В 5:30 утра художница, выпускница Национальной высшей школы изящных искусств Парижа Екатерина Васильева и философ, исследовательница метафоры и выпускница департамента философии, искусства и медиа института Сорбонны Ганна Зубкова встретились в самой северной точке МКАД (84 км). Они взвалили на плечи длинный кусок металлической профильной трубы весом 13,5 кг и понесли ее через весь город перпендикулярно проекции оси движения солнца от рассвета до заката. Их задачей было дойти до площади Революции в тот момент, когда солнце будет в зените, а потом донести трубу до самой южной точки кольцевой автодороги (33 км). Длина маршрута составила около 45 км, продолжительность – 17 часов. Во время исполнения перформанса «Революционная ось» девушки, не прерывая движения, выкладывали в фейсбук селфи со своей ношей и координаты мест.

«Ось есть условие: объект, создающий смысл, который мы осознаем, двигаясь и неся. Мы изымаем обыденное действие — рабочие переносят строительный материал, — из контекста строительства, лишаем его общеизвестной функциональности и освобождаем от классовой принадлежности. Наше действие — церемония и ритуал.

Ось есть основополагающий элемент, вокруг которого разворачиваются события, а также пространство и время. Наше движение — попытка самостоятельно постичь абстракцию и геометрию через усилие, несоразмерное привычному» — это далеко не все смыслы, которыми художницы наделили кусок трубы.

Перформанс настойчиво жужжал во френдленте и вызывал вопросы, почему они решили взять и понести трубу и при чем тут революция. Я решила поймать девушек на МКАДе, чтобы в очередной раз попытаться перевести идею художников с языка совриска на язык обывателей, а также понять, почему, для чего и для кого современные художники делают то, что делают.

По тридцать третьему километру пришлось намотать километров пятнадцать, чтобы наконец найти Ганну и Екатерину. Они в компании группы поддержки из арт-резиденции «Электрозавод» устроили в буквальном смысле пикник на обочине с вином. «Ось» лежала неподалеку.

СНе покидает желание провести аналогию с пресловутым субботником 1920 года: курсанты несут бревно, а Ленин им то ли помогает, то ли висит на их ноше.

Екатерина: Это иконографическая отсылка, и мы не могли не принять ее в учет. Но мы, скорее, отталкивались от образов рабочих на стройке, которые переносят строительный материал. Мы взяли этот жест и перенесли его в другое поле.

Ганна: Интерпретация всегда зависит от того, кто видит перформанс. Один из смыслов, который мы закладывали в работу, — это способы коммуникации двух человек, разделенных жесткой линией

СКак вы, кстати, общались во время перформанса?

Екатерина: Через трубу. Телесно — через трубу.

Ганна: Наше правило было таким: первый, кто идет, принимает решение о повороте, об остановке и так далее, а второй полностью ему доверяет. Но если второй решит остановиться, то первый, не оборачиваясь, поймет это телесно.

СЭто похоже на перформансы Марины Абрамович и Улая. Они наверняка так же чувствовали друг друга, будучи связанными волосами. Почему вы решили сделать перформанс телесным?

Ганна: Телесность имеет вторичный смысл. Что вы считаете телесным в нашем перформансе?

СВы долго идете с грузом, ваше тело реагирует…

Ганна: На самом деле оно реагирует точно так же, как если бы мы просто шли. Мы поняли, что пеший ход — самое естественное состояние человека. Оно настолько же связано с телом, насколько не связано — это абсолютно механическое действие. Ходьба — это очень естественно. Это человеческое.

Прямохождение послужило пунктом отсчета культуры как таковой, потому что, когда человек встает с четверенек и переходит в полностью вертикальное положение, он вынужден изобрести ориентацию в пространстве. Вопрос ориентации как абстрактной идеи, вопрос о том, что такое идти прямо, — один из смыслов этой работы. Если посмотреть на наш маршрут, то можно увидеть, что на карте прочерчена прямая линия. Но так прямо идти невозможно, ты вынужден подстраиваться под рисунок улиц.Ты сталкиваешься с реальностью, но, несмотря на это, идешь прямо. Перенося нашу трубу, мы совершили мнимое усилие, и зрители сразу начали сводить все к телесности.

Фото: Владимир Кобсев
Фото: Владимир Кобсев

СНо вы же шли так долго.

Екатерина: На самом деле это усилие не было таким уж большим.

СВы готовились?

Екатерина: Нет! Мы готовились мысленно и почти не готовились физически. Мы прошли этот маршрут один раз до перформанса, причем не полностью и без трубы.

Ганна: У нас не было цели потренироваться. Подготовкой было моральное усилие. В течение двух месяцев, пока мы обдумывали идею перформанса, мы были готовы убить друг друга, мы плакали, мы ненавидели друг друга, мы любили.

Екатерина: Приложенные моральные усилия для меня были больше, чем физические. Когда мы шли и труба начинала давить мне плечо, я думала, как решить, что она легка для меня. Я принимала это решение, и она становилась легкой. Точка.

Ганна: То, что мы испытывали, было похоже на радость. Единственное, что досаждало, — журналисты НТВ, которые вели себя по-хамски. Они сами нас нашли, поскольку мы решили не анонсировать широко наш перформанс. Поэтому мы здорово удивились, когда пришли с трубой на Цветной бульвар и нас обступили репортеры с камерами. Видимо, ждали от нас какой-то громкой сенсации, кровищи или протеста.

СИ что вы им сказали?

Екатерина: На вопрос НТВ о том, какое у нас революционное сообщение, мне сказать нечего. Я говорю ей про метафорические смыслы, а она…

СА она поняла название «Революционная ось» буквально, тем более что, когда солнце было в зените, вы дошли до площади Революции. А как это нужно было понять? Художник все-таки лучший интерпретатор своего произведения.

Екатерина: Художник — создатель смыслов. В своих работах я представляю компиляцию и сопоставление различных смыслов, которые я вкладываю в образы. Например, в прямую линию, в окружность.

Ганна: В перформансе слово «революция» имеет двойной смысл. Впервые его употребил Коперник в своем трактате «О вращении небесных сфер», и оно там буквально обозначало «вращение, переворот». Мы с Катей живем, работаем и учимся в Париже и можем сказать, что на французском и английском языках название нашего перформанса означает ось вращения.

Для нас было удивительно, что каждый человек здесь, с которым мы делились нашей идеей, сразу возгорался от слова «революция».

Екатерина: До того, как мы приехали в Москву и начали делать этот перформанс, у меня было ощущение того, что контекст начнет говорить сам за себя и активировать другие смыслы, но я не могла и подозревать, что это будет настолько сильно.

СМожет, смыслы активировались из-за того, что французский язык вырос из латинского, а русский — нет?

Ганна: Французы на слово «революция» не реагируют так, как русские, несмотря на то что Французская революция — эталон революционного события. Наверное, реакция соотечественников говорит о культурологических процессах, происходящих здесь.

Екатерина: Наш жест стал своеобразной лакмусовой бумажкой, которая показала возбужденность среды и остроту сегодняшнего момента.

Ганна: Наша «ось» проткнула реальность, из которой потекли смыслы.

СВы же рассчитывали на определенную отдачу аудитории?

Екатерина: В городе мы в основном видели позитивную реакцию. Большинство людей спрашивали, не тяжело ли нам, и предлагали свою помощь. Вторая частая реакция — люди спрашивали: «Это что, какая-то акция?» Ну почему, если в Москве происходит какое-то странное событие, это сразу акция, причем политически заряженная?

Фото: Ганна Зубкова
Фото: Ганна Зубкова

С«Революционную ось» анонсировали разные СМИ. Мне о ней рассказали несколько моих друзей. Но, Ганна, вы, насколько я знаю, не только художник, но и журналист, поэтому вы все знаете о медийности. Вы говорите, что не ожидали такого внимания прессы во время перформанса, что, по-моему, лукавство. Наверняка вы хотели, чтобы акция была должным образом освещена.

Ганна: Есть куча способов, которыми можно добиться максимального освещения, и если бы мы хотели этого, мы бы ими наверняка воспользовались. Формат, в котором новость была нами подана, не подразумевает той «медийности», о которой вы сейчас говорите. Это была обычная новость о городском событии. У нас не хватило ни сил, ни времени на освещение перформанса, но мы считаем, что нам это и не было нужно.

Екатерина: Я по-другому медийна, чем Аня. Я работала в Proctor&Gamble, была бренд-менеджером Pantene pro-V, и у меня есть достаточный опыт в организации огромных рекламных кампаний. И если бы мы поставили перед собой задачу стопроцентной медийности перформанса, мы бы за неделю сделали для этого в пятьдесят раз больше. Как минимум мы могли разослать информацию в иностранные СМИ. Но мы просто сделали текст, который для нас важен, вывесили его на сайт и отправили в «Art Узел», а также послали короткий мейл в «Афишу».

Ганна: Если бы нашей задачей было дать НТВшникам жирный сюжет, мы бы не шли молча, одетые в самую обычную одежду, 45 километров с железной палкой — мы бы придумали что-то совсем другое.

СВас волнует проблема конфликта с аудиторией?

Екатерина: Что вы имеете в виду под конфликтом?

СТо, что вы говорите на особом выразительном языке, который она не считывает.

Екатерина: До этого я делала в Москве две работы, связанные с контекстом, с архитектурой, и во время монтажа одной из них я общалась со зрителями. Могу сказать, что мой язык был им абсолютно доступен. Другое дело, что пластический язык совсем другой.

Ганна: С аудиторией разговаривает шоумен или репортер-новостник.

СКак можно противопоставить художника шоумену?

Екатерина: У художника нет четко сформулированного короткого сообщения, которое укладывается в медийное время. Но это не значит, что у него вообще нет сообщения. Оно лежит на стыке смыслов, которые надо почувствовать. Язык художника чувственный, а не вербальный, как у шоумена.

СНо удовлетворение художник получает наверняка тогда, когда его идея «ложится» на аудиторию?

Ганна: Нет, нет.

Фото: Ганна Зубкова
Фото: Ганна Зубкова

Екатерина: Я получила удовлетворение от того, как на меня смотрели рабочие вдоль Варшавского шоссе. Для них то, что я делала — несла профильную трубу, — было очень близким. Они понимали это лучше, чем кто-либо другой, но при этом и понимали, что что-то было не так. Поэтому они смеялись. И для меня их реакция была намного ценнее и интереснее, чем реакция журналистов НТВ.

Ганна: Удовлетворение художника (если о таком можно говорить, потому что мы не удовлетворены никогда и ничем) — осознание завершенности и целостности того, что ты делаешь.

Екатерина: Если я своим произведением сдвину обывателя с обычной точки восприятия хотя бы на миллиметр, это будет большая удача, потому что я предлагаю ему альтернативу, другой язык. У меня нет задачи сделать так, чтобы городской житель понял до конца все смыслы перформанса, но для меня как для художника ценен хотя бы тот факт, что он улыбнулся, что он увидел что-то другое.

Ганна: Это и есть пространство альтернативы, в котором действует художник.

СУ многих людей есть понимание того, что сейчас в России все, что не связано с политическим контекстом, что не символизирует ограничения или попытку через них прорваться, не имеет особого успеха. Вот Павленский прославился  исключительно благодаря истории, связанной с Pussy Riot. Как вы измеряете свой собственный успех?

Екатерина: Вот это все (обводит рукой МКАД и сидящих друзей) есть успех. Я последние семь лет работаю во Франции, поэтому успех у меня не ассоциируется с политической акцией. Для меня успех художника — это прекрасная работа, которая имеет адекватную пластическую форму. Лунный ли это пейзаж, или что-то политическое — не важно.

СВас не волнует востребованность у аудитории?

Ганна: Аудитория — это кто?

СЭто все, кто видел перформанс. Вы говорили, что самый сильный момент заключался в реакции рабочих, стоящих на Варшавке…

Ганна: Успех — это осознание того, что ты делаешь. Вы не представляете, какое мы встречали сопротивление во время работы над перформансом. Кто-то говорил, что мы сумасшедшие, что мы идиотки, что лучше бы мы работать шли. Но когда ты при всем этом создаешь себе возможность для свободы, осознаешь свои действия, остаешься неравнодушным и не боишься — это и есть успех.С