Золото Альбертины в Москве

До сих пор непонятно, почему эпоха венского Сецессиона прошла мимо российских музеев и частных коллекций. Наверное, потому что не нашлось в начале ХХ века наших щукиных и морозовых. Все взоры русского просвещенного купечества были тогда устремлены в Париж. Тогда казалось, что любителям художественной новизны и смелых эскапад в Вене делать было нечего. На продвинутый российский вкус столица Австро-Венгерской империи виделась провинциальной копией чопорного, холодного и застегнутого на все пуговицы Петербурга. Чем-то эти города до сих пор похожи: имперской выправкой проспектов, парадными просторами площадей, изнеженными изгибами и затейливым декором сохранившихся фасадов в стиле ар-нуво. И все же они очень разные, Петербург и Вена. Да и австрийский модерн, он тоже особенный.

У его финала имеется точная дата – 1918 год. Четыре смерти подряд, словно четыре выстрела по команде «пли». Вначале уйдет Отто Вагнер (1841–1918), главный архитектор Вены. За ним последует Густав Климт (1862–1918), отец югендстиля, портретист всех богатых и знаменитых. Очень скоро к нему присоединится и тот, кто долгое время считался его учеником, а потом стал оппонентом, гениальный Эгон Шиле (1890–1918). А завершит мартиролог Коломан Мозер (1868–1918), изумительный рисовальщик и дизайнер, придумавший венский стиль, от кофейных сервизов до узоров на обоях. Такой вот выдался страшный год для австрийской культуры, придавивший своей могильной плитой надежды, мечты и планы целого поколения.

Но в веселой Вене любят праздновать даже печальные даты. Природного оптимизма и жизненной энергии этого города хватает не только на вальсы Штрауса, но и на трагические симфонии Малера. Например, весь прошлый 2016 год в австрийской столице прошел под знаком столетней годовщины смерти императора Франца-Иосифа. Следующий год обещает стать чередой торжеств, выставок, премьер и презентаций, окрашенных печальной датой. И как ни странно, стартует этот траурный марафон в Москве, в ГМИИ им. Пушкина, где в октябре открывается первая в России большая выставка Густава Климта и Эгона Шиле.

Сегодня картины Климта в окладах из настоящего золота – главные иконы европейского модернизма. К ним ходят на поклон, выстраиваясь в благоговейные очереди по всему миру. Стоят они несусветных денег. Многие из них стали предметом судебных баталий. Достаточно вспомнить драматическую историю «Золотой Адели», из-за которой музейщикам пришлось вести войну с наследниками бывших владельцев. В результате войну эту австрийцы проиграли, и «Адель» благополучно переехала в Новый Свет в нью-йоркскую галерею косметического магната Рональда Лаудера. По этой истории был снят голливудский фильм «Женщина в золотом» с Хелен Миррен в главной роли.

Не менее драматично разворачивалась история с другим известным полотном – портретом Валли Нойзель, написанным Эгоном Шиле в 1913 году. Еще в начале 1950-х эту картину приобрел на аукционе для своего будущего музея профессор Рудольф Леопольд. Страстный поклонник Шиле и неутомимый пропагандист его творчества, он и представить себе не мог, что окажется втянут спустя двадцать лет в судебные разбирательства, вынудившие его повторно выложить сумму с множеством нулей, чтобы Валли осталась на родине.

Великие венские художники как будто нарочно провоцируют скандалы, войны, соперничество. И вот уже легендарный президент ГМИИ им. Пушкина Ирина Антонова летит в Нью-Йорк. Она хочет лично договориться с Рональдом Лаудером о том, чтобы привезти в Россию картины Климта из его собрания на «Декабрьские вечера». И практически одновременно директор того же ГМИИ Марина Лошак спешит в Вену, чтобы отобрать для осенней выставки лучшие рисунки Климта и Шиле. Уважаемых музейных дам можно понять, а их рвение – только приветствовать.

Сейчас великие венцы – последний писк музейной моды. Любимый десерт главных художественных пиршеств последнего времени. От агрессии и мрака современного искусства все, похоже, успели утомиться. Классика – извечное plate de jour. Остаются венские звезды, которые, конечно, тоже давно признанная классика, но без налета музейной пыли, а в ореоле сенсации, скандальных запретов и судебных санкций. Публику это всегда возбуждает. К тому же эротика Климта и особенно Шиле даже на сегодняшний вкус выглядит провокационно.

