Опера Гарнье находится уже на стыке 2-го и 9-го округов), Пале Рояль - бывший дворец Кардинала Ришелье, который после его смерти перешел в королевскую собственность, и лез Аль ( Les Halles - всегда во множественном числе). Об этих последних стоит сказать пару слов. Потому, что в отличие от Лувра, Рица или парижской Оперы, например, никто из приезжих их не знает. Между тем все их знают, хотя бы по сочному названию. Помните « Чрево Парижа », роман Эмиля Золя? Это - оно. Знаменитый парижский монстр.
Les Halles de Paris - парижский рынок, иллюстрация художественного журнала (Magasin Pittoresque) в январском номере 1862 года. Фото официального сайта.
« Чрево Парижа » или Les Halles de Paris был гигантский оптовый рынок снеди, павильоны которого выстроились в центральных парижских аллеях по проекту архитектора Виктора Балтарда между 1854 и 1870 годами. Он дал название всему окружающему району. Атавизмом этого гастрономического святилища нынче протянулась на север улица Монторгёй, начинающаяся за церковью Святого Евстафия (1532-1633, южный фасад которой виден справа на гравюре), усеянная лавочками и магазинчиками всякого рода деликатесов - и, поверьте старому гурману и парижской репутации ! - из лучших в городе. Если вам доведется побывать в Париже, и если вы любите еду, запомните этот адрес: Rue Montorgueil.
Легендарное « Чрево » просуществовало около столетия. В начале 50-х годов прошлого века, когда правительство решило организовать сеть государственных продовольственных магазинов, его существование уже было обречено, и вскоре по объявленному национальному конкурсу посыпались проекты переустройства пространства des Halles. Рынок таки оставил по себе неизгладимую память - заклеймил место своим именем. Что бы ни выстроилось на его месте, перекрестить этот квартал во что-либо другое уже невозможно.
Последние павильоны были снесены в начале 70-х годов, и в 1979 году на четырех гектарах бывшего рынка раскинулся Сад дез Аль ( Jardin des Halles ), и открылся для первых посетителей подземный Форум - культурный, развлекательный и коммерческий центр с кинотеатрами, медиатекой, библиотекой, самым большим в Париже бассейном и бесконечным количеством магазинов, ресторанов и кафе. На пяти уровнях вниз. Вавилонская Башня, устремленная в глубь земли. Не соперничающая с богом, а игнорирующая его, уткнувшись в свои земные занятия и развлечения. Совершенно по-французски : богу - богово, a у меня - свои заботы.
Это, кстати, - другой аспект французского жемонфутизма - философский. Не лезть в дела высших инстанций. Не тратить сил на то, что вне ваших полномочий. Уметь оставить вещи на волю всевышнего. То есть на самотек. Потому что се ля ви ( c’est la vie ).
Однажды я совершенно неожиданно для себя сформулировала се ля ви по-русски в письме к приятелю на вопрос « как дела »:
« Все хорошо. То есть, все, что может быть хорошо – хорошо, a все остальное не может быть иначе. »
На что мне заметили, что это - не ответ на вопрос « как дела », а философия жизни.
« Ага, философия c’est la vie », - усмехнулась я, - « Кажется, я становлюсь француженкой. »
Читайте предыдущие главы:
Мой Париж. Отрывок 2. Без языка
Мой Париж. Отрывок 3. С квартиры на квартиру
и продолжение: