Осетрина для дедушки. Что можно считать психологической травмой

Давайте сегодня поговорим о психологических травмах, идущих из детства. Сейчас это модная тема. Травмой уже называют практически все, что угодно: в школе пухлую девочку назвали толстой, мать отвесила сыну подзатыльник за разбитую ее любимую кружку, мало хвалили за успехи, ругали за двойки, не купили что-то вожделенное. Иногда современные подростки прямо так и говорят: «Мне плохо, у меня сформировалась психологическая травма, потому что моя мама (мои родители) меня недостаточно поддерживает». Видят мои удивленно приподнятые брови и спрашивают с некоторым вызовом: вы что, мне не верите?!

Сейчас лето, время отпусков. Может быть, поэтому мне захотелось рассказать летнюю историю из своего детства-отрочества и даже предложить ее оценить в плане затронутой нами темы.

***

Мой дедушка происходил из небогатой семьи, в которой было 11 детей, и вырос в Саратове, на Волге. Во время войны он был тяжело ранен и после практически не мог ходить, однако продолжал трудиться в Ленгипротрансе, работу ему приносили на дом.

Мне в то лето исполнилось лет 11–12 — самый уязвимый возраст у девочек в плане самооценки. В отличие от некоторых сверстниц, я еще не чувствовала себя девушкой, однако и в отношениях с друзьями-мальчишками, с которыми я все детство бойко скакала по крышам сараев и играла в индейцев, уже возникли какие-то непонятки. Пару смен я провела в пионерском лагере, а во время маминого отпуска мы с ней собирались отправиться в круиз по Волге на теплоходе по маршруту Ленинград — Астрахань — Ленинград.

Дедушка сказал: обязательно привезите мне оттуда рыбки, хочу перед смертью последний раз попробовать волжского осетра — вспомнить детство. (Свободно купить в то время что-то кроме совсем простых продуктов даже в Ленинграде было невозможно.)

— Папа, мы постараемся, — сказала моя мама.

У нас с мамой была двухместная каюта, одна койка над другой, я, естественно, спала на верхней. Никакого санузла в каюте не было. Туалет и душ — в конце коридорчика, холодильник — нигде. Окно нашей каюты выходило на вторую прогулочную палубу.

Моя не столько красивая, сколько обаятельная и сексапильная мама хорошо проводила отпуск на теплоходе: флиртовала, посещала все экскурсии и каждый вечер допоздна танцевала на задней палубе. «Если тебя кто-нибудь спросит, сколько мне лет, говори — тридцать пять!» — велела она мне.

Я на экскурсиях скучала, а на теплоходе познакомилась с двумя мальчиками чуть помладше меня и играла с ними в карты в кают-компании.

Рыбу мы купили где-то в районе Волгограда. Стояла жара. В Астрахани теплоход на сутки задержали из-за холеры. Когда он наконец-то выходил из города, рыба завоняла совершенно отчаянно.

— Мама, она стухла! — решительно сказала я. — Давай ее выбросим!

— Нет, что ты, — отказалась мама, вальяжно возлегая на полке. — Это же для твоего дедушки, он просил. Открой лучше окно, чтоб проветривалось.

Я открыла окно. Прогуливающиеся по палубе люди стали сначала останавливаться и принюхиваться, а потом просто брезгливо шарахаться от нашего окна.

— Мама, люди чувствуют, как оно пахнет.

— Это их проблемы. Но можешь, если хочешь, закрыть окно.

Я сбежала из каюты. Мне казалось, что я пропиталась этим запахом и мои друзья-мальчишки тоже принюхиваются и просто стесняются сказать, что от меня воняет. Я думала, что от меня провоняет и кают-компания, поэтому допоздна сидела на палубе, обхватив руками колени. С задней палубы неслась музыка — там, как всегда, танцевала моя мама.

Ночью я не могла спать — мне казалось, что тухлый рыбный запах облаком собирается под потолком крошечной каюты.

— Меня сейчас вырвет, — сказала я.

— Господи, какая неженка, — сонно отозвалась мама, однако села на койке. — Ну хорошо, давай вынесем ее и спрячем под железной лестницей, на свежем воздухе.

— Увидят…

— Не увидят, сейчас ночь. Бери ее и иди прячь.

— Я?

— Ну разумеется ты, это же тебе надо, а я из окна посмотрю, если кто-то пойдет, скажу.

Я взяла рыбу, вылезла в окно в трусах и в майке, в темноте наощупь пихала сверток в разные места, он вываливался и падал на железную палубу с противным влажным плюхом. Наконец у меня что-то получилось, я залезла обратно в окно и от страха закрыла его за собой.

— Возьми салфетку на столе, вытри руки, — сонным голосом сказала мама. — Ты всегда такая грязнуля…

Поздним утром (после ночных приключений я еще спала, а мама в принципе просыпалась поздно) к нам в окно постучались.

— Кто там? Катя, спроси, что им нужно?

Я сверху со своей полки уже видела, что. Какая-то женщина держала на вытянутых руках наш пакет с рыбой.

— Оно упало, — сообщила она. — Нам сказали, это ваше. Возьмите, — и, помолчав, добавила: — Может, оно уже немного испортилось? Как ты думаешь, девочка?

— Да, конечно, спасибо, — пробормотала я, схватила рыбу и захлопнула окно.

— Не получилось, — констатировала мама, чуть приподнимая голову. — Надо было тебе лучше ее прятать.

— Мама, там негде было ее прятать, — сказала я. — К тому же ее спрятать вообще невозможно, потому что она воняет на весь пароход. Давай выбросим ее за борт.

