Как российскому фильму попасть в Канн, Рим, Берлин, Венецию?

Петр Шепотинник, консультант Венецианского кинофестиваля:

Критерии универсальны, вечны и неизменны. Новизна сюжетов, острота образов, яркая индивидуальность характеров, отсутствие жанровых стереотипов. Новый взгляд на то, что кажется привычным. Дерзость, оправданная художественными средствами. Все это звучит банально, но это так. Если бы кто-то знал, какие именно «критерии» пригодятся Венеции (или Канну), как говорят в преферансе, «можно было не работать». Но как только в фильме видны фестивальные «составляющие», этот фильм идет на дно. У искусства, если оно рождается, нет «тем». Тема рождается после рождения образа. Приветствуется любая свобода. Но если речь идет о сугубо русских проблемах, нашей мифологии, нашем политическом контексте, то возникают проблемы в восприятии.

В отборе фильмов мое мнение на фестивале учитывается, но решение принимается очень демократично, в присутствии всех членов селекционного комитета, которые сначала выставляют оценки. Впрочем, потом идет бурное обсуждение, которое может свести на нет любые предварительные оценки. Все как в жизни. Балабанова («Я тоже хочу» участвовал в секции «Горизонты». — Прим. ред.) приняли единогласно и сразу. Вообще такое понятие, как «протаскивание», — не мой стиль.

Сейчас есть признанные авторитеты — Сокуров, Михалков, Звягинцев, тот же Балабанов, их фильмы всегда ждут с особым трепетом. Но популярность — вещь эфемерная. В конкурсе Канна или Венеции не найдешь новых фильмов в прошлом венценосных авторов — скажем, Клода Лелуша или Билле Аугуста. А «мода» на тот или иной кинематограф, понимаемая «географически», еще более губительна для творческого процесса. Русское кино сейчас не слишком щедро на новые художественные идеи, оно инфантильно, внесоциально, не вполне репрезентативно по отношению к российской реальности. Это, может быть, более очевидно, что называется, на расстоянии. Хотя все сказанное вовсе не означает, что завтра вдруг не появится какой-нибудь новый режиссер, который моментально опрокинет любые пессимистические прогнозы, как произошло в свое время со Звягинцевым или с Лобаном. Я буду только счастлив, — вообще без чувства здорового патриотизма работать на заграничный фестиваль невозможно. И неправильно.

Прим. ред.: В конкурсе прошлогоднего Венецианского МКФ участвовала «Измена» Кирилла Серебренникова.

Жоэль Шапрон, консультант Каннского кинофестиваля:

Ничего особенного от русского кино в мире не ждут, точно так же как не ждут ничего и от индийского или немецкого кино. Что касается Канна, мы просто хотим получить хорошие картины отовсюду, но ничего особенного не ждем. И критериев тут никаких тоже нет. Я просто знаю, что в основном русское кино для иностранцев — это авторское кино, и, естественно, и в Канне, и во французском театральном прокате русские авторские фильмы пользуются большим успехом, чем так называемые русские блокбастеры.

Конечно, когда фильм сугубо местный, ссылается на местные реалии, непонятен вообще никому, естественно, это минус. Это значит, что если ты снимаешь о своих обрядах, ты должен снимать так, чтобы это было понятно всем, превращалось в универсальную историю. По этой причине очень много русских картин прошло мимо Канна, потому что я точно знал, что это будет абсолютно никому не понятно. Но самое главное, что мы ищем кино, а не сюжеты. Сюжеты — для Каннского фестиваля это второстепенно. То, что мы ищем, это настоящее кино — это хорошая работа режиссера, хороший актерский ансамбль, хорошая работа оператора. А о чем фильм — второстепенно. Это кинофестиваль, поэтому мы ориентируемся на кино.

Из тех фильмов, которые я рекомендую, только маленькая часть попадает на Каннский фестиваль. Я пытаюсь смотреть практически все, что производится в России. Из этого большого списка я делаю от пяти до семи рекомендаций. Из этих пяти-семи отбирают иногда один-три. Отсев просто огромный.

Когда я посмотрел короткометражку Таисии Игуменцевой «Дорога на», я посчитал, что это очень интересное, особенно для дебютанта, для студентки, кино. На мой взгляд, это кино, которое, с одной стороны, очень смешное, с другой стороны, очень депрессивное, потому что показывает ситуацию довольно удручающую. И тем не менее она точно умеет кино снимать. Игуменцева знает, что она делает с камерой. А это тоже немаловажно. Ее дебютный полный метр «Отдать концы» я уже видел, но не буду пока о нем ничего говорить.

Я очень рад, что до «Недели критики» Каннского фестиваля пробилась Германика со «Все умрут, а я останусь». Потому что я действительно считал, что это очень хорошее кино. Но я тут ни при чем, в конце концов, самое главное — это кино, это она. А я — как посредник. Поэтому если я могу чем-то помочь, то я помогаю, но самое главное — это произведение. Это она должна этим гордиться, а не я.

Мне, например, очень нравилась картина «Стиляги» Валерия Тодоровского, но в конце концов разные комитеты и фестивали не взяли эту картину. Проблема с этой картиной, наверное, заключается в том, что в ней нет ни одной звезды, узнаваемой за рубежом. Это минус, мне кажется. Если бы в фильме снялись узнаваемые иностранные актеры, то, наверное, он был бы более привлекательным для прокатчиков и фестивалей. С другой стороны, это заколдованный круг, потому что этим зарубежным артистам абсолютно нечего делать в этой картине. Валерий Тодоровский правильно сделал, что не позвал иностранцев, но при этом из-за отсутствия узнаваемых лиц это кино, которое может претендовать на очень широкий релиз, не может его получить из-за того, что мы никого в нем не знаем.

Прим. ред.: В конкурсе прошлогоднего Каннского МКФ участвовал фильм «В тумане» Сергея Лозницы.

Алена Шумакова, консультант Римского кинофестиваля:

Конечно, по сравнению с теми временами, когда русское кино было малоизвестно и мало выходило за границей — в СССР и в постперестроечной России, — ожидания поменялись. Потому что в эпоху массовых коммуникаций и интернета Россия уже не такая загадочная и закрытая страна, какой она была много лет назад. Поэтому, конечно, ожидания есть, но прежде всего ожидают чего-то нового, что все-таки поможет понять этот неизлечимый в сознании европейцев загадочный бренд русской души. А от бренда этого пока, к сожалению, никуда не деться. Ждут также фильмов, которые рассказывают о современности, о современной Москве, к примеру. Вообще сложно сказать, чего конкретно ждут от России. Банальность, но прежде всего это должен быть очень хороший фильм. Когда Марко Мюллер работал директором Венецианского фестиваля, он сформулировал критерий на примере фильма Ивана Вырыпаева «Эйфория» — какой должен быть фильм, чтобы он представлял интерес отборщиков фестиваля. Марко тогда сказал: «Мы все смотрели этот фильм животом, отключив все остальные органы восприятия». То есть фильм должен целиком вовлекать в себя. Критерии отборочной комиссии и директора фестиваля на каждом фестивале зависят прежде всего от личности директора. Например, к моему великому сожалению, замечательный фильм Зельдовича «Мишень» не попал на Венецианский кинофестиваль. Возможно, у Марко Мюллера возникло в какой-то момент отторжение, потому что он китаевед, и образ Китая, всевластия Китая в этом фильме не мог быть им принят по-человечески. В год, когда в Венеции показывали «Фауста», за бортом оказалось огромное количество фильмов. Потому что такой фильм, как «Фауст», появляется один раз в десятилетие, наверное, и с ним уже никто не может соревноваться из России, хотя это был фильм на немецком. Поэтому какие-то хорошие фильмы в том году отпали, может быть, еще потому, что рядом с «Фаустом» мы не могли поставить никого, поскольку попросту убили эти фильмы.

Марко Мюллер не боится показывать фильмы, которые на первый взгляд могут быть непонятными, прежде всего по той простой причине, что он по образованию, по первой своей профессии — китаевед, китаист. И что мы знаем о китайском кино, как мы можем понять китайский кинематограф, о котором мы знаем очень мало? Это ему все понятно, а простому зрителю нет. Поэтому, уже от этого отталкиваясь, он абсолютно не боится фильмов, которые могут показаться какими-то зашифрованными с точки зрения восприятия.

Конечно, определенный интерес к русскому кино сейчас в Италии есть. Но, к сожалению, такой большой популярности русские режиссеры еще не добились, как некоторые режиссеры других стран. В среде, скажем так, людей, любящих кинематограф, синефилов, конечно же, прекрасно известны и Сокуров, и Герман-младший, и даже Хлебников, который, может быть, меньше прокатывался, чем его коллеги, и Федорченко, которого очень любят последнее время в Европе. Однако на уровне широком, я боюсь, если мы остановим на улице итальянца и спросим: «Назови имя какого-нибудь русского режиссера?», — он даже не Тарковского вспомнит, а Михалкова. Поскольку Михалков снял «Очи черные» с Мастроянни, он здесь часто бывал и много кому известен из местных жителей.

Очень важны субтитры, потому что иногда бывает пограничная ситуация, когда субтитры не успели сделать, по финансовым возможностям или каким-то иным причинам, и иногда бывает так, что мы смотрим фильм с моим закадровым переводом или закадровым переводом другого консультанта. Но это не самое лучшее, конечно, решение для фильма. Все-таки серьезный отбор подразумевает серьезный просмотр в кинозале. Поэтому, конечно, субтитры желательны. К примеру, последний фильм Федорченко, участвовавший в основном конкурсе Римского кинофестиваля, мы в первый раз смотрели практически без субтитров, там они кое-где появлялись, при этом фильм на марийском. Слава богу, что я читала книгу Осокина, поэтому могла перевести закадрово. Но, конечно, комиссия предпочитает, чтобы никто не жужжал у них над ухом и не запинался. На нашем опыте мы с удивлением замечаем, что сейчас, наверное, в России стали заказывать все чаще и чаще субтитры носителям языка, потому что мы видим обороты речи на жаргоне, которые вряд ли бы русский переводчик перевел таким образом. Качество перевода в России последнее время, надо сказать, очень хорошее, тот же английский язык — просто изумительный.

Прим. ред.: В конкурсе прошлогоднего Римского МКФ участвовали «Небесные жены луговых мари» Алексея Федорченко.

Николай Никитин, консультант Берлинского кинофестиваля:

Во-первых, есть некие чисто технические условности — если мы говорим о конкурсе, это должна быть мировая премьера фильма. Другая сторона — каждый фестиваль имеет свой собственный вкус и позиционирование. Берлинале в этом смысле более политический фестиваль. Но это не обязательно должны быть фильмы про политику, это могут быть фильмы про современную жизнь. Кино, в котором чувствуется сильная авторская позиция и особенный взгляд на мир. Вообще у Берлинского кинофестиваля нет такой квоты — обязательное наличие фильмов из России в программе. Хотя мы этого и желаем. Вообще то, что я отбираю на фестиваль — это, так скажем, первая селекция. А когда мои коллеги смотрят то, что я им рекомендую, им уже все равно — русские это фильмы или нет, поскольку они смотрят их в контексте мирового кино. Важно не то, в какой стране произведен фильм, а есть ли в нем что-то новое, свежее, интересное и особенное.

Одна из проблем с русским кино заключается в том, что очень много фильмов концентрируются на собственный внутренний рынок. Западному зрителю такие фильмы тяжело понять. Я в свою очередь могу рекомендовать только те фильмы, которые понятны международному зрителю. В моих глазах, одна из самых интересных компаний, производящих русские фильмы, — это «Коктебель». Первый их фильм с одноименным названием демонстрировался в программе «Форум» Берлинского кинофестиваля. Три года назад в Берлине случился триумф фильма Алексея Попогребского «Как я провел этим летом». А в этом году в основном конкурсе участвовал фильм Бориса Хлебникова «Долгая счастливая жизнь». Эта компания, с одной стороны, создает очень русское кино, с характерной русской ментальностью, с другой — оно так хорошо сделано и так хорошо смотрится, что иностранный зритель его понимает. То же самое касается продюсерских работ Александра Роднянского и Сабины Еремеевой.

Прим. ред.: В конкурсе прошлогоднего Берлинского МКФ российские фильмы не участвовали.