Фото: Владимир Яковлев
Фото: Владимир Яковлев

Почему вы начали искать себе работу не в России?

Ну, вначале был цензурный скандал в Перми. Это было в мае 2013 года. До этого уже уволился Чиркунов, и ситуация была такова, что я решил уехать. Провел полтора месяца в Берлине – у меня там был небольшой контракт, связанный с арт-девелопментом. Я воспользовался этим временем, прожил там полтора месяца и понял, что, в принципе, я смогу.

У вас были проекты за границей прежде?

Галерея делала выставки за рубежом, но это был экспорт, это не было работой, не касалось моей жизни за границей. Был еще другой опыт. В сорок семь лет у меня случился кризис среднего возраста, и я четыре месяца прожил в Нью-Йорке. Тогда это было связано чисто с личными обстоятельствами. Мне казалось, что здесь, в России, от меня, кроме моего имени, никому ничего не нужно. Даже в собственной галерее. Галерея к тому времени уже работала как элитный торговый центр по искусству. У меня случился кризис, и я подумал поехать в Нью-Йорк, где мое имя ничего не значит, и попытаться там что-то сделать. Сделал три выставки, кстати, одну в музее в Челси, очень удачно. Может быть, я тогда и остался бы в Нью-Йорке, но ко мне приехал Гордеев и заразил пермским проектом.

После Перми у вас были варианты продолжить работу в России?

Да, был ряд потенциально очень интересных историй. В какой-то момент я договорился с Александром Мамутом и начал разработку «Живой афиши», чтобы объединить разрозненные художественные сцены по всей стране. То есть не только художников привозить в Москву, но и соединить художественные среды в одну через специальную программу, которая базировалась бы на LiveJournal – «Живой афише». Один раз я успел это опробовать в Перми, во время фестиваля «Белые ночи», и увидел, что все очень хорошо работает. Суть в следующем: художники сами создают программу культурной жизни своего города. Они обращаются к нам и говорят: мы хотим сделать афишу – неважно – Сыктывкара, Урюпинска, Ижевска, получают для этого все инструменты, инструкции и работают… Очень интересный проект! Уже буквально через месяц он должен был запуститься, и тут начались пертурбации с Lenta.ru, и Мамут неожиданно отказывается от сотрудничества со мной. Никаких претензий к нему персонально нет – все, что он делает, очень корректно. Но я четко понял, что это сигнал.

А почему, как вам кажется? Учитывая тренд на патриотизм, тут все вполне кошерно.

Я думаю, это связано с фигурой Гельмана. Точнее, я сомневался, но параллельно у меня был другой проект по public art с одним интересным и важным для страны бизнесменом. Дело в том, что public art очень бурно развивается, а рыночных структур и инфраструктуры нет никаких. И однажды этот крупный девелопер говорит мне, что к нему пришли люди и сказали: не надо с Гельманом ничего делать. После этого я понял, что мне нужно либо становиться профессиональным борцом с системой, либо искать себя вне страны. Конечно, я могу бороться. При этом я не участвовал в основных оппозиционных активностях последних лет, и связано это с тем, что на мне лежит некоторая ответственность за происходящее сейчас. Меня можно всегда упрекнуть в том, что в 1996 году под руководством Анатолия Чубайса я занимался кампанией Ельцина, в 1999 году был членом штаба Путина, в 2002-м – замом генерального директора «Первого канала». Это моя биография, и я готов отвечать за каждый свой поступок, но тогда я считал, что для политической активности я проблемный персонаж. Ну вот как Касьянов, например.

Фото предоставлено пресс-службой
Фото предоставлено пресс-службой

О чем вы жалеете из того, что сделали?

Я считаю серьезной ошибкой 1996 год. Мы испугались, что вернутся коммунисты, и тогда впервые появилась не только идея, но и практика контролируемых СМИ, когда «семибанкирщина» управляла всеми важными медиаресурсами. Тогда появилась идея смотреть сквозь пальцы на нарушения на выборах, если эти нарушения в «правильную» сторону. И действительно, Ельцин выиграл, но оказалось, что для демократии процедура важнее. То есть лучше бы выиграл Зюганов, но сохранились бы свободные СМИ и сохранился страх перед нарушением закона на выборах. Это, по крайней мере, из тех ошибок, в которых я принимал участие.

Теперь в некотором роде вы пожинаете плоды тех поступков. И в итоге оказались в Черногории. Как это произошло?

Наш проект называется Dukley European Art Community, он входит в структуру компании Dukley. Это такой большой девелоперский бизнес, один из двух крупнейших в Черногории. И хотя основной их интерес сконцентрирован в Будве, где им принадлежит около тридцати процентов Будванской ривьеры – все лучшие гостиницы, порты и многое другое, – они хотят создать актуальную культурную среду не только в этом городе, но и вообще в стране. Узнав о моем пермском опыте, они вышли на меня и предложили разработать и реализовать стратегию активной культурной интервенции.

Ведь надо понимать, что, когда я переехал в Пермь создавать музей, у меня не было никаких идей развития территорий. Я собирался сделать музей международного уровня. Но после завершения проекта я фактически стал специалистом по развитию территорий. Потому что надо было решать много разных вопросов, я ведь занимался не только музеем, а всей культурной сферой. И эта мысль – о развитии общества и территории через культуру – в моей голове четко уложилась и совпала с идеей, что в постиндустриальную эпоху культура может сыграть такую же роль, какую в индустриальную сыграла наука. Тогда были ученые, и была реальная жизнь, и это были два абсолютно разных мира. Ученые были маргиналы, монахи, которые формулы где-то пишут, богачи, которые строят лаборатории, открывают новые элементы, электричество... А с другой стороны – люди пашут землю, добывают золото, люди воюют, и вот где реальная жизнь! А потом произошла индустриальная революция, и в результате ученые стали главными и в войне, и в мире и изменили всю структуру экономики.

Почему так произошло? У меня есть гипотеза, что появилась фигура инженера – человека, который берет абстрактные формулы и пытается их использовать для реальной жизни. И я вот такой человек, который научился использовать культуру – странных музыкантов, странных художников, странную эту всю публику художественную – для каких-то прагматичных, абсолютно приземленных целей. Для развития территорий.

В Черногории сейчас структура экономики такова, что более восьмидесяти процентов доходов приносят туризм и связанные с ним услуги. То есть страна идеально подходит для эксперимента, призванного продемонстрировать миру силу искусства, его возможности влиять на экономику, возможности для гуманитарных инженеров, каковым я себя считаю, показать, что роль искусства изменилась. Если раньше это была свеча, которая должна гореть, то есть культура как способ познания мира, то сегодня здесь еще и туристические потоки, деньги, продукция, дизайн, кино, бизнес по обслуживанию свободного времени. Это вроде бы понятно, но нигде еще не было реализовано в полной мере.

Тема проекта – прагматика культуры. То есть мы рассматриваем культуру исключительно с прагматической стороны. Это значит, что появляется большое количество продюсеров-инженеров, которые думают только об одном – как эту культуру использовать для интересов страны, в первую очередь  экономически. Читать дальше >>

Фото предоставлено пресс-службой
Фото предоставлено пресс-службой

В начало >>

Что это за стратегия?

Я приехал в Черногорию писать культурную политику. Приехал и через неделю обнаружил, что существует большое количество хорошо написанных документов. Например, Европейский союз написал стратегию развития туризма. Документы-то были хорошими, но они никак не реализовывались. Их вешали на сайты государственных структур, и все. И поэтому я сразу сказал: давайте я не буду писать стратегию, а создам инструмент для реализации вот этих стратегических моментов.

В целом проект – это интеграция новой страны в европейское культурное пространство. Сегодня Черногория сильно привязана к Белграду, потому что долгое время была провинцией Белграда, и до сих пор карьеру люди искусства делают в Белграде. Марина Абрамович, например, черногорка, но все ее считают белградским, сербским художником, потому что она там училась, жила. Недавно я ее спросил про происхождение, и она ответила: «Мы белградцы, но мои родители – черногорцы». Так вот, проект для того, чтобы преодолеть эту зависимость от Белграда, но не отрезать себя от Сербии, а присоединить себя к другим сильным культурным центрам. Так как из России идет поток людей и событий и чтобы быстро начать использовать мою систему связей, программа у нас сложилась следующая: первый год – это Москва (а на самом деле – все постсоветское пространство), второй год – Берлин  (а на самом деле вся Европа) и третий год – Нью-Йорк  (а на самом деле вся Америка).

Вообще, конечно, нельзя сказать, что нет формальной стратегии. У нас есть шесть направлений и три зафиксированные в плане вещи.

Фото предоставлено пресс-службой
Фото предоставлено пресс-службой

Что это за направления и что зафиксировано?

Первое – это public art, искусство, сделанное на открытом воздухе. Там так хорошо на улице, так не хочется заходить в помещение, что, по моему мнению, Черногория должна стать центром уличного искусства. Уличный театр, уличные кинотеатры, public art, то есть все, что может быть на улице. В такой ситуации тема коммуникации художника и зрителя максимально обнажена и облегчена. Но и ответственности гораздо больше. Потому что одно