Бумажный театр: непроза. Отрывок из книги

2 февраля 2017. Лондон

Получила письмо от N: «Ароныч умер сегодня ночью. Когда похороны, я пока не знаю. Обнимаю. N».

7 февраля 2017 

В поезде «евротрейн» еду из Лондона в Париж. Под Ла-Маншем проскользнули быстро, и поначалу разница между зелеными полями Англии и такими же полями Нормандии была неразличима, а потом различилось: бедность. Но сейчас поезд снова влетел в тоннель на несколько минут, и теперь уж точно Франция. Нет английской упорядоченности и регулярности, и бедность... В чем выражается — не знаю...

Что же Лондон? В нем я чувствую себе еще больше иностранкой, даже деревенщиной, чем в другом городе мира. Это и город, и, видимо, вся страна «правого руля» — такое небольшое смещение от привычной нормы, но оно повсюду: на улице, в транспорте, в кафе. Действительно, как будто убили ту брэдбериевскую бабочку, и вся эта страна чуть-чуть смещена, вот как раз ровно на одну бабочку, и это неудобно: дверь всегда открывается не в ту сторону, куда ожидаешь, и кран не так поворачивается, и окно открывается и закрывается с помощью каких-то приспособлений, над которыми надо подумать. Наверное, английская эмиграция труднее, чем любая другая, именно из-за этого неуловимого смещения… 

За окном светлеет — едем в глубь континента, от дождя только следы в виде луж, все те же зеленые поля. По ощущению — русский апрель: снега нет, деревья голые, но уже наизготовку, небо с весенним светом, трава вполне зеленая — но травы как раз в Подмосковье в эту пору еще нет. 

В Париже у меня два пустых дня, 10-го — похороны. 

Пепел и алмаз. Все про Ароныча 

8 февраля 2017

Вот так мы всю жизнь дарим себя друг другу: Ароныча мне подарил Бондарев, Бондарева — кто-то из Бруней, то ли Наташа, то ли Марьяна, а я подарила моей подруге и Ароныча, и Бондарева. Еще между нами была Горбаневская, но тут уж вообще невозможно вспомнить, кто кого кому подарил... Наташи нет, теперь и Ароныча нет.

Первая история про пепел 

Лет десять тому назад мы с Аронычем пошли гулять: он мне показывал кладбище Пер-Лашез, знаменитые могилы. Знаменитых там сотни, а незнаменитых больше миллиона, не считая колумбария (это как раз важно в этом рассказе). Старое кладбище. В то время никаких там знакомых похоронено не было. Теперь двое — Наташа Горбаневская и Миша Новиков, Ароныч.

Я вообще люблю кладбища. В ту первую прогулку мы долго гуляли по всяким знаменитостям — от Оскара Уайльда до Джима Моррисона, от Шопена до Мольера, которого, правда, сюда перевели для увеличения престижа обновленного кладбища в начале XIX века. И тогда Миша мне рассказал историю, которая показалась мне малоправдоподобной, но занятной. Она про кладбищенский пепел. Среди многочисленных и поразительно разнообразных Мишкиных друзей и приятелей был человек, имя которого я напрочь забыла, а должность его была что-то вроде смотрителя этого самого кладбища. Он работал в этой почтенной организации много лет и как раз в это время собрался выходить на пенсию. И призвал Ароныча для важного разговора. И смотритель этот поведал Аронычу свою тайну: за многие годы своей службы он собрал личную и, по сути дела, криминальную коллекцию пепла тех великих людей, которых перед похоронами кремировали. Такие маленькие капсулки, в которые он отсыпал частицу праха и хранил... для себя лично. Действие, вообще говоря, достойное мага или колдуна, а вовсе не чиновника, которым он был. И теперь, выйдя на пенсию, он не мог найти преемника своей коллекции. И Ароныч именно и показался ему достойным преемником. Ароныч от этого бесценного наследства отказался, к большому огорчению старика. Так я и не знаю, чем кончилась эта история, — вряд ли бывший смотритель вернул пепел, откуда взял, для восстановления целостности праха. 

Вторая история про пепел 

Вторая история, тоже связанная с Аронычем, кладбищем Пер-Лашез и пеплом, произошла года два с лишним тому назад, когда я приехала, уже после смерти Наташи Горбаневской, в Париж и Ароныч повел меня на ее могилу. Он шел уверенно — кладбище он знал, как свою квартиру, где что стоит. История Наташиной могилы сама по себе удивительна: ей по ее статусу человека бедного и не вполне французского полагалось какое-то общенародное кладбище довольно далеко от Парижа, тем более что знакомый министр, необходимый для рекомендации, чтобы быть похороненным на Пер-Лашез, по причине субботы был вне досягаемости. И пока растерянный сын Ясик размышлял, как же поступить, позвонил муж покойной Ирины К., Наташиной подруги, и предложил место на Пер-Лашез. Дело в том, что, когда умерла его жена, он купил там два места, но прошли годы, он женился и совершенно не собирался ложиться в купленную двадцать лет тому назад могилу со старой женой. И Наташу похоронили в эту подаренную могилу. Вот мы с Мишей там постояли, выпили по рюмке кальвадоса, который был у него заготовлен на этот случай, и пошли прочь.

День был светлый, самое начало лета, трава на газонах свежая, молодая. И на ней я заметила в нескольких местах странные светло-серые полосочки, кое-где даже как будто параллельные.

«Что за полосочки?» — спросила я. И Миша мне объяснил, что в последние годы люди все чаще выражают желание, чтобы прах их был посмертно развеян. Эти полосочки — рассыпанный после кремации пепел, который здесь лежит до первого дождя. А пройдет дождь, и пепел уйдет в землю...

Это вторая история, связанная с пеплом и Аронычем.

Про Ароныча и Наташу. Он друг был многим людям, и другом он был прекрасным. У Наташи он был накануне ее смерти. Наташу Горбаневскую хоронили по-старинному — с гробом, с отпеванием. Я не была на ее похоронах, потому что были у меня какие-то неотменимые обязательства. Но последнее, что я могла для Наташи сделать, я сделала — собрала книгу воспоминаний о ней. И Ароныча попросила написать. То, что написал он, было лучшими страницами в той книге. Она опубликована. Называется «Поэтка». 

Похороны. Третья история про пепел

10 февраля 2017

Похороны. Приехала на Пер-Лашез, встретившись по дороге с Бондаревым и Таней Рахмановой. Таня с камерой. Ароныч дней десять тому назад просил ее отснять его похороны. Распорядился, чтобы пепел его здесь развеяли. Народу собралось очень много, почти все мои парижские знакомые: Ясик Горбаневский, Оскар Рабин, Жанна, Афоня, Наташа, Копейкин... Поскольку люди русские, то раскол повсеместный и на кладбище: не все друг с другом здороваются… Много приехавших на похороны из разных стран: Алеша Расторгуев из Москвы, пара из Голландии, с собачкой, друг Миши из Израиля, врач из Реховота, русские, французы, черный парень из интерната, бывший воспитанник, еще один, тоже воспитанник, Петя Стерлигов, теперь в Иностранном легионе служит, друг-парашютист и друг-клоун, друг-певец и друг-моряк. 

Большая толпа ждала у крематория. Было холодно, подул холодный ветер и начал падать снег. Привет с родины. Вышла предыдущая партия, богатые французы в шубах, какое-то кино из жизни высшего общества, но немного потрепанного, в мехах, в шляпках... Потом запустили нас. Расселись в небольшом зале. Народу втрое больше, чем стульев. Гроб закрытый, в изножье покрыт красно-синим парашютом — парашютист положил. Дама в черном пиджаке открывает «церемонию». 

Господи боже мой! Как плохо уходить в безбожное небо! Правда, стоял в толпе Мишин друг доктор Некрич, в белой кипе и с сидуром, читал про себя... Евреев в этой толпе на миньян точно набралось бы, только все по-еврейски неграмотные. Словом, тоска. Отпевание Мишке не полагается, но я остро почувствовала, что не хватает ритуала. Надежного ритуала, с прекрасными молитвами и пением… 

Вышла Мари-Элен в клетчатом шарфике на голове, вся в слезах, обращалась к Мише со словами благодарности, что десять лет, которые они вместе прожили, были самые счастливые годы ее жизни. Потом дочки Мишины говорили — они были крепкие, светлые, без слез, — то ли уже пережили свое горе, то ли такие же крепкие, каким Миша был.

Потом показали маленький фильм, который смонтировала Мишина дочка, — там он во всех своих мальчишеских радостях: в тельняшке на мачте яхты, в шлеме с парашютом, с гитарой у себя дома, во всяких других местах, с разными друзьями, и все это под бардовскую музыку, узнаваемую и неизвестную. Такая позднесоветская романтика. Потом все попрощались с закрытым гробом. В нем Миша лежал в тельняшке — так он распорядился. 

Вышли из этого зала, и я ощутила физически, что это «веселые похороны» — то самое чудо, когда после ухода человека — не страшная дыра, а облако любви, которое он пробуждал к себе, а когда его не стало, то оно повисло в воздухе. Олег, который бывший клоун, налил рюмочку кальвадоса из фляжки, и это был Мишкин жест и Мишкин напиток. 

Потом все пошли в кафе, выпили, потолпились.

Незнакомая женщина Алена пригласила к ней. Ее мать оказалась из прихода Космы и Дамиана, а это вроде как одноклассники или однополчане. Поскольку к ней ехал Оскар Рабин, то и я поехала. Наверное, это меня тянул невыполненный ритуал — за столом посидеть после похорон. Выпили там водки. Копейкин, который в мою сторону никогда лица не поворачивал, вдруг оказался приветлив. Оскар просто человек из моей прошлой жизни, хотя в России я с ним знакома и не была, только в Париже познакомились. Удивительно, удивительно, как Ароныч дружил с такими разными, несмешиваемыми людьми. Он был совершенно «поверх политики» и в друзья, как я вдруг поняла, принимал таких, кто может с парашютом прыгнуть, то есть не обязательно с парашютом, но способных на сильный поступок. Почему и в любимчиках у него всегда были хулиганы. Крым «наш — не наш» совершенно не был ему интересен. Естественно, как в любой русской компании, разговор свернул на политику — здесь-то и обнаружилась разношерстность, разнородность людей. Те, кто левее, — сдержаннее и скромнее; те, кто правее, вроде Николая, тоже Мишкиного друга, который возил его в особенности в последнее время на все эти парашютные и корабельные подвиги, подошли к тонкому льду — Трампу, исламскому терроризму — и остановились... Очень условная расстановка — правые, левые. Умные и глупые. Образованные и темные. Любовь к Мишке все отменила…

Разговор за столом шел все-таки больше об Ароныче, но ничего не добавлялось к тому, что я о нем уже давно знала. Очень скульптурный портрет возник: твердый материал, полнейшая определенность черт и некоторая черно-белость. В мире, где все мельчат, торгуются с жизнью, разными страхами пропитаны, он, конечно, был как скала. И мальчишеская увлеченность его тем, что он делал, что бы ни делал, всех захватывала. Он жить совершенно не устал, его бы на многие десятилетия еще хватило. 

...И снова выпили, и снова по той же дорожке разговоры, и снова я погоревала, что ушел он без попа и без раввина... Эта сверху протянутая рука отправляет по тому пути, по которому Данте шел... Вот загадка: как можно столько лет так пристально и глубоко заниматься культурой и не почувствовать, что без этого магнита в небе ничего бы никуда и не двинулось. Так бы и сидели, даже без пещер Ласко, потому что первые рисунки на стенах и «макароны» на глине и были вызовом небес… 

Сегодня, через два часа после кремации, должны были отдать урну. В понедельник 13 февраля, когда меня уже в Париже не будет, пепел из этой урны развеют на кладбище Пер-Лашез, на том самом месте, мимо которого мы с ним проходили три года тому назад. Это и есть третья история с пеплом.

Оформить предварительный заказ книги можно по ссылке