Самый спокойный город Земли

Мошкину показалось, что на асфальте рядом с его собственной тенью мелькнула чья-то еще. Он вздрогнул, обернулся — никого. Он покрепче сжал пальцами целлофановый пакетик в кармане плаща. В этом «самом спокойном городе Земли» (так гласили плакаты) спали крепко и долго, шататься посреди ночи было не принято. Мошкин потел и грыз ногти. Клиента не было. Непонятно — ждать дальше или мчаться домой, рассовывать по карманам товар и уходить. Отчаянно хотелось сладкого. Мошкин подумал о конфетах в нижнем ящике комода, и рот наполнился слюной. Организм требовал сахара.

Кто-то хлопнул его по плечу. Мошкин подскочил — он не слышал, как сзади подошел человек. Под капюшоном не разобрать, но Мошкину показалось, что он видел его в местной забегаловке. Человек пробормотал: «Я от Гаврилы». Мошкин сунул незнакомцу пакетик и тут же почувствовал, как в другой карман опускается сверток. Теперь — домой, туда, где можно запереть дверь и спуститься в подвал. Развернуть сверток и пересчитать конфеты — не обманул ли клиент. А потом до отвала наесться сладкого, достать из тайника коробку с товаром и долго сидеть и рассматривать каждую пуговицу. Мошкин помнил, во сколько и в какой день он выцарапал иголкой каждый из этих крошечных рисунков: птенца в гнезде, гриб или хитрую кошачью морду. Он точно знал, где подобрал каждую деревяшку, камешек или кусок стекла, чтобы потом приделать к ним петельку или проделать дырки, покрасить или покрыть лаком.

***

Все началось с прадеда. Когда Мошкин был маленьким, старик часто ворчал, что это не дело — выдавать людям по две конфеты в день. Сладкое в семье любили только два человека — прадед и маленький Мошкин. Иногда старик вдруг откуда-то приносил несколько лишних конфет. Тогда они вдвоем забирались в подвал, съедали их и рассматривали прадедову шкатулку. В ней были пуговицы, каждая — с цветным рисунком или крошечным камешком. «Это все, что осталось от моего дела», — вздыхал прадед. До интервенции у прадеда был свой пуговичный магазин и свое производство.

Иногда мать устраивала старику разнос. Она запирала дверь на кухню и отчитывала его: «Перестань учить моего сына пережиткам прошлого. Он будет таким же, как ты. Двадцать второй век на дворе, забудь про бизнес (Мошкин в пять лет еще не знал, что это). Ему не надо менять мир. Мечты об успехе — для закомплексованных, для невротиков, понимаешь ты это?!» Она думала, Мошкин не слышит. Но он стоял под дверью, вслушивался и не понимал, почему мама так ругается. А потом однажды прадед уехал — собрал свои вещи за десять минут, сел на корточки перед Мошкиным и шепнул: «До встречи, парень. В этой стране ты будешь счастливее, чем я». И быстро вышел за дверь. Больше его никто не видел.

[blockquote]Мошкина не беспокоил он сам — ему казалось, проблема во всех остальных[/blockquote]

С тех пор прошло уже 15 лет, и Мошкин совсем не чувствовал себя счастливым. Он был зол на прадеда — за то, что тот так ничего толком не объяснил, что так мало рассказывал про свои пуговицы: зачем он их делал, почему так хотел, чтобы они непременно были красивыми и разными, что это за «бизнес», от которого так оберегала мать. На мать он тоже был зол — за то, что ругала прадеда, что в остальное время была убийственно невозмутима и мила. Не просыпалась по ночам, не грызла ногти, как сам Мошкин. Они с ней были так непохожи.