Как она будет смотреться в сегодняшней Москве? Не нарвутся ли кураторы на распространенные ныне в нашем отечестве обвинения в непристойности и оскорблении нравственных устоев? Тем более что речь идет не о частной галерее, а о прославленном столичном музее, носящем имя «нашего всего».

Своими сомнениями мы не стали делиться с доктором Клаусом Альбрехтом Шредером, директором венской Альбертины, где хранится лучшее мировое собрание рисунков и акварелей Шиле. Он и без нас хорошо осведомлен об общественных настроениях и последних тенденциях в культурной жизни России. Восторгов они у него не вызывают, но и паники тоже: у музейных людей с таким стажем и опытом, как правило, крепкие нервы и хорошо натренированные реакции. Он знает, как добиваться своего. Внешне Шредер больше похож на чемпиона по бейсболу, чем на музейного работника: рост под два метра, спортивная фигура, блондинистая шевелюра. Мы проходим в просторный кабинет, где царит идеальный порядок, а в имперских окнах виден величественный фасад дворца Хофбург. После обычного обмена любезностями первый вопрос.

Ɔ. Как вам кажется, чем продиктован сегодняшний интерес к периоду венского модерна?

Когда мы говорим об этом времени, то понимаем, что речь идет о пике всей австрийской культуры за более чем триста лет. О некоем уникальном феномене, который был представлен именами как минимум двух абсолютных гениев – Густава Климта и Эгона Шиле. Только на одном их примере можно проследить зарождение, расцвет и закат австрийского модернизма. А финал обоих, несмотря на солидную разницу в возрасте, как известно, пришелся на 1918-й. Тогда же завершила свое существование Австро-Венгерская империя. Согласитесь, в этих совпадениях есть что-то загадочное, даже мистическое.

Ɔ. Почему, на ваш взгляд, Эгон Шиле стал ключевой фигурой не только для австрийской культуры, но и для всего художественного мира?

Тут много всего сошлось. Он был первым, кто посмел непредвзято взглянуть на изнанку тогдашней австрийской жизни: отношения с государством, неразрешимый конфликт бедности и богатства, веры и безверия. Все это он извлек из опыта своей очень короткой жизни. По контрасту с золотым веком Климта Шиле был человеком железного века. Его волновала бедная, обыденная, скромная жизнь. Иной раз его вдохновлял криминальный мир, мир трущоб и задворок. Был период, когда его тянуло к святости, Богу, молитве. Но практически всегда героями его искусства были бедные люди. И сам он всю жизнь оставался бедным человеком. Даже когда его провозгласили наследником Климта, он так и не успел воспользоваться преимуществами этого положения, потому что в тот же год умер от испанки. Его творчество – это не только предощущение конца эпохи, свойственное многим накануне Первой мировой войны, но символ отчуждения человека от общества и религии как таковых. Он предвидел будущую потерю корней современным человеком и никогда не отвечал на вопросы «где», «когда» и «почему».

Он бесстрашно стирал разницу между красотой и уродством, нормой и патологией. Он нарушал законы гравитации – его фигуры парят в воздухе. Он отменил буржуазные табу, связанные с эротическими и сексуальными мотивами в живописи. Можно сказать, что он был первым, кто попытался визуализировать психоанализ Зигмунда Фрейда. Да чего ни коснись, всюду Шиле успел сказать свое слово. И почти всегда был первым.

Ɔ. В чем вам сегодня видится основной конфликт Климта и Шиле?

Конфликта как такового не было. Были споры, стилистические разногласия, а главное – они оба принадлежали к совершенно разным художественным системам. Соответственно, и техника у них была разная. Например, Шиле почти никогда не делал предварительных эскизов или подготовительных рисунков к будущим полотнам. Все его рисунки существуют абсолютно независимо и автономно. И, надо сказать, они потрясают своей внутренней энергией и непреложной уверенностью. А у Климта наоборот: он был неутомим, всегда делал множество эскизов, но это были лишь заготовки к будущим картинам. А для Шиле любой рисунок – это всегда законченное и очень личное послание миру и людям.

Ɔ. У Шиле была серия рисунков русских военнопленных. Мы не увидели их на выставке. Почему? Ведь эта серия хранится в Альбертине.

Да, у нас есть несколько рисунков из этой серии. Но она попала под закон о реституции, и мы не имеем права выставлять эти работы до выяснения всех обстоятельств их появления в нашей коллекции и определения их юридического статуса. На самом деле портреты военнопленных Шиле – не самая большая потеря. Это, в общем, довольно обыкновенные для него рисунки. Но вот что действительно интересно, Шиле никак не отделяет и не противопоставляет себя своим героям. Он один из них, он такой же, как они. В этом пафос и смысл «военнопленной» серии, которую мы, увы, так и не смогли выставить. И в этом он тоже был первопроходцем, утверждавшим в своем творчестве, что Россия – часть Европы, что Европа должна быть едина. Эти соображения мы находим и в письмах Шиле, проникнутых пацифистским духом. Война – абсурд. Мы все принадлежим к одному этносу, мы все являемся частью единой европейской нации. По своим взглядам он, конечно, был социалистом. Ему было проще понять, что происходит в России в те дни. Но при этом он оставался очень религиозным человеком. Отношение Шиле к францисканскому идеалу духовности – это особая и очень интересная тема. Обращение к Богу, присутствие божественного провидения в человеческой жизни – важное начало в его творчестве, которое нельзя игнорировать.

Ɔ. Мы знаем, что в вашей музейной практике это не первый случай, когда приходится иметь дело с судебными исполнителями и наследниками. Вы были директором Музея Леопольда, когда случился скандал с портретом Валли Нойзель Эгона Шиле?

Да, я на всю жизнь запомню Рождество 1996 года, когда у меня в квартире раздался звонок из Нью-Йорка с сообщением, что вся коллекция доктора Леопольда, выставленная в Музее современного искусства, арестована. У нас было около шести часов, в Нью-Йорке – полночь. Мы сразу стали звонить юристам, которые, как и все, собирались мирно отметить Рождество в кругу семьи и совершенно не были склонны заниматься музейными разборками. Потребовалось десять дней, чтобы выяснить, с чем, собственно, связана проблема. Как это часто бывает, все уперлось в деньги. Разумеется, порядок цифр был скромнее, чем у «Адели» Климта, но все равно это было очень дорого и сложно. С тех пор я внутренне напрягаюсь, когда вижу под Рождество чей-то незнакомый номер в своем телефоне.

Ɔ. Проблема реституции до сих пор остается головной болью для директоров музеев во всем мире. Мы знаем, что вы даже выступали с идеей ограничения сроков для исков наследников, требующих вернуть или компенсировать им произведения искусства, утраченные во время Второй мировой войны.

Прежде всего как руководитель музея хочу заявить: мне не нужен ни один рисунок, ни одно полотно, попавшее в наше собрание бесчестным или незаконным путем. Нам не нужны произведения, запятнанные кровью их владельцев. Но как историк мечтаю о том времени, когда руководители музеев смогли бы вздохнуть свободно и были юридически ограждены от чудовищных обвинений и наветов, связанных с последствиями Второй мировой.

Понимаю, что это не может произойти завтра или даже через десять лет, но когда-нибудь это должно случиться. Да, мы стараемся быть очень осторожными, проводим тщательную работу по выяснению провенанса той или иной работы, но никогда нельзя быть уверенными в результатах даже самого подробного и обстоятельного исследования. Знаю, что это очень серьезная проблема для музеев в России, это огромная проблема для частных коллекций и музейных собраний в США. Поскольку не всегда даже самая искусная экспертиза может окончательно выявить авторство той или иной картины. У одного и того же художника может быть десяток более или менее одинаковых пейзажей или полотен с обнаженной натурой, написанных приблизительно в одно и то же время. И невозможно по одной любительской черно-белой фотографии определить, какая из этих картин висела в доме будущих жертв Освенцима. Но это всегда предмет для судебных споров, которые затягиваются на десятилетия.

Ɔ. Кроме реституции в современном музейном деле, как нам кажется, есть еще одна важная проблема – чрезмерная эксплуатация в коммерческих целях художественного наследия великих художников. Превращения их имен и созданных ими образов в коммерческий бренд. Так уже произошло с Густавом Климтом. Грозит ли эта перспектива Эгону Шиле?

Нет, это невозможно. Мне не хочется быть невежливым по отношению к кому бы то ни было, но, как мне кажется, эстетика Климта наиболее полно соответствует представлениям начинающих коллекционеров о том, что есть настоящее искусство. Его стиль прекрасно гармонирует со вкусом нуворишей. Это всегда демонстрация денег, богатства, роскоши и т. д. Наличие полотен Густава Климта в доме подтверждает принадлежность к совершенно определенному социальному слою. А Эгон Шиле наоборот: он с этим обществом не хочет иметь ничего общего. Он не думает ни о какой красоте, зато говорит о чем-то другом. Климт – это сверкающая поверхность, которая ласкает взор. Шиле – глубина, в которую порой страшно заглянуть. Можно ли при этом стать картинкой для подносов или сервизов? Сомневаюсь.

Ɔ. Альбертина – довольно сложная институция. С одной стороны, это уникальное собрание рисунков, доставшееся в наследство от принца Альберта Саксонского, с другой – динамично развивающийся музей с огромным количеством ежегодных выставок, с третьей – исторический дворец Габсбургов. Какое из этих направлений для вас, как директора, самое важное?

Вы абсолютно правы. Альбертина развивается сразу по трем направлениям. Какое-то время для меня было чрезвычайно важно восстановить исторические интерьеры, резиденцию принца. И мы это сделали. Но мы знаем, какой огромный интерес сегодня у публики к современным работам. Поэтому мы пополнили наше собрание коллекцией современного искусства и фотографии. Нам повезло заполучить в постоянную экспозицию выдающиеся полотна Пикассо, Мане, Матисса, поднявшие интерес к Альбертине среди широкой публики. Именно они сделали музей более посещаемым и популярным.

Ɔ. Принц Альберт Саксонский, заложивший основу коллекции графики, был одержим идеей просвещения. Вы продолжаете эту линию?

Да, принц Альберт был человеком очень прогрессивных взглядов для своего времени. Он разделял идеи Томаса Джефферсона, дружил с Кантом, переписывался с Вольтером. И несмотря на свой династический брак с любимой дочерью императрицы Марии-Терезии, считался особенным персонажем в габсбургском семействе. Например, в 1776 году он принял решение, что отныне перестает собирать коллекцию только для личного удовольствия и теперь она будет доступна для самого широкого круга ценителей прекрасного. Поэтому мне было так важно в память об Альберте восстановить интерьеры его дворца. Тут ведь до конца 1990-х годов ничего ровным счетом не было. Одни голые стены, какие-то скучные министерские офисы. Не было ни люстр, ни канделябров, ни зеркал. Все пришлось самим собирать по чудом сохранившимся дворцовым описям XVIII века. Но самое потрясающее, что многое удалось найти. Например, совершенно неожиданно мы обнаружили подлинную мебель принца в одной из резиденций бельгийского короля. За каждой из этих картин, скульптур велась многолетняя охота на аукционах, среди частных коллекционеров. Об этом я могу написать захватывающий роман.

Ɔ. Как правило, когда место так тесно соотносится с личностью и именем владельца, с ним обязательно возникает мистическая связь. Случалось ли вам получать какие-то знаки одобрения своей деятельности от принца Альберта?

Можно сказать, это случается постоянно. Посудите сами. У него была потрясающая коллекция музыкальных инструментов – лучшая в Европе. После него осталась замечательная коллекция гобеленов и ковров, великолепная многотомная библиотека. И куда все делось? Где теперь все эти сокровища? А дело вот в чем: когда в 1918 году Габсбурги были свергнуты, им было позволено забрать с собой в эмиграцию все личное имущество. Единственное, что они увезти не смогли, это коллекция рисунков, поскольку имелось завещание принца, в котором он четко указал, что рисунки никогда не должны покидать Вену. Только поэтому Альбертина и стала возможна. Нам все удалось сохранить.

Ɔ. Хорошо, что завещание принца не распространяется на рисунки Климта и Шиле, хранящиеся в Альбертине. Иначе мы их никогда бы не увидели в Москве.

А мне кажется, Альберт был бы премного доволен. Его не забыли, о нем говорят, его имя на всех афишах и каталогах. И где? В Москве! Да уже ради этого ему стоило затевать свою коллекцию рисунков, а нам – создавать музей его имени.

Выставка Густав Климт. Эгон Шиле. Рисунки из музея Альбертина (Вена) пройдет в Галерее искусств стран Европы и Америки ХIХ-ХХ веков с 10 октября 2017 по 14 января 2018 года.