— Да нет, что ты, — возразила мама. — Осталось всего два дня, потерпим. Дедушка расстроится, если мы не привезем ему рыбы.

— А если мы не привезем ему меня?! — орать я стеснялась (на палубе все было бы слышно), поэтому страшно шипела. — Я не могу с ней находиться в одном месте, меня тошнит. Я лучше сама за борт выпрыгну. Как ты думаешь, дедушка расстроится, если рыба у него будет, а я — нет?!

— Ой, ну какая же ты все-таки скучная и нетерпеливая, — мама потерла пальцами виски. — Ну хорошо, не психуй, сейчас чего-нибудь придумаем… Вот! Я все решила. На третьей палубе нет людей. Ты поднимешься туда и спрячешь рыбу в основании трубы. А перед высадкой мы ее заберем. Вот и все.

— Мама, на третью палубу пассажирам ходить строго запрещено, там на лестнице цепь висит и надпись.

— Под цепь ты подлезешь. А я буду караулить на палубе. По моему знаку побежишь по лестнице туда, а потом — тоже по знаку — обратно. Ничего сложного. Бери свою рыбу и пошли, — мама решительно поднялась с койки.

После того как я спрятала рыбу на запрещенной палубе, у меня тряслись руки и сердце колотилось где-то в районе подбородка.

— Вот видишь, я все устроила, — сказала мама и стала укладывать волосы, чтобы пойти на завтрак в ресторан.

Не поздним вечером, когда мама лежала на своей полке и отдыхала от дневной экскурсии, а я читала книгу, в дверь каюты постучали.

— Катя, открой! — сказала мама.

У меня заледенели пальцы, и я не сразу справилась с задвижкой. На нашем пороге стоял помощник капитана. Он был в белой форме и в фуражке с лакированным козырьком. У него было загорелое, молодое и чистое, но уже мужественное лицо. Так я тогда представляла себе Грея из «Алых парусов».

У него были красивые длинные пальцы. В этих пальцах он держал хорошо знакомый мне пакет.

Моя мама лежала на койке в позе одалиски, подперев рукой голову, и обворожительно улыбалась красавцу в белом.

— Понимаете, на третьей палубе нельзя хранить посторонние вещи, — глубоким проникновенным голосом сказал помощник капитана. — Мне сказали, что это ваше, и я решил лично занести…

— Боже, как вы любезны… — промурлыкала мама и добавила: — Катя, прими!

Мне хотелось провалиться прямо на дно реки — через две палубы и машинное отделение теплохода.

Я шагнула вперед и взяла рыбу.

Помощник капитана откланялся и ушел. Мама дружелюбно улыбалась ему вслед.

— Мама, я вот прямо сейчас ее выброшу, — напряженно сказала я.

— Ты что, с ума сошла? — непритворно удивилась мама. — Ни в коем случае! Один день остался.

Последнюю ночь с рыбой я не помню, вероятно, это то, что психологи называют вытеснением.

В Ленинграде в метро я решительно отдала сумку с рыбой маме и, делая вид что я вообще не с ними, сама волокла наш общий чемодан (никаких чемоданов на колесиках тогда не было и в помине).

Я была уверена, что бабушка отправит меня с рыбой на помойку сразу с порога, однако этого почему-то не случилось. Но мне хотелось трагической развязки.

— Дедушка, — с горечью сказала я. — Мы купили тебе рыбу, но она, к сожалению, стухла приблизительно неделю назад.

— Да? — оживился сидящий за столом дедушка. — А ну-ка давай ее сюда, посмотрим, что там и как…

Я с внутренним содроганием подала ему сверток и сразу отвернулась — при передаче мне даже показалось, что он шевелится. Когда дедушка сверток развернул, волной запаха меня едва не сбило с ног. Бабушка (тоже в детстве жила на Волге, правда, происходила из дворянской семьи) с любопытством заглядывала мужу через плечо.

После некоторого периода молчания (выковыривал червячков?) дедушка благодушно причмокнул и произнес:

— Мягенькая уже… Дошла… вот спасибо!

Я зажала руками рот и вылетела из кухни.

***

Спустя пару лет, размышляя над всем этим и одновременно уже увлекаясь биологией, я довольно быстро сообразила, что:

1. Люди как вид — изначально падальщики, рвать зубами сырое свежее мясо мы просто биологически не приспособлены. Обрабатывать мясо и рыбу огнем человечество научилось не сразу. Поэтому нечто подгнившее и оттого размягчившееся для нас достаточно естественная и в общем-то совершенно не вредная еда.
   
   
2. Мой дедушка вырос на средней Волге, где бывает очень жарко, а холодильников во времена его взросления не было. Стало быть, вкус «дошедшей» на жаре рыбы для него совершенно привычен и даже приятно ностальгичен.
   
   
3. Мои бабушка и дедушка пережили Гражданскую и Великую Отечественную войны. Мою маму ребенком вывезли из осажденного фашистами Ленинграда, эшелон, в котором они с бабушкой эвакуировались, разбомбили. Я, ребенок мирного времени, должна была казаться им «нетерпеливой неженкой».

А что же «психологические травмы»?

Мне кажется, тут надо разделять: какие-то очень серьезные ситуации безусловно является травмирующими, а какие-то — просто обучающими взрослеющего индивида программами и событиями. Да, в процессе они часто вызывают негативные, иногда очень сильные чувства. Но они же и помогают осмыслить себя, окружающих людей, мир и связать это все в одно целое. Но, конечно, это только мое собственное мнение.

С интересом ознакомлюсь с мнениями по этому же поводу уважаемых читателей. Адрес для писем прежний: [email protected]