Мошкину вообще казалось, что он не похож ни на кого. Психотерапевт говорил, что человек не может быть каким-то «не таким», что надо принять себя. А если тебя что-то беспокоит, нужно найти причины. Но Мошкина не беспокоил он сам — ему казалось, проблема во всех остальных. По вечерам, развалившись на диване у Гришкина (черт знает, почему они вообще подружились, наверное, потому что с детства жили по соседству), Мошкин спрашивал: «Ты знаешь, что раньше пили много кофе? Его покупали за деньги, и на стаканчике могли написать твое имя». Гришкин отвечал: «Но ведь это еще до интервенции. Персонализированный маркетинг. Какой-то несчастный закомплексованный человек очень хотел угощать всех своим кофе и продвигался с помощью этих стаканчиков. Не понимаю, что тут интересного». Мошкин смотрел на Гришкина и видел у него на лице то же выражение блаженного спокойствия, что и у матери.

С тех пор, как уехал прадед, он успел отучиться в школе, и там ему рассказали, что такое бизнес и богатство. Раньше многие открывали свое дело и продавали людям нужные, приятные вещи или оказывали услуги. Но еще тогда, в XXI веке, ученые выяснили, что у большинства успешных предпринимателей есть психические расстройства: они невротичны и одержимы идеями, что мир можно переделать, что нужно всегда стремиться к лучшему, — и их беспокойство передается окружающим, как бацилла. После череды войн и международных конфликтов случилась интервенция, и президентом в Стране стал самый миролюбивый из кандидатов. Его кампания состояла из лозунгов «Психотерапия — в каждый дом», «Полюби себя таким, какой ты есть» и т. д. Психотерапевты стали самыми востребованными специалистами, с каждым годом уменьшалось количество преступлений, статистика суицидов ползла к нулю. Параллельно на производствах внедряли искусственный интеллект, нужда в работниках исчезала. Сначала был рост безработицы, но затем Стране ввели безусловный базовый доход. Деньги заменили товарами. Ученые рассчитали, сколько каждому человеку в зависимости от его комплекции и образа жизни нужно сладкого и мучного, сколько белковой пищи, сколько комплектов одежды он снашивает за год. Вещи выдавали одинаковые — одежда и модные стрижки как способ самовыражения никого не интересовали, люди стали предпочитать внутреннее внешнему.

***

Мошкину казалось, что Гаврила был всегда. Стоял за стойкой местной забегаловки, приносил посетителям невкусные пирожки и супы. Гаврила был стариком, но на ногах держался крепко. Во всех окрестных городах посетителей кафе и ресторанов давно обслуживали роботы. Но Гаврила сказал, что хочет подавать на стол, пока не умрет. Он заявил местным властям, что только так он чувствует себя счастливым, и попросил не лишать его душевного равновесия. Власти махнули рукой — что с него возьмешь, старика. Поработает пару лет и умрет, а потом на его место поставят робота. Но Гаврила не умирал.

Про него ходили слухи: будто бы до интервенции у его отца был ресторан, и посетители платили огромные деньги, чтобы в нем поесть. Гаврила начал работать в отцовском ресторане, когда был еще подростком, потом отец Гаврилы уехал, и ресторан превратился в простую забегаловку, но Гаврила по-прежнему там работал, теперь уже забесплатно. Говорили, будто бы однажды какой-то турист пришел в забегаловку к Гавриле и пожаловался, что пирожок пахнет тухлятиной. И Гаврила сделал немыслимое. Он стукнул рукой по столу и крикнул: «А ты что, заплатил, чтобы я смог купить для пирожков хорошее мясо?» После этого ему сделали предупреждение: еще раз такое повторится, и его увезут. Все, кто заводил громкие разговоры о деньгах, успехе, предпринимательском азарте, удачливости, куда-то надолго уезжали. Ходили слухи про какие-то санатории, где на интенсивных сеансах групповой психотерапии эти люди окончательно избавлялись от пережитков прошлого.

[blockquote]Сообщения начали приходить одно за другим поздно вечером. Первое: «ОНИ У ТЕБЯ??? ОН ИХ ОСТАВИЛ???» Второе: «Завтра после закрытия, постучи четыре раза»[/blockquote]

