Какое письмо «деятелей культуры» подписывать — в поддержку действий Путина или наоборот? Далеко не все могут и хотят совершать политический камин-аут, да и уезжать тоже не собираются. Кажется, единственный способ сохранить свою внутреннюю свободу — это уйти глубоко в себя. Если вы так считаете, то этот краткий курс внутренней эмиграции — для вас. 

Де Жироден и щеголи эпохи Империи

Внутренняя эмиграция существует столько же, сколько и власть. Но сам термин в 1838 году впервые предложила французская писательница Дельфина де Жироден. Она употребила словосочетание «внутренняя эмиграция», описывая события Июльской монархии, и применила его к легитимистам, которые сохранили верность ушедшим Бурбонам. Они отказывались от участия в придворной жизни и, по мнению де Жироден, прозябали в тщетности и попросту уходили от реальности: 

«Бал Мюзара можно уже назвать старинной забавой, она освящена временем и сделалась привычной. Молодые люди хорошего рода, наследники самых знатных родов являются туда, чтобы растратить хотя бы часть той силы, которая по причине их внутренней эмиграции и политических предрассудков остается совершенно невостребованной; они танцуют, галопируют, вальсируют исступленно, страстно, так, как сражались бы, веди Франция войну, как любили бы, сохрани Франция в своем сердце хоть каплю поэзии. Они не ездят на балы во дворец; как можно! Ведь там они рискуют встретить своего нотариуса и своего банкира; зато они ездят к Мюзару; там они наверняка встретят своего камердинера и своего кучера — но это пустяки! Танцевать в обществе этих людей — не значит себя компрометировать. Дух партий изобрел тысячи неслыханных аргументов, причудливых отговорок, в которых мы, к счастью, ровно ничего не смыслим; согласно новым понятиям о политической щепетильности, служить своей стране в качестве офицера, дипломата или чиновника — значит предать веру отцов и честь собственного рода; зато дни напролет курить, играть и пить до умопомрачения, рвать шпорами канапе танцовщицы, злословить с нею насчет женщин из высшего общества, которым хватает ума над вами смеяться и которые предпочитают вам старых щеголей эпохи Империи; хладнокровно изрыгать самые грубые проклятия; одним словом, не служить ни науке, ни любви, ни славе — это называется сберегать свои убеждения, хранить верность правому делу, наконец, исполнять все, чего требуют ваше звание и ваше имя».

Герцен и царство мглы

Через двадцать лет примерно о том же явлении размышлял Александр Герцен. Не выдержав «царства мглы» и «мучений с платком во рту», он эмигрировал и написал книгу «С того берега». Там можно встретить следующее рассуждение о «внутреннем отъезде»: 

«Мысль сосредоточиться в себе, оторвать пуповину, связующую нас с родиной, с современностью, проповедуется давно, но плохо осуществляется; она является у людей после всякой неудачи, после каждой утраченной веры, на ней опирались мистики и масоны, философы и иллюминаты; все они указывали на внутренний отъезд — никто не уехал. Руссо?— и тот отворачивался от мира; страстно любя его, он отрывался от него — потому что не мог быть без него. Ученики его продолжали его жизнь в Конвенте, боролись, страдали, казнили других, снесли свою голову на плаху, но не ушли ни вон из Франции, ни вон из кипевшей деятельности».  

Томас Манн и злая Германия 

Особой популярностью внутренняя эмиграция пользовалась в нацистской Германии. Многие путают внутреннюю эмиграцию и диссидентство. Между этими понятиями есть существенная разница: диссидент активно и открыто заявлял о своем несогласии с режимом, внутренний эмигрант же помалкивал — его протест не выходил за пределы кухни. Эту ситуацию в 1933 году описал Франк Тисс в переписке с министром пропаганды Германии. Тисс не был согласен с происходящим в стране, но не уехал из нее. О том же писал и Клаус Манн в романе «Вулкан». У него Третий рейх — это «внутреннее», но внекультурное пространство, земля, населенная «чудовищами». Нахождение в этом аду сродни эмиграции. 

Однако отец Клауса Манна, нобелевский лауреат и просто великий писатель Томас Манн ставит такую позицию под вопрос. По его мнению, нельзя, будучи немцем, отделить от себя темное нацистское прошлое, тем более если ты безбедно пережил его и бок о бок стоял с нацистами, хоть и не зиговал им в ответ: 

«Нет двух Германий, доброй и злой… Злая Германия — это и есть добрая, пошедшая по ложному пути, попавшая в беду, погрязшая в преступлениях и стоящая теперь перед катастрофой. Вот почему для человека, родившегося немцем, невозможно начисто отречься от злой Германии, отягощенной исторической виной, и заявить: “Я — добрая, благородная, справедливая Германия; смотрите, на мне белоснежное платье. А злую я отдаю вам на растерзание”».  

Троцкий и трусы 

Природу советских внутренних эмигрантов желчно описывал Лев Троцкий в работе «Литература и революция». Он прошелся по многим неугодным авторам и пренебрежительно навешивал ярлык «внутренний эмигрант» на многих их них. «Трусость перед жизнью и трусость перед смертью» — так описывал ушедших в глубь себя авторов Троцкий. 

«Кроме эмиграции заграничной есть и внутренняя. И путь к ней — отчужденность от революции. Кому незачем больше гнаться, тот и есть кандидат в духовные эмигранты. А это означает неизбежно и художественную смерть, ибо незачем же себя обманывать: привлекательность, свежесть, значительность молодых — вся от революции, к которой они прикоснулись. Если это отнять, на свете станет несколькими Чириковыми больше — и только».  

Зиновьев и диссиденты 

Знаменитый российский логик и писатель Александр Зиновьев не любил, когда его называли диссидентом. Однако действовал в соответствии с представлениями о советских бунтарях. После того как он опубликовал на Западе свой первый серьезный ненаучный труд, он, как сам утверждает, оказался в вынужденной внутренней эмиграции. Только она оказалась не метафорой, а реальной изоляцией: 

«Я с семьей оказался выброшенным из моей привычной среды обитания и оказался в положении внутреннего эмигранта, но не в смысле моего внутреннего (идейного, морального, психологического) состояния, а буквально был выброшен из общества, но удержан внутри страны. […] Мои бывшие друзья, с некоторыми из которых я дружил по несколько десятков лет (с некоторыми — еще с довоенных лет), перебегали на другую сторону улицы при виде меня или моей жены». 

Зиновьев вспоминает о приставленных к нему агентах КГБ, странных звонках и небольшом кружке инакомыслия, который начал формироваться вокруг него. В итоге советская власть механически поменяла статус внутреннего эмигранта: Зиновьева просто выслали из страны. 

Померанц и мелкие пакости

Выдающийся русский философ Григорий Померанц не употреблял термин «внутренняя эмиграция». Но в «Записках гадкого утенка» он описывает прямые ее последствия: 

«Допустим, вы хотите быть учителем, врачом, артистом. Для этого вы должны лгать, сдавая экзамены по некоторым специально придуманным предметам. Потом — лгать на собраниях. Или по крайней мере молчать, когда хочется возразить. Эти привычки легко становятся натурой. Учитель, врач, режиссер начинает помалкивать и подвирать не только в отношениях с большим начальством, но и с малым, способным на малые пакости. И в конце концов, ничего не остается не только от гражданской этики, но и от врачебной, и от всякой». 

Еще одно последствие внутренней эмиграции описывает Елена Иванова:  

«Проблема внутренней эмиграции имеет не только историческое значение и смысл, она актуальна и сегодня. Людям, единожды ушедшим в это состояние, трудно из него выходить, даже когда внешняя ситуация меняется. Оно становится привычным, как "вторая кожа". Сформировалось специфическое сознание, тип поведения, взгляд на мир. И если в ситуации большей свободы это состояние как бы "дремлет" и находится в латентной фазе, то при тоталитаризации государства оно актуализируется и проявляется более явственно…»

Пелевин и хаз барагаз

Закончить этот небольшой экскурс во внутреннюю эмиграцию хочется цитатой Виктора Пелевина. В романе «Чапаев и Пустота» он рассказывает об одной румынской идиоме — «хаз барагаз», которая, пожалуй, наилучшим образом характеризует предмет нашего поверхностного изучения: 

«[…]в румынском языке есть похожая идиома — "хаз барагаз" или что-то в этом роде. Не помню точно, как звучит. Означают эти слова буквально "подземный смех". Дело в том, что в средние века на Румынию часто нападали всякие кочевники, и поэтому их крестьяне строили огромные землянки, целые подземные дома, куда сгоняли свой скот, как только на горизонте поднималось облако пыли. Сами они прятались там же, а поскольку эти землянки были прекрасно замаскированы, кочевники ничего не могли найти. Крестьяне, натурально, вели себя под землей очень тихо, и только иногда, когда их уж совсем переполняла радость от того, что они так ловко всех обманули, они, зажимая рот рукой, тихо-тихо хохотали. Так вот, тайная свобода, сказал этот румын, — это когда ты сидишь между вонючих козлов и баранов и, тыча пальцем вверх, тихо-тихо хихикаешь. Знаете, Котовский, это было настолько точное описание ситуации, что я в тот же вечер перестал быть русским интеллигентом. Хохотать под землей — это не для меня. Свобода не бывает тайной».