Издательство: No Age

К концу «золотой недели»*, когда полуденное солнце пригревало особенно ласково, в дверях «Канцтоваров Цубаки» появился посетитель. 

— Добрый день! — пропищал чей-то голосок. Так странно, словно звучал откуда-то из желудка. 

Я подняла голову. Передо мной стоял маленький мальчик в бейсбольной кепке. 

— Позвольте представиться! Меня зовут Така-́хико Судзуќи. Я приехал из Кита-Камакуры, чтобы проконсультироваться у профессионального писца. Вы действительно госпожа Хатоко Амэмия? 

Судя по его речи, мальчик оказался явно взрослее, чем выглядел. Детский голосок, похоже, уже начинал ломаться. Лицо его, а также руки и ноги покрывал очень крепкий загар. О том, что зрение у него ни к черту, я догадалась не сразу. Да, бедняга Такахико был практически слепой. Но поняла я это, лишь заметив, как неуверенно, будто что-то ища, он ощупывал край моего стола. 

— Садись, пожалуйста... — ответила я, выдвинув для него табурет. 

Но тут же застыла. Как он поймет, где стоит табуретка? И как ему лучше помочь? Не хватать же за руку. Еще испугается... 

— О, не волнуйтесь! Я двигаюсь на звук вашего голоса. 

Казалось, он уловил мои колебания. И говорил очень спокойно. 

Он и правда двинулся в моем направлении — медленным шагом меж уставленных товарами стеллажей. И лишь когда подошел к табурету, я помогла ему сесть. 

— Большое спасибо.

Это был очень воспитанный мальчик.— Я принесу чего-нибудь выпить, — сказала я. — Что предпочитаешь — горячее или холодное? Немного подумав, он уверенным тоном ответил: 

— Если можно, просто воды. Я долго шел пешком, и в горле немного пересохло. 

Мне все сильнее чудилось, будто я говорю со взрослым. 

— А льда положить?— Пару кубиков, будьте добры.Я подождала, пока он допьет. И затем спросила: — Итак... о чем бы ты хотел проконсультироваться?Он посмотрел мне прямо в глаза:— Я хочу написать письмо своей маме. Скоро День матери**, и я хочу подарить ей гвоздику, а к цветку приложить письмо. Но сам я почти слепой. Для чтения пользуюсь шрифтом Брайля, а когда мне нужно выразить себя, я делаю это устно. Писать не могу. Но в повседневной жизни это меня беспокоит несильно. Просто сейчас я хотел бы посвятить своей маме послание так же, как делают все остальные дети. 

С какой любовью его воспитывает мать, было ясно чуть ли не с первого взгляда. 

— И что за письмо ты хотел бы ей посвятить? — спросила я. 

— Ну... — заколебался он на секунду. — Наверное, поблагодарил бы ее за бенто***, которые она готовит для меня каждый день... И еще... 

Он замолчал.— Что же еще? — мягко уточнила я.Он помолчал. Поерзал на табурете. И наконец ответил:— Я хотел бы передать ей... как здорово, что она моя мама.Я чуть не расплакалась. А Такахико покраснел, как вареный рак.Он счастлив, что она его мать? Обычно такие мысли приходят людям в голову уже на склоне лет. Или после потери родителей. Лично я осознала, что счастлива оттого, что Наставница была моей бабушкой, лишь когда она умерла. А Такахико понимал подобные вещи, будучи совсем ребенком. 

— Твоя мама, наверное, очень добрая? Что она за человек? — спросила я. Какое счастье, когда у тебя такой замечательный сын! 

— Когда она злится, я ужас как боюсь. Но такое бывает редко. Обычно она добрая. Летом водит меня на речку ловить мальков и жарить барбекю. Но сам факт, что я плохо вижу, вовсе не означает, что она может целовать меня на каждом шагу. Я бы хотел, чтобы она это прекратила... 

Такахико сердито надул губы. И стал такой милый, что целовать его и правда можно было до бесконечности. 

— А каково это — ничего не видеть? — осторожно спросила я. Почему-то я была уверена, что он поймет меня правильно. 

— Дневной свет от ночной темноты я отличаю. Когда я нахожусь на свету, мир становится ярче. Маму это беспокоит: она боится, что, если я пробуду на свету слишком долго, со мной может случиться солнечный или тепловой удар. Но я обожаю находиться на солнце... 

Что говорить, в этом мальчике ощущалась такая несокрушимая жизненная сила, словно он и правда был сыном Солнца****. 

— Такахико! У меня к тебе предложение, — сказала я, решительно выпрямляя спину. Отчего-то я была уверена, что он это видит. Ведь в каком-то смысле ничего не видеть — это все равно что видеть все. И мою фигуру с выпрямленной спиной он так или иначе считывал своим внутренним взором... 

— Я могла бы написать письмо за тебя. Но что, если ты напишешь его сам? А я тебе помогу. Что скажешь? 

Я была убеждена: в такой ситуации лучшим подарком было бы письмо, написанное его собственной рукой. 

— Я? Напишу письмо?Такого предложения он уж точно не ожидал.— Конечно, в тех местах, где не сможешь ты, я допишу за тебя как нужно. Но это будет не очень длинное письмо, и если мы немного потренируемся, ты отлично справишься и сам! Ну как? 

Немного помолчав, мальчик чуть слышно ответил: 

— Хорошо. 

В тот же день мы определились с текстом письма. Пожелания у Такахико было два: во-первых, по возможности использовать не только азбуку, но и несложные иероглифы, а во-вторых, писать мелким почерком. По его словам, он умел писать хирагану, но только крупными буквами. А такое письмо напоминает каракули малыша, рассуждал он с высоты своих двенадцати лет. И это было ему неприятно. 

Он хотел бы написать ей простыми словами, обычными для своего возраста, но так, чтобы мамино сердце затрепетало от гордости за него. Что говорить, благородство этого маленького джентльмена приводило в трепет даже меня. 

В итоге мы решили, что он придет на следующий день и как следует потренируется, прежде чем написать окончательное письмо. 

Проводив его, я еще долго стояла на пороге, рассеянно глядя на улицу. 

Над самой землей, в лучах солнца, что пробивалось сквозь кроны деревьев, порхала бабочка. Бестолковая и радостная уже оттого, что умеет порхать. Не подозревая о том, что за ней наблюдают, эта красавица танцевала в воздухе, махая полупрозрачными крыльями, и это было прекрасно. 

Все ее существо трепетало от счастья и наполненности жизни. Как Такахико. Или как Кюпи-тян. Радуясь своему бытию на всю катушку — просто потому, что они есть. 

*** 

Один из стеллажей в «Канцтоварах Цубаки» я отвела для писчей бумаги. Раньше такого уголка в магазинчике не было, но с прошлой весны я выставляю в нем все больше письменных наборов, особенно для взрослых. Конечно, для детей тоже есть несколько симпатичных комплектов, но довольно сдержанного дизайна. 

«Как профессиональный писец ты останешься без работы, когда все начнут писать письма своими руками!» — сказала мне однажды мадам Кефир, забежав купить кистевой фломастер для каллиграфии. 

Но об этом она, по-моему, беспокоится зря. Лично меня куда больше пугает то, что исчезают почтовые ящики. Которые пропадут окончательно, когда люди перестанут писать друг другу бумажные письма. Точно так же, как исчезли телефонные будки с появлением мобильников. 

Какую бумагу для своего письма выбрал бы Такахико? Что-нибудь милое — или совсем простое? Размышляя об этом, я осторожно смахивала пыль с бумажных листов и конвертов. 

Антикварный глобус, найденный в старых вещах Наставницы, который я долго держала на полке чисто для красоты, наконец-то исчез: отдала клиенту, который долго его выпрашивал. А на его месте расположила стеклянные перья и пузырьки с чернилами. 

Из всех товаров в магазине эти стеклянные перья — самые дорогие. Изготовленные вручную молодым японским стеклодувом, они так совершенны, что при взгляде на них хочется встать по стойке смирно. 

— Добрый день! 

Такахико является в тот же час, что и накануне. Встав на пороге, он стягивает с головы кепку и отвешивает поклон. 

— А это вам! — говорит он и неожиданно протягивает мне веточку азалии с парой пышных бутонов. — Из нашего садика. Я узнаю их по запаху. Какого они цвета? 

— Оранжевые. Очень красивые... 

— Да? Ну здорово! — радуется он. Определенно, этот мальчик уже почти завоевал мое сердце. Солнце припекает все жарче, и по его вискам стекают капельки пота. 

— Большое спасибо... Присаживайся! Сейчас принесу тебе воды со льдом. 

Усадив его на табурет, я спешу к холодильнику. А ветку азалии решаю поставить в чашку, чтобы украсить кухню. 

— Для начала выберем бумагу! — предлагаю я, как только он выпивает воду. 

Еще утром, порывшись в старых запасах, я отобрала с десяток комплектов бумаги с конвертами, более-менее подходящих к нашему случаю. А теперь раскладываю перед Такахико образцы и, пока он ощупывает листок за листком, стараюсь как можно понятнее описать их общий дизайн: картинки, узоры на полях и так далее. 

Слушая меня, он гладит кончиками листы, запоминая их размеры и фактуру бумаги на ощупь. Память у мальчика феноменальная: любую новую информацию он усваивает с первых же прикосновений, ничего у меня не переспрашивая. 

В итоге он откладывает два варианта, выбрать между которыми уже затрудняется. В одном случае листы шероховатые, с неровными краями и тремя птичками в левом верхнем углу; в другом — бумага немецкая, гладкая, с географической картой на обороте. 

Поколебавшись еще немного, он кладет пальцы на немецкий набор. Так задумчиво, словно пытается уловить что-то важное. 

— Раньше эта бумага была настоящей картой, не так ли? — уточняет он. — А что именно там изображено? 

— Тут какая-то река... и горы, — отвечаю я, приглядевшись. 

— Горы? 

Не отнимая пальцев от листа, он поднимает голову. Лицо его озаряется таким восторгом, будто он ощупывает настоящую гору. 

— Тогда лучше это! — решается он наконец. — Мама обожает горы. Раньше она часто забиралась на какую-нибудь высоту, даже за границей. Но когда я родился, ей стало не до того. Я бы хотел, чтобы она больше путешествовала... К тому же, если птичек на том рисунке всего три, моя младшая сестренка может обидеться. 

Он снова касается бумаги с птицами. 

— Нас в семье четверо. Было бы четыре птицы — другое дело. Так что... можно я выберу с картой? 

— Да, конечно! — отвечаю я, поражаясь, как тщательно он продумывает свой выбор, заботясь о чувствах других людей. Истинный джентльмен! 

Чтобы он мог потренироваться как следует, я подбираю бумагу для черновиков — того же размера, что и в немецком комплекте. И усаживаю Такахико за старенький столик, который еще утром вытащила во двор. 

— О! Здесь так светло... — бормочет он, выставив перед собой ладошки лодочкой — так, будто пытается зачерпнуть ими солнечный свет. И его случайно брошенные слова вдруг наполняются для меня глубоким смыслом, точно хайку, вдруг сочиненное поэтом на ходу. 

Он сидит передо мною с солнцем в ладонях и лучезарной улыбкой на устах — и, похоже, лучше любого зрячего чувствует все, что творится на белом свете. 

Писать вслепую его научил отец. Их «банные уроки», рассказывает он, проходили в ванне, куда они с папой залезали вдвоем. Каждый новый знак отец рисовал пальцем у мальчика на спине, а сын должен был воспроизвести то же самое уже на спине родителя. Этот процесс они повторяли снова и снова, пока Такахико не запомнил обе азбуки и самые базовые иероглифы — достаточно, чтобы написать письмо самому. Так что теперь написать письмо своей рукой ему будет не так уж и сложно. 

Для начала мы тренируемся вместе: я осторожно направляю его руку своей, и с каждым новым знаком его почерк становится все увереннее. Текст письма он запомнил наизусть еще вчера. 

Четвертый черновик он уже пишет самостоятельно. Как и прежде, к концу каждой строки буквы получаются крупнее. Но это единственное, о чем мне приходится напоминать ему, пока он не дописывает текст до конца. 

— Ну что? Теперь попробуешь набело? — предлагаю я. Он решительно кивает. Ему важно закончить письмо еще при свете солнца. 

Я снова подтачиваю карандаш, чуть скругляю острый кончик серебристого грифеля — и вставляю инструмент в его пальцы. 

— Готов?— Да...Я легонько касаюсь его плеча. Чуть напрягшись, он делает два больших вдоха. Моя ладонь остается у него на плече. И лишь когда он склоняется над чистым листом, я отнимаю руку, чтобы поправить карандаш в его пальцах. 

После каждого тщательно выписанного иероглифа мальчик поднимает голову к солнцу, и глаза его движутся под закрытыми веками, словно по памяти проверяя написанное. Возможно, таким образом он вспоминает, что и как выводили пальцы отца на его спине. Но мне так и чудится, будто в эти секунды он беседует с Богом Солнца на языке, известном лишь им двоим. 

Мама! 

Спасибо, что каждый день готовишь мне вкусное бенто. 

Я очень рад, что ты моя мама. 

Надеюсь, теперь ты сможешь подняться на самые разные горы. 

Только у меня к тебе просьба.

Через год я пойду в седьмой класс.

Я уже не в том возрасте, чтобы ты осыпала меня поцелуйчиками. 

Такахико

Его пальцы откладывают карандаш, плечи медленно расслабляются. Даже самые сложные из иероглифов, которые долго не давались ему в черновиках, в итоге выглядели очень даже неплохо. 

— Отличное вышло письмо, Такахико! 

Расположение текста на листе и количество букв в каждой строке он продумал очень толково. И даже подпись проставил в точности там, где нужно, — не только с отступом от текста, но и с небольшим пробелом внизу. 

— У тебя красивое имя! — говорю я. Он смущенно улыбается. Я сгибаю листок пополам, прячу в конверт. 

— Ну вот... держи! — говорю я и вкладываю письмо в его руку. 

— Сколько я вам должен? — спрашивает он, поднимаясь. 

Во сколько оценивать такую «работу», я даже не представляю. Скорее уж, я и сама не прочь отблагодарить его как-нибудь. 

— Давай ты просто заплатишь за бумагу. Сколько там... один комплект — сто иен? Уступаю за пятьдесят! 

— Да что вы?От радости он замирает, не зная, что сказать. — Купишь маме самую красивую гвоздику, — добавляю я.— Огромное вам спасибо! — выпаливает он наконец. И, спохватившись, выуживает из кошелька монетку в пятьдесят иен. 

Если бы в дырочку этой монетки он продел красивый шнурок, я бы носила ее на груди как медаль, подумалось мне*****. Что ни говори, а такой работой и правда можно гордиться! 

* «Золотая неделя» — самые долгие из официальных японских выходных (как для взрослых, так и для детей) — с 29 апреля по середину / конец первой недели мая. В эти дни большинство работодателей Японии дают своим служащим дополнительные выходные, люди массово путешествуют за границу или в деревню к предкам, и деловая жизнь страны практически замирает. 

** День матери в современной Японии (начиная с 1947 г.) отмечается ежегодно во второе воскресенье мая. Подарки по этому случаю могут быть самые разные, но к любому поздравлению прилагается красная гвоздика, которую японские мамы обычно прицепляют к одежде и носят весь день. 

*** Бенто́ —традиционный обед (завтрак и т.п.) в удобной коробке с крышкой, который берут с собой в дорогу или покупают в пути. 

**** Здесь и далее — отсылка к популярному японо-французскому аниме «Эстебан, сын Солнца» (Э. Дэвид, К. Маруяма, 1982). По сюжету 12-летний мальчик, спасенный после кораблекрушения испанцами, неожиданно оказывается потомком племени инков и отправляется с друзьями на поиски «золотых городов» Нового Света. 

***** Японские монеты в 5 и 50 иен (ок. 5 и 50 центов США соответственно) выпускаются с круглым отверстием в центре. Традиция эта восходит к Средневековью, когда в ходу еще не было кошельков и скопившиеся монеты нанизывали на шнурок, упрощая их транспортировку и сохранность. А поскольку цифра 5 символизирует богатство и благополучие, именно с этими монетами старинный обычай поддерживается до сих пор. Эти монеты легко отличить от других на ощупь.