Следствие закончено, забудьте!

Так когда-то назывался итальянский фильм про мафию и правосудие, который шел у нас в прокате, являя собой образец того, что полагалось считать западным прогрессивным политическим кино. Помню, что там по ходу сюжета чье-то бездыханное тело закатывали в асфальт. Собственно, эта впечатляющая процедура да еще энергичное название и запомнились лучше всего. Вчера в Басманном суде мы множество раз слышали фразу: «Следствие окончено». Ее гордо произносил следователь, ее повторяла прокурор, ее на разные лады проговаривали адвокаты и подозреваемые. То с надеждой в голосе, то с едва заметным сарказмом, то с деланным спокойствием. Говорили как о некоем случившемся факте, который еще предстоит осознать и осмыслить. Увесистая пачка бумаги — итог многомесячных трудов — какое-то время возвышалась в центре прокурорского стола, чтобы потом перейти на половину защиты.

Завораживала цифра, подскочившая в два раза по сравнению с той, что была озвучена в том же Басманном суде почти пять месяцев тому назад. Инкриминируемые Кириллу Серебренникову и его соратникам по «Седьмой студии» 68 миллионов рублей госсубсидий после новогодних праздников разом превратились в 133 миллиона. Как будто кто-то ловко крутанул ручку игрового автомата и в одно мгновенье сорвал призовой куш. Неужели такое возможно? Озираешься по сторонам и невольно ловишь себя на мысли: какой еще театр может сравниться с этим зрелищем? Тут и известные актрисы испуганно жмутся к стенке, и уважаемого критика едва ли не силком выволакивают из зала суда и тут же заводят на него дело за оскорбление Фемиды. Тут есть свои всеми узнаваемые протагонисты, к которым бросаются с микрофонами, а есть рядовой миманс, деловито занимающий заранее места у экрана видеотрансляции, чтобы ничего не упустить из многочасового судебного марафона.

Раньше был порыв, крик, последние объятия. А сейчас один протокол. Долгий, нудный, изматывающий

По сравнению с первым заседанием 23 августа в коридоре Басманного суда стало заметно тише. Уже никто не кричит исступленно: «Кирилл!», никто не аплодирует при его появлении, никто не скандирует под окнами: «Свободу Серебренникову!» Посторонних, пришедших поглазеть, почти не осталось. Говорят, что с улицы вообще перестали кого-либо пускать. При мне Дениса Катаева, корреспондента «Дождя», долго мурыжили, поскольку его имя не значилось в списке аккредитованной прессы.

Не могу сказать, что атмосфера стала суровее или жестче. Так же охранники в черной униформе не без любопытства поглядывают на известные телевизионные и театральные лица, тот же казенный судебный речитатив, раздающийся в качестве заключительной арии в финале. Но все стало очевидно безнадежнее. Тогда был порыв, крик, последние объятия. А сейчас один протокол. Долгий, нудный, изматывающий. И все к этому привыкли, как-то приспособились, затушив в себе всякие эмоции, как дымящие окурки в пепельнице.

Опытный судебный эксперт, правозащитник и журналист Зоя Светова говорит, что поначалу бывает очень трудно сдерживать истерический смех или совсем разучиться реагировать на очевидный бред. Но тогда ты рискуешь нарваться на еще большие неприятности. Поэтому делать этого не надо. А что надо?

На самом деле это ключевой вопрос, который продолжает терзать многих. И тех, кто был вчера в Басманном суде, и тех, кто следит за делом «Седьмой студии» по фейсбуку и другим соцсетям. Что было сделано не так? Почему не сработали письма и воззвания народных артистов? В чем был главный промах по линии общественной защиты? И надо ли считать ошибкой вручение папки с челобитной в Кремле в прямом эфире, когда от Евгения Миронова ждали лишь формальной благодарственной речи? Нарушение придворного церемониала… Попытка давления на власть… Вот и Константин Богомолов уже заявил, что меньше надо было поднимать шума, а стоило искать обходные пути и более опытных переговорщиков.

Хотя нет никаких сомнений, что все останется по-прежнему, человеческое сознание так устроено, что ты все равно будешь надеяться на лучшее

А разве сам Кирилл каждый раз, как только появляется в Басманном суде, не делает страшные глаза и не произносит, словно заклинание, фразу: «Только тише! Умоляю, тише!»

И что после этого делать? Покорно исполнить его просьбу? Жить и дальше, как ни в чем не бывало? Надеяться, что кто-то другой, более влиятельный и властный, найдет обходные пути и обо всем с кем надо договорится? Но только, похоже, что все пути давно перекрыты. Следствие закончено. Состав преступления определен. Миллионы подсчитаны. И суд в апреле.

А пока мы все сидим перед плазмой и смотрим сериал под названием «Избрание меры пресечения». Это уже, кажется, четвертая серия. И хотя нет никаких сомнений, что все останется по-прежнему, человеческое сознание так устроено, что ты все равно будешь надеяться на лучшее.

— Ты заметил, что судья ни разу не перебила ни Кирилла, ни Малобродского? — шепчет мне на ухо Паша Каплевич. — Это хороший знак.

И справка из Сбербанка, которую первым делом предъявила один из адвокатов Серебренникова, — это тоже, надо полагать, хороший знак. Пресловутая квартира в Берлине, фигурировавшая как одно из главных доказательств многомиллионных хищений, была приобретена — ВНИМАНИЕ! — 24 мая 2012 года. То есть до того, как поступил первый транш за «Седьмую студию» из Министерства культуры. Вот банковские переводы, платежки, документы со всеми печатями и подписями ответственных лиц. Смотрите, изучайте, читайте, приобщайте к делу!

Но следствие неумолимо: квартира Серебренникова, как и второе гражданство Малобродского, — отягчающие обстоятельства, позволяющие им ускользнуть из рук правосудия. Тем более что такая попытка уже была. Как была? Когда была? Оказывается, этой попыткой считается официальная просьба адвоката вернуть Кириллу заграничный паспорт и разрешить выполнить свои контрактные обязательства в Штутгартской опере в сентябре 2017 года. То есть, конечно, разрешения никакого не дали, паспорт не вернули, но ведь попытка скрыться налицо!

Время вдруг резко рвануло совсем в другую сторону, туда, куда мы не собирались и не хотели заглядывать даже из чистого любопытства

То и дело мелькают номера статей Уголовного кодекса, всплывают результаты экономических экспертиз, распечатки деловых переписок, телефонных переговоров. Бумажно-бюрократический вал то нарастает, то отступает, то вновь приобретает какие-то устрашающие масштабы. Но главное — ничего по существу самого дела. Никаких доказательств, что обналиченные суммы были украдены или как-то не так и не туда потрачены. Или, может, вообще никакой «Платформы» и «Седьмой студии» на самом деле в природе не существовало, а был большой блеф, затеянный исключительно для изъятия министерских денег?

Ну тогда предъявите хотя бы что-нибудь в подтверждение этого. Нет, молчат. Ничего предъявить не могут, кроме показаний бывшего бухгалтера Нины Масляевой. Впрочем, свой очевидный прокол со спектаклем «Сон в летнюю ночь», который поначалу проходил в следственных документах как непоставленный, из текста окончательного протокола все-таки убрали. Признали, значит, что спектакль был!

Вообще все, что сегодня происходит вокруг этого дела, меняет не только наш театральный ландшафт, но и отношения со временем, в которое мы живем. Время вдруг резко рвануло совсем в другую сторону, туда, куда мы не собирались и не хотели заглядывать даже из чистого любопытства: все эти суды, судьи, охранники, следователи в брюках с кантом, бумажные океаны справок и разной скучной документации. И в эпицентре всего этого вдруг оказались люди, которых знаешь всю жизнь и которых привычно видеть совсем в других декорациях и окружении.

Я хорошо знал и любил маму Юрия Итина, Аллу Юрьевну Шполянскую, многолетнего сподвижника и помощника Олега Табакова вначале в «Табакерке», а потом в МХТе. Ровно четыре года назад мы ее похоронили. Каждый раз, когда сейчас вижу Юру, вспоминаю ее и думаю, что, наверное, правильно, что она ничего этого не видит.

Искренне восхищаюсь Алексеем Малобродским. Физически и морально ему приходится тяжелее всех, но держится он прекрасно и, кажется, за эти месяцы в тюрьме вполне освоил юридическую науку. Во всяком случае, его речь на суде была доказательной, абсолютно внятной и убедительной в каждом слове.

Все его спектакли, которые идут на разных сценах, и театр, который он построил, и его актеры, и фильмы — все это и есть время Кирилла Серебренникова, в которое мы с вами живем и будем жить дальше

И конечно, Кирилл… Мне показалось, что он как-то внутренне успокоился. И это было, может быть, самое важное впечатление вчерашнего дня и вообще последнего времени. Я увидел и услышал человека, безусловно настроенного бороться до конца, но при этом внутренне отпустившего ситуацию, продолжающего читать в перерывах судебного заседаний «Войну и мир», живущего своей интенсивной духовной жизнью, воспринимающего вынужденную изоляцию как временную паузу, как возможность подумать, разобраться в себе, понять, чего ты на самом деле хочешь. Не надо много слов, только один-два взгляда, только поза, в которой он читал книжку, чуть повернувшись боком ко всем, как бы от всех отгородившись. Но это был уже другой Серебренников, не тот, который стоял в августе, хмуро опершись руками на прутья клетки под треск фотовспышек. Ушло напряжение, вернулась ирония, появилась какая-то новая сосредоточенность и отстраненность.

Мы недавно говорили с Аллой Сергеевной Демидовой о том, как меняет человека тюрьма. Помянули Солженицына. Его, как известно, тюрьма сделала великим писателем. И тут же вспомнили Николая Робертовича Эрдмана, которого тюрьма раздавила, откуда он вернулся абсолютно сломленным, утратившим писательский дар и даже желание жить, хотя потом жил долго и умер в преклонных годах.

— Если человек сильный, то он должен выдержать, — строго сказала Демидова.

— А Кирилл сильный? — спросил я.

— Сильный.

Вчера я снова это почувствовал с какой-то осязаемой отчетливостью. Этого человека нельзя сломить. И все его спектакли, которые идут на разных сценах, и театр, который он построил, и его актеры, и фильмы — все это и есть время Кирилла Серебренникова, в которое мы с вами живем и будем жить дальше, что бы там ни решило следствие и постановил Басманный суд.