Искусство способно вызывать сильные эмоции, ломать устаревшие стереотипы, инициировать общественный диалог и способствовать эмоциональному исцелению. Это все будет в вашем арт-пространстве?
Представьте себе бывший индустриальный ангар, в котором вместо гудков станков теперь звучит тихий шепот полотен и светится неон инсталляций. Linda de La Art Area — это не просто галерея, а живой организм, где художественный жест соединяется с психотерапевтической практикой. В ближайшие два года мы поднимем темы детской уязвимости, утраты культурного кода, одиночества молодых матерей и экологической тоски. Каждую экспозицию будут сопровождать лекции, воркшопы и лаборатории, в которых зритель превращается в со-творца. Мы планируем системно работать с авторами из регионов и «немедийных» городов, помогая тем, кто не проходит через столичные фильтры. Внутри центра будет кабинет психолога, «комната тишины» и расписание медитативных практик. Выставка — это триггер; всё остальное — пространство принятия и утешения.
Первая выставка носит название «Только не говори маме», кажется очень личным заголовком. Почему выбрана именно эта фраза как название проекта?
Это шёпот-пароль миллионов детей. В нём одновременно просьба о защите и приказ себе умолкнуть. Вынеся фразу на фасад, мы разрываем порочный круг молчания: никто больше не останется без имени и голоса. Проект будет развиваеться как сериал-квартира: раз в месяц «открывается» новая комната.
Шесть комнат выставки — это шесть разных историй. Что в них будет показано?
«Только не говори маме» — не линейная экспозиция, а медленно раскрывающаяся квартира-признание. Пять комнат открываются по одной в месяц, словно страницы дневника, который ребёнок решился читать вслух.
Первая дверь — кухня. Обычно здесь пахнет хлебом и общим смехом, но я меняю температуру воздуха, оттенок света и ритм звуков, чтобы показать: на месте привычной теплоты может поселиться холод, будто газ выключили навсегда. Разломанный стол символизирует трещину в семейной географии: за ним уже нельзя вместе обедать, слова разбегаются, как осколки посуды.
Следующие помещения — гостиная, детская, ванная, коридор памяти — я раскрою позже, позволяя зрителю прожить паузы между «ударом» и «эхом». Так зритель настраивает слух и сердце, прежде чем услышит новые истории.
Расскажите, как искусство может «оживить» чужую боль?
Через мультимодальные триггеры: запах жжёного сахара, эхо шагов, мерцание лампы под потолком. Тело мгновенно вспоминает то, для чего у сознания нет слов. Но маршрут экспозиции выстроен так, чтобы выводить зрителя из травмирующего флеша к точке ресурса.
Как, на ваш взгляд, искусство помогает в исцелении?
Когда рана прячется вглубь, она командует нами молча. Я беру её, словно горячий уголь, и помещаю вовне: в форму, цвет, звук. Образ становится «внешним контейнером»: он отделяет боль от личности, лишает её полной власти. Затем я предлагаю ритуал — разбить, сжечь, перекрасить, склеить. В этом действии человек тренирует мускул восстановления: расколотый фарфор вновь обретает целостность, а вместе с ним собирается и внутреннее «я». Так рождается новая нейронная дорожка — тревога больше не ведёт к параличу, её встречает поддержка. Искусство переписывает память: то, что вчера было концом, сегодня становится точкой отсчёта для роста.
Зачем ворошить травмирующие темы?
Потому что замызганная повязка не лечит рану. Тишина консервирует боль и тиражирует её в следующее поколение. Мы вскрываем, чтобы очистить, показываем, чтобы перестать повторять.
Говорят, что агрессор часто — кто-то из близких. Как, по-вашему, искусство может разрушить эту стену молчания?
Когда насилие живёт за дверью родного дома, язык застывает, как стекло — кажется, что любое слово порежет близких. Искусство берёт на себя риск первого звука. Полотно, инсталляция, фильм — это «третий лишний» в семейном треугольнике: он произносит неприемлемое вслух, и никто не может приказать ему замолчать. Зритель узнаёт в образе знакомый силуэт и вдруг понимает: тайна уже не только его. В этот момент трещит стена молчания, потому что тишина перестаёт быть безопасной, а мысль «это происходит со мной» превращается в «со мной — и со множеством других; значит, можно говорить, и меня услышат».
Что вы чувствуете, работая над подготовкой к выставке?
Чередование тяжести и надежды. Тяжесть — от реальных историй, надежду — от того, что мы превращаем их в энергию перемен. Каждый раз, уходя из мастерской, я напоминаю себе: «Этот проект— промежуточный пункт между болью и помощью».
Что вы ждете от посетителей арт-пространства? Изменит ли их этот опыт, или это будет начало диалога?
Минимум — чтобы они вышли, зная номер горячей линии и не боясь произнести слово «насилие». Максимум — чтобы стали «безопасным взрослым» для ребёнка рядом. Возможно, кто-то начнёт диалог, кто-то пойдёт волонтёром, а кто-то впервые признается себе: «со мной это тоже было».
Был ли в вашей жизни момент, когда вы поняли: «Это та тема, которой я должна заниматься»?
Да. На практике в детском саду девочка нарисовала дом без дверей. На мой вопрос «почему так?» она сказала: «Тогда папа не выйдет злым». В тот момент я ясно почувствовала: если у ребёнка единственный способ безопасности — запереть мир, значит, взрослые не справились. Я решила исправить это через своё искусство и высказыванием.
Что бы вы сказали себе 10-летней сейчас? И что хотели бы услышать тогда от взрослых?
Я бы сказала: «Твоя боль — это не приговор, и ты имеешь право говорить «мне страшно». И мечтала бы услышать от взрослых простую фразу: «Мы верим тебе и защитим». Сегодня я постараюсь, чтобы каждое наше мероприятие передавало именно это послание.