Cталинская библия. Лев Симкин: Как живые. Образы «Площади революции»: Знакомые и забытые
Глава 1. «Синдром Площади Революции»
Может, слышали когда-нибудь о «синдроме Сикстинской капеллы»? Это когда туристы, глядя на расписанный Микеланджело потолок, теряют сознание. Чтобы разглядеть что-то, нужно запрокинуть голову, тут-то и пережимаются позвоночные артерии, и нарушается кровообращение головного мозга.
Выдуманный мною «синдром Площади Революции» — это когда пассажиры метро теряют разум, глядя на скульптуры Матвея Манизера, и, будто охваченные лихорадкой, на бегу за них хватаются. У кого-то — бессознательные навязчивые движения, у других — очень даже сознательные. В расчете «на успехи в личной жизни» девушки трут туфельку у «Студентки», юноши — у «Дискоболки». Верная примета сдать экзамен — потереть нос бронзового пса, того, что с «Пограничником». Прикосновение к шестерне в руке у «Инженера» принесет удачу в защите диссертации. Погладить петуха у «Птичницы» — это к деньгам.
Другой признак «синдрома “Площади Революции”» — истовая вера в советское прошлое. Его персонажи кажутся многим героями, им из сегодняшнего дня вслед за Николаем Тихоновым кажется, что гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей. Вообще-то героический эпос больше характерен для минувших времен. Это людям далекого прошлого было свойственно эпическое мышление с его категориями великих героев, которые разрушают горы и останавливают реки. Но и нынче многим нужна вера в нечто подобное и, главное, ощущение того, что наши предшественники были сильными и могучими, «нас все боялись», и значит уважали. А все советское воспринимается как «потерянный рай».
Стены Сикстинской капеллы были расписаны живописцами — Боттичелли, Перуджино и Гирландайо, расписать же двадцатиметровый потолок поручили скульптору — Микеланджело. Реальную архитектуру капеллы он преобразил с помощью иллюзионистских приемов, вот почему свод потолка с его изгибами производит впечатление грандиозного архитектурного сооружения. И в московском метро было преображено пространство, задуманное архитектором станции Алексеем Душкиным. Он и не думал ни о каких скульптурах, на них настоял скульптор Матвей Манизер, заполонивший станцию бронзовыми фигурами. Микеланджело перевел скульптуру в плоскость, а Манизер, наоборот, плоскость — в скульптуру. И это, вероятно, то общее, что связывает построенную папой Сикстом IV в конце XV века капеллу и московскую станцию метро.
На потолок Сикстинской капеллы Микеланджело поместил девять сцен из Книги Бытия, первой книги Библии. Создание Богом небес и земли, первых мужчины и женщины, Адама и Евы, их грехопадение и изгнание их из рая, и, наконец, испытания, выпавшие на долю человечества. Смысл всего сюжета — в потребности человечества в Спасении. С ним схож замысел создателей «Площади Революции», поместивших рай под землю, туда, где вообще-то должен был быть ад. В скульптурах станции — сталинская библия, «Краткий курс истории ВКП(б)», лично отредактированный вождем в год ее открытия.
На потолке Сикстинской капеллы, среди других персонажей, можно лицезреть пять сивилл Древнего мира, языческих пророчиц. В идолов из языческого храма со временем превратились и революционные матросы, рабочие, спортсмены и прочие граждане ушедшей эпохи. Взять хотя бы такую примету — загадав желание, накормить петуха рядом с «Птичницей» изюмом, чтобы вернее сбылось. Попробуйте заглянуть за каждого из четырех петухов на «Площади», можете обнаружить изюм. Есть в этом что-то языческое, кормить сушеным виноградом бессмертного идола — все равно что принести жертву в пантеоне.
В советском прошлом вместо чудотворных икон стали поклоняться квазирелигиозным объектам, своего рода тотемам. От сакрального до суеверия — один шаг. В советском человеке революция жила как утопия, как мечта об общем спасении, а в постсоветском магическом мышлении — о частном, такая вот вера в чудо.