Прадед Мошкина часто навещал Гаврилу в забегаловке. Когда Мошкин был маленьким, они с прадедом иногда сидели там до самого закрытия: когда двери запирались, Гаврила доставал из-под прилавка сладости и вкусные, свежие пирожки — днем посетителям таких не подавали. Они с прадедом подолгу о чем-то шептались, пока маленький Мошкин уплетал конфеты. С тех пор как прадед уехал, Мошкин ни разу не был в той забегаловке, но знал, что Гаврила по-прежнему там работает. Однажды, год назад, после очередной бессонной ночи он не выдержал. Пришел перед закрытием, дождался, пока уйдет последний посетитель, подошел вплотную к Гавриле и шепнул: «Расскажи мне про моего прадеда». Гаврила посмотрел на него так, как будто видел впервые: «Я его почти не помню. Он уехал 15 лет назад, да я его толком и не знал». Он отвернулся и стал расставлять тарелки по полкам. Тогда Мошкин достал из-за пазухи крошечный сверток и оставил его на столе — рядом с Гаврилиным телефоном. После этого он вышел за дверь.

Сообщения начали приходить одно за другим поздно вечером. Первое: «ОНИ У ТЕБЯ??? ОН ИХ ОСТАВИЛ???» Второе: «Завтра после закрытия, постучи четыре раза». Третье: «У тебя есть еще пуговицы? Ты ведь по-прежнему любишь сладкое?»

***

Когда дедовых пуговиц в шкатулке осталось совсем мало, Мошкин начал делать собственные. Теперь в бессонные ночи он не страдал от безделья, а придумывал новые рисунки и расцветки, выцарапывал иголкой узоры на маленьких кусочках стекла или дерева. Он встречался с клиентами ночью, всегда натянув на голову капюшон, а на лицо — балаклаву. Товар отдавал молча, чтобы не узнали по голосу. Днем он встречал на улице людей, у которых на куртках вместо заводских застежек были пришиты разноцветные пуговицы, и чувствовал гордость и торжество. Теперь он знал, что прадед не был сумасшедшим, закомплексованным и несчастным — он был человеком, который умел радовать других уникальными, поразительными вещами. После интервенции он уехал за границу, прихватив все заработанные деньги. Там, вероятно, и умер. Гаврила говорил, что прадед Мошкина был упертым, энергичным и сообразительным человеком, его магазин был старейшим в мире. У каждой пуговицы был свой дизайн, и люди из-за рубежа покупали продукцию прадеда для частных коллекций. «Если ты когда-нибудь сбежишь отсюда с парой ТЕХ САМЫХ пуговиц в кармане, за границей ты сможешь их продать и на эти деньги построить собственную фабрику», — сказал Гаврила в тот вечер, когда согласился рассказать Мошкину про его прадеда. Мошкин удивился: «Что значит “сбегу”? Разве меня тут кто-то держит?»  Гаврила странно посмотрел на него и покачал головой. Он вообще часто не отвечал на вопросы. Например, он не объяснил, что будет, если рассказать всем, что это Мошкин делает пуговицы и продает за конфеты. Сказал только: «Никогда никому не признавайся. Иначе — санаторий. Тебе туда не надо, парень». Это злило Мошкина, но он все равно приходил к Гавриле раз в неделю. Гаврила находил покупателей, Мошкин наконец-то чувствовал себя счастливым, делая пуговицы и получая за это конфеты. Он мог есть столько сладкого, сколько ему хотелось, и от этого становился куда более спокойным, чем от занятий медитацией.

Правда, в последнее время на него стали странно коситься. В Город приезжал губернатор. Он остановил Мошкина на улице: «Молодой человек, скажите, а не ваш ли прадед держал пуговичный магазин?» Клиенты все чаще задерживались или не приходили, и каждый раз у Мошкина сердце уходило в пятки. Он больше не хотел скрываться, он не видел никакого преступления в том, что сам делает красивые пуговицы и продает их за сладкое. Он хотел, чтобы о нем все узнали, заговорили, и часто мечтал о волшебном мире, где такое возможно. Полиции в стране не было, законов, запрещающих носить пуговицы, — тоже. Но, по словам Гаврилы, если бы кто-то узнал, что Мошкин берет плату за свой труд, его увезли бы надолго — «туда, где от тебя ничего не останется, парень». Гаврила тоже вел себя все более странно. От него часто стали поступать сообщения: «Сегодня не приходи». Вокруг дома Мошкина ошивались незнакомые люди. Он снова начал грызть ногти и плохо спать. Однажды вечером Гаврила подсел совсем близко и прошептал: «Если они придут, беги к реке. Там — граница. Может, уйдешь по воде». Мошкин ничего не понял, но в тот вечер он сгрыз ноготь на большом пальце под корень.

[blockquote]В Город приезжал губернатор. Он остановил Мошкина на улице: «Молодой человек, скажите, а не ваш ли прадед держал пуговичный магазин?»[/blockquote]

***

В ту ночь, когда клиент заставил себя ждать дольше обычного, Мошкин чувствовал себя неспокойно. Пока он возвращался, ему казалось, что откуда-то доносятся крики. «Это обман слуха», — говорил он себе. А потом увидел дым — с той стороны, где была закусочная Гаврилы. Мошкин ускорил шаг — он спешил к дому, проверить, что он еще стоит, что подвал не вскрыли, а пуговицы на месте. По дороге он вытащил из кармана телефон и увидел сообщения от Гаврилы. Первое: «Они знают, кто ты, беги». Второе: «Пуговицы. Не забудь». Третье: «Прадед оставил их специально. Для тебя». Мошкин убрал телефон в карман и помчался со всех ног.

***

От мокрой травы штаны и ботинки совсем намокли. Мошкин несколько часов продирался по лесу, он много раз падал, весь испачкался в грязи. В боку кололо, ноги не слушались. На рассвете он вышел из зарослей к реке. В утреннем тумане противоположный берег было едва видно. Мошкин знал, что граница где-то недалеко, но понятия не имел, как туда добраться. Мошкин плакал. Ему было жалко Гаврилу — за всю ночь он так больше ничего и не написал и не ответил ни на одно сообщение. Жалко своего дома, самодельных пуговиц, которые так и остались лежать в ящике. Жалко мать, которая, наверное, так ничего и не поймет.

В кармане лежало несколько прадедовых пуговиц, но он не знал, зачем они ему теперь. Может, бросить в воду? Он все равно не выберется отсюда, его найдут и отправят в санаторий, и черт знает, что там будет. Может, Гаврила врал? Может, и он, и его прадед — сумасшедшие старики, а в санатории Мошкина наконец избавят от всех волнений и вредных привычек? Может, не зря в Стране нельзя ничем торговать? Ведь от этого одни проблемы. Мошкин подошел совсем близко к воде и полез в карман за пуговицами. И вдруг прямо к его ногам течением прибило странный предмет. Мошкин наклонился, чтобы рассмотреть его поближе. Это был полуразмокший картонный стакан. На нем — какая-то надпись фломастером. Еще немного постояв, Мошкин выпрямился и засунул прадедовы пуговицы обратно в карман — они еще пригодятся. На ходу разворачивая конфету, Мошкин быстро пошел против течения — туда, откуда принесло стакан с надписью.

***

После пожара Гаврила почти не выходил из дома. В заново отстроенной закусочной за прилавком теперь стоял робот. Мошкина не нашли. Когда суматоха улеглась, Гаврила попытался позвонить ему, но услышал только, что «абонент вне зоны доступа». Гаврила надеялся, что парень уже где-то далеко, строит свой маленький заводик.

Вымыв посуду, Гаврила смахнул со стола крошки — не хватало еще, чтобы в дом пришли чужие люди и обо всем догадались. За окном уже была поздняя ночь, но время теперь было неспокойное: по городу ходили незнакомцы и что-то у всех выспрашивали. Покряхтывая и держась за спину, Гаврила пошел выключать свет. «Давно в гроб пора, а все, как мальчишка, в тайных заговорах участвую», — подумал он про себя и улыбнулся. В окно постучали четыре раза — два быстрых удара и два долгих. Гаврила добрел до двери и отпер щеколду. В дверь проскользнул человек в черном пальто с капюшоном и тут же закрыл ее за собой. «Я достал кофе, зерновой, целую пачку. Отдашь за него пять пирожков?» Гаврила пошел ставить чайник: «Да ты раздевайся, обсудим». Человек снял пальто. Вместо молнии у него на спортивной кофте были пуговицы.