Внучки, или Как спасти семейные ценности — 2

Во-первых, конечно, огромное спасибо всем, кто откликнулся на предыдущий материал.

Реально дельных и вполне конкретных советов Лидии и в меньшей степени ее сыну в комментариях дали очень много. Если попытаться обобщить, то можно выделить три направления:

— перестать навязывать свое. Выяснить, чем интересуются внучки. Из любви к внучкам заинтересоваться тем же и из этого и исходить в коммуникациях;

— проявить креатив, привлечь девочек (вместе или по отдельности) к какой-то деятельности, в процессе которой можно будет аккуратно передавать «бабушкины интересы и идеалы»;

— оставаться собой и спокойно, пока это возможно, продолжать делать то, что Лидия и делала, — «что-нибудь у них да отложится, а потом, глядишь, и пригодится». 

Очень приятно, что практически никто не посоветовал «бросить это безнадежное занятие» и предоставить «практичных и приземленных» дочерей Раи их собственной безрадостной судьбе, начисто лишенной органных концертов и посещения Кунсткамеры.

На что еще я обратила внимание? Были комментарии от бабушек, которые сами сталкивались с этой проблемой и как-то ее решали. Наличествовали, по счастью, и комментарии от противоположной стороны — от выросших внучек, которые сами были объектами этой культурной благотворительности.

Но, кажется, не встретилось ни одного комментария «от сына». Что это значит? У нас мало мужчин, которые в разводе и встречаются со своими родными детьми лишь время от времени? Или никто из них не сталкивается при этом ни с какими проблемами? Почему бы тогда с высоты своего удачного опыта не посоветовать что-нибудь неловкому сыну Лидии? Вот здесь я не очень поняла и, как мне кажется, нащупала еще какую-то проблему. Даже опросила быстренько подвернувшихся людей: а что вообще делают разведенные папы, когда встречаются со своими детьми? Ответы:

— ну, мы как-то разговариваем (отвечает сам отец), сейчас, в эпидемию, в основном по скайпу. О чем? — да я не помню;

— привозит ко мне (отвечает бабушка), сам садится за компьютер, а детям мультики включает;

— я с ним сначала во дворе в мяч играю, потом в кафе кормлю, а потом он дома телевизор смотрит или в планшет играет. Надо бы еще чего-нибудь, наверное, да я не знаю что (опять отец).

— он их в два кружка возит, три раза в неделю (отвечает мать), сам за рулем, дети на заднем сиденье, в креслах, перед ними — планшет с мультиками. На обратном пути в кафе-мороженое заезжают, традиция у них такая.

Оставлю пока без комментариев.

***

Вернемся, однако, к Лидии и ее родственникам.

Когда женщина закончила свой литературно оформленный рассказ о меркантильных внучках, я неожиданно для себя почувствовала, что злюсь.

На кого? Почему? Лидия была близка мне по возрасту, в какой-то степени по интересам, мне нравилось, как она выглядит и говорит. Вроде бы у меня нет никаких оснований злиться на настолько «классово близкого» человека. Может быть, я злюсь на Раю или на девочек, которых никогда не видела? Но с какой стати? Ответа не находилось.

— А вы сможете привести девочек, чтобы я с ними поговорила? — спросила я.

— Да, конечно, — кивнула Лидия. — Вряд ли они будут против. Спасибо. Может быть, вы их увидите и потом что-нибудь дельное мне подскажете.

***

— Кто будет первой?

— Мы вместе! — сказала старшая, Ира, со странной, несимметричными ступеньками, стрижкой. Я решила, что это, наверное, что-то супермодное или, наоборот, выстриженное самостоятельно — ножницами перед зеркалом.

— Я бы хотела поговорить с тобой отдельно.

— У меня от Любаши секретов нет. И у нее от меня. Правда, Любаша?

У девятилетней Любаши были косички с разноцветными помпончиками на концах. Она опустила голову и молчала.

— Любка, ну! — легонько пнула ее старшая. — Скажи!

— У меня есть от тебя секрет, Ира, — наконец едва слышно сказала она. 

— Вау! — Ира даже подпрыгнула от возбуждения. — Колись тогда! 

— Это не мой секрет. Поэтому я не могу рассказать.

— Девочки, заходите, обе, — быстро сказала я. — А вы, Лидия, посидите здесь.

Любаша молчала и переживала.

Ира с любопытством оглядывалась и легко, но сначала односложно отвечала на мои вопросы. Потом постепенно, видя, что ее ответы мне интересны, разговорилась.

— Что тебе нравится?

— Музыку слушать, общаться с подружками, в соцсетях и так. И есть. Лучше сладкое и солененькое. 

— А что нравится Любаше?

— Рисовать. Только у нее не получается.

— Откуда ты знаешь? Ты эксперт в живописи?

— Да у меня свои глаза есть. 

— Твоя прическа?..

— Я сама, а мама потом поправила. Прикольно получилось, правда?

— Мама не ругалась?

— С чего это? Она только за двойки ругается.

— У тебя много двоек?

— Да как у всех. Бывают.

— Валя могла бы учить Любашу рисовать.

— У нее дара нет.

— Да с чего ты берешься всех судить?

— Не злитесь. Это не я, это она сама так говорит.

— Валя так говорит сама про себя?

— Да. Жалко ее.

— Тебе жалко Валю?

— Нам обеим жалко. И маме.

— Но почему?

— Никому она не нужна. Ее мать, как щенка, отцу скинула, а отец в Германии на итальянке женился, у них там еще два сына народилось. И скандалы все время — орут как резаные. Но не разводятся и не собираются. Мама говорит, у итальянцев так принято. А Валька, когда громко, не любит и, как мышь под веником, за свои рисунки и прячется. Но дара — нет.

— Почему ваша мама не хочет, чтобы вы к отцу в семью ходили?

— Да ей все равно. Это отец сам не хочет.

— Почему? Ты знаешь?

— У его жены от нас голова болит — мы же не Валька, по углам не сидим. У них еще пианино есть — Любаша побренчать любит. Но когда Валька там, нас пускают: «Валечке нужно общаться». Кстати, вот на пианино она Любашу учит, когда матери дома нет. И получается у обеих.

— А ты? 

— Мне неинтересно, у меня слуха нет. Я, может, парикмахером буду. Или визажистом.

Любаша, по-прежнему молча, вдруг странно задвигала пальцами. Я надела очки, пригляделась и даже вздрогнула от неожиданности. У девятилетней девочки были довольно длинные, зеленые ногти. Восемь закругленных ногтей довольно реалистично изображали какие-то листочки, на одном, предельно заостренном, ногте большого пальца была изображена морда крокодила с рубиновыми глазками. На втором — тоже что-то с чешуей и зубами, но непонятное.

— Что это такое?

— Да это к ней в классе мальчик один прикапывался, и дружки его дразнились тоже. Вот мама ей ногти и сделала. Любка, покажи.

Любаша свела вместе большие пальцы один над другим, и я явственно увидела на их концах разевающего зубастую пасть крокодила. Девочка изогнула кисти, и крокодил пополз, пополз из шевелящейся тропической листвы. Любаша тихо, но угрожающе зашипела.

— Потрясающе, — искренне сказала я. — И что те мальчики?

— Им, конечно, понравилось. Больше не лезут, уважают теперь, — ответила за молчаливую сестру Ира.

— А с папой у вас как?

— Да никак. Деньги дает и ладно, — вздохнула Ира.

— Но почему так?

— Да мне-то откуда знать? Уж такой он. Сначала был при бабушке — как она хотела. Теперь при своей жене — как она хочет. Он сам бы, наверное, хотел как наша мама — да это вот не получилось у него. Если б можно было, он Вальку усыновил бы, он так, кажется, и хотел вначале, но жена его убедила, что у нее в Германии будущее.

— Когда я была маленькой, меня водили в музеи, в планетарий и в оранжерею еще, — сказала я. — В планетарии мне нравилось. В Эрмитаже я смотрела разные полы и слушала, как они скрипят. В оранжерее мы с подружкой отставали от группы, собирали и прятали в карманы опавшие листья и цветочки и потом, сидя на скамейке, мерялись, у кого больше всего и у кого красивее. У меня всегда было больше — я была ловчее. Но у подружки красивее — у нее был вкус. Когда ваша бабушка пришла ко мне, я вспомнила ту девочку, которой была когда-то.

— А мы с бабушкой в оранжерею пойдем? — спросила Любаша. 

— Только свистни, — усмехнулась Ира.

— Я больше тебя цветков соберу.

— Еще посмотрим.

***

— Вам честно, как я думаю, или политкорректно? — спросила я у Лидии.

— Честно, конечно, — почти не колеблясь, ответила женщина.

— Целостный, придуманный для удобства мир. Клетка с канарейками, вроде той, которая досталась вам в наследство от мужа. Сначала сын, который послушно рос таким, как вам нравится. Он рванулся один раз за яркостью и семью ветрами, но не справился, не сумел научиться и отступил, фактически бросив (не материально, но психологически) родившихся в браке с Раей детей. Второй раз женился на женщине, которая так перенапряглась, несколько лет растя болезненного ребенка, что с облегчением сплавила его отцу в благополучную Германию и больше не хочет иметь детей. Она приняла от вас бразды правления, и теперь они с вашим сыном облегченно выдохнули после страшных жизненных испытаний и вдвоем едят сладкие плюшки и живут для себя. Тихая девочка Валя, которая старается всем угодить и во всем и всегда чувствует себя неслучившейся и виноватой, — практически идеальная внучка, которая, увы, вам не досталась. Вы случайно не знаете, что за чужой секрет у Любаши? Такой, что она даже Ире не может сказать?

— Случайно знаю. Рая мне рассказала, не без злорадства, конечно, что вроде бы подумывает снова выйти замуж — за совладельца сети каких-то салонов. И вот девочкам она пока ничего не сказала, пока все окончательно не определилось, но Любаша ее как-то, полгода назад, с ним в недвусмысленном положении застукала, когда еще вовсе ничего не было решено. Любаша очень тихо двигается, это и я могу подтвердить — я сама иногда пугаюсь. И Рая попросила ее хранить тайну. Вероятно, ее-то Люба и хранит. 

Насчет остального… В принципе, вы правы, я, конечно, и сама не раз думала о чем-то подобном. Но что же из всего этого получается? Мне тоже, как сыну, следует отступиться от того мира и до конца жизни уйти в свой, с плюшками, музеями и канарейками? Или (из интереса?) рвануться и попытаться стать не собой? Играть с ними в компьютерные игры и научиться без головной боли слушать ту музыку, которая нравится Ире?

— Как вы захотите. Но если вы все-таки решите не уходить, попытайтесь увидеть девочек и их мать по отдельности и не как персонажей картонного театра, а как объемные фигуры. Вы видели ногти Любы?

— Да, конечно. Кошмар и безвкусица. Ребенку всего девять лет. Рая им и краситься разрешает едва ли не с рождения, специальную косметику купила и зеркало повесила. Присылала мне фотографии с их экспериментами. Это было настолько чудовищно, что я потом извинилась и попросила, чтобы не присылала.

— Купите подержанное пианино, — вздохнула я. — Или, если решитесь, синтезатор.

— Зачем?

— Кажется, у Любы есть слух и даже желание играть на фортепиано. И вообще она больше, чем Ира, пошла в «вашу породу». Впрочем, в сочетании с упорством и грубоватой честностью «той стороны». Но она сейчас полностью под влиянием Иры, которую бесконечно любит и уважает. Кстати, такие гармоничные отношения между девочками — это скорее всего заслуга Раи, и еще я хотела бы обратить ваше внимание на…

Тут я заметила, что Лидия меня, по всей видимости, больше не слушает. Я еще немного поговорила в пустоту, а потом выжидательно замолчала.

— Да-да-да, — скороговоркой согласилась Лидия, догадавшись, что я уже некоторое время молчу. — Вы совершенно правы, спасибо вам большое. Я и сама замечала, что Ира уже совершенно сформировалась, ушла по своему пути, похожему на материнский, и несколько Любу не столько подавляет, сколько заслоняет. А сама Люба другая. Теперь, после ваших слов, мне это стало окончательно ясно. Я ничего не делала, потому что привыкла, что они всегда вместе. Теперь я все изменю. Ирочка чудесная девочка, чистый экстраверт, и будет получать только то, что ей действительно надо, а вот Любочкой я теперь займусь отдельно. Пианино. Конечно, как же я не подумала, а ведь я когда-то и сама закончила музыкальную школу, и сын четыре года учился играть на блок-флейте…

Я тяжело вздохнула, признавая свое поражение, но Лидия, воодушевленная новыми перспективами, кажется, этого не заметила.

Больше текстов о психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект "Сноб" — Личное». Присоединяйтесь