...Может, и не пришлось бы никакой синдром выдумывать, кабы «Площадь Революции», как и капелла, не была бы одним из главных сооружений эпохи. Период сталинской реконструкции, по Юрию Слёзкину, воплотился в двух знаковых зданиях, построенных примерно в одно время — Мавзолее Ленина и Доме на набережной, одно — для вождя-основателя, другое для его преемников. Я бы добавил к ним эту станцию метро. Тем более, ее восточный вестибюль, тоже сочетая скромный вход с гранитно-мраморным подземельем, смахивает на Мавзолей Ленина, на трибуну которого в дни советских праздников поднимался Сталин, попирая ногами своего предшественника. А ее западный вестибюль, тот, что рядом с Музеем Ленина, планировалось обстроить огромным новым зданием Академического кинотеатра (на месте будущей гостиницы «Москва»). Пассажиры поднимались бы прямо туда по эскалатору, от бронзовых скульптур к живым образам. «Площадь Революции» не должна была существовать сама по себе, как и станция метро в основании Дворца Советов (нынешняя «Кропоткинская»). Так и не построенный дворец сверху должна была венчать стометровая статуя Ленина, то есть он уходил бы не только ввысь, но и вглубь земли…
Глава 7. «Матрос Железняк — партизан»
При виде революционного матроса на «Площади Революции», увешанного крест-накрест пулеметными лентами, у советского человека могла возникнуть одна лишь стойкая ассоциация. Сызмальства проходя мимо, я всегда думал, что это матрос Железняк-партизан. Ну тот, который лежит под курганом, заросшим бурьяном, а до того шел на Одессу, а вышел к Херсону, а еще раньше разогнал Учредительное собрание, пошутив напоследок, дескать, караул устал. Последний его подвиг хорошо известен и постсоветским поколениям, им время от времени пугают нынешних парламентариев.
Вообще-то фамилия матроса была не Железняк, а Железняков. И не выходил он ни к какому Херсону, да и партизаном не был, хотя это написано на его могиле, а могила та — в Москве, на Ваганьковском кладбище, так что и ни под каким курганом он не лежит.
И на «Площади Революции» не он, хотя и похож. Пусть и не до такой степени похож, как памятник в подмосковном Ногинске — городе, где Анатолий Железняков в юности недолгое время трудился учеником аптекаря на морозовской мануфактуре и откуда был изгнан самим Арсением Морозовым.
Его имя носят 20 улиц в разных уголках нашей бывшей родины и пять пароходов, на одном из которых снимался знаменитый «Полосатый рейс». В шести городах стоят ему памятники, однотипные бюсты, в основном. Один из них — в парке подмосковного Долгопрудного, неподалеку от села Федоскино, где Железняков родился. Памятник первоначально стоял не там, а на куда более видном месте — на Дмитровке, у поворота на Долгопрудный. В 1990-е его убрали с глаз подальше, кому он нужен. А закладывали торжественно — в год сорокалетия Великого Октября, 3 ноября 1957 года. Церемония сопровождалась митингом, у гранитного камня стоял почетный караул из пионеров, с грузовика-трибуны произносила речь вдова Железнякова — Елена Винда. Правда, тогда она еще не была официально признана вдовой, суд по ее заявлению установил этот «юридический факт» чуть позже.
Елена Винда-Железнякова (на эту фамилию ей выдали паспорт в 1960 году) была рядом с Железняковым в далеком 1919 году, но в семье матроса его женой считали другую женщину, Любовь Альтшуль. Соперница нашла ее в конце 1950-х и упросила пойти в суд засвидетельствовать свою победу. У тебя-то шансов нет, — уговаривала она, — ты что, Люба, не понимаешь, что советский суд никогда не признает еврейку женой героя Октября? Люба все понимала, она многое прошла за минувшие годы — и Соловки, и ссылку. Она давно уже не была той отчаянной анархисткой, которая летом 1917 года на свидании в «Крестах» передала возлюбленному браунинг, с которым Железняков сбежал из тюрьмы. Да и матрос Железняк был анархистом, а никаким не большевиком, как считалось, так что и тут нам врали.
С оружием в руке стоит на постаменте и тот, похожий на Железняка, что на «Площади Революции», правда, не с браунингом, а с наганом, ручка которого блестит от прикосновений пассажиров. Наган несколько раз крали, в руку матроса клали новый, по такому случаю специально отлитый.
В легендах ставший как туман, реальный матрос Железняк растворился в стихах и песнях, картинах и, наконец, в важнейшем из искусств — кино, от популярнейшей в свое время «Трилогии о Максиме» до новейшего сериала «Троцкий».
«Троцкий» — так назывался корабль, на котором служил Алексей Никитенко, тот, кто курсантом позировал Матвею Манизеру, ваявшему фигуру матроса для московского метро. Понятно, корабль недолго так назывался, и «Троцкий», после высылки из СССР носителя этого имени, был переименован в «Красный Восток».
О «короткой, но яркой» жизни матроса Железняка создано несколько произведений в духе соцреализма. Одно из первых — пламенный очерк певца Гражданской войны Всеволода Вишневского*. Того самого, кто участвовал в травле Булгакова и выведен тем в «Мастере и Маргарите» как Мстислав Лаврович, помните, он еще предлагал ударить, и крепко ударить, по пилатчине? Впрочем, в советское время он был больше известен как автор «Оптимистической трагедии» и сценария фильма «Мы из Кронштадта», популярность которого была сопоставима с «Чапаевым». Были еще повесть и роман** менее значительных авторов, сплошь апологетические, а какими еще они могли быть в советское время. В постсоветское, правда, были и иные, с противоположным знаком, но они прошли незамеченными. Одна из послед-них — написана Платоном Обуховым, автором шпионских романов («В объятьях паука», «Брызги крови») и персонажем реальных шпионских сюжетов. Его недавний очерк о матросе-партизане, вероятно, написан в тюрьме, куда автор попал за шпионаж в пользу Англии, или же, после признания невменяемым, с диагнозом «вялотекущая шизофрения» — в психбольнице***.
И еще один человек написал о нем книгу — Юрий Альтшуль, знакомый мне доцент юридического института, представьте, сын матроса Железняка (так, во всяком случае, он полагал) и той самой Любови Альтшуль****. В середине 1990-х, за два года до ухода из жизни, он издал ее скромным тиражом, за свой счет. Человек удивительной судьбы — детство вместе с матерью провел в Соловецком лагере, юность — на войне, где проявил себя совершенно героически. Книгу, где он открыл миру тайну своего рождения и выдвинул свою версию гибели отца, я нашел не сразу. Ее не оказалось ни в Ленинке, ни в Исторической библиотеке — после долгих поисков выяснилось, что в каталоге последней книга есть, а на полках — нет, пропала. Пришлось просить помощи в соцсетях, и благодаря френдам, книга обнаружилась в подмосковной Балашихе.
Немного о Железнякове нашлось в трудах историков и прежде всего у Ярослава Леонтьева*****. «Принято считать, — пишет он, — что 1917 год разделил страну на “белых” и “красных”. Но это не совсем точно. “Красный поток”, смывший старую Россию, состоял из многочисленных “рек”, “ручьев” и “течений” различных оттенков — от бледно-розовых до кроваво-красных и багрово-черных». Но какую бы важную лепту ни внесли в события Октября анархисты, это в советское время замалчивалось. В фокусе исторической науки долго были только красные военачальники, да и то одни и те же, а в постсоветское — в основном белые, — такое объяснение отсутствию трудов о Железнякове дал мне другой историк — Владимир Булдаков.
Первый поход в архив меня разочаровал — в электронных каталогах Государственного архива РФ (бывшего архива Октябрьской революции) имя одного из ее главных персонажей промелькнуло лишь пару раз. Потом, правда, кое-что обнаружилось. И не могло не обнаружиться — Анатолий Железняков обладал удивительной способностью оказываться на главных перекрестках истории. Ему принадлежала ключевая роль в эпизоде, толкнувшем анархистов затеять в Петрограде знаменитые «июльские дни» 1917 года, когда чуть было — прежде времени — не свергли Временное правительство. Благодаря ему Октябрьская революция (или переворот, как хотите) могла случиться в июле. Да и последующие два года его 24-летней жизни вместили многое — участие в штурме Зимнего и разгон по приказу большевиков «Учредиловки», и одесское подполье, и бои с войсками Краснова, Шкуро, Деникина.
В общем, как уже понял читатель, я, как говорится, крепко подсел на эту тему. Остается только понять, зачем, чего ради? И вообще кому это надо, кому он интересен, этот Железняков? Интерес к истории революции, возникший у соотечественников в конце 1980-х, в перестройку, когда люди рвали из рук друг друга «Огонек» с разоблачениями минувшего, давно пропал. Даже ее столетие не больно-то отмечалось. А как отмечать-то? Хвалить нельзя — любые революции таят в себе опасность (к примеру, отъем собственности у богатых), а мы — за стабильность. Осудить тоже нельзя — без революции не было бы Советского Союза, а по советским временам у народа ностальгия. Тогда получится, советская власть была преступной не со Сталина, а еще раньше, с самого начала. Сразу заговорят о том, что чудовищные преступления не могут быть положены в основу исторической самоидентификации России, и что не следует тянуть свою историю от тех, кто их совершил. Интерес к преступлениям советской эпохи — это ведь еще и интерес к вопросу о легитимности текущей власти. Той самой, которая в 2020 году, почти 30 лет спустя образования новой России, записала в ее Конституции поправку о правопреемстве с Советским Союзом. «Государством, которое было создано преступным путем», — как незадолго до принятия поправки сформулировал — с последней прямотой — судья Конституционного суда Константин Арановский.
Такая уж у нас в течение последних десятилетий выработалась привычка — уравнивать добро со злом, палачей с жертвами, героев с преступниками. Но кому-то ведь интересно знать, как там было на самом деле. Мне вот интересно.
*Вишневский, Всеволод. Матросы: Рассказы и очерки. — М., 1987.
**Пронин М. Анатолий Железняков. Документальная повесть. — Л., 1970. Амурский И.Е. Матрос Железняков. — М., 1968.
***Обухов, Платон. Опора Ленина, революционный балтийский матрос Железняк.
****Альтшуль, Юрий. Жизнь и смерть матроса Железняка. — М., 1994.
*****Леонтьев Я.В., Матонин Е. В. Красные. — М., 2018.
Купить книгу можно по ссылке
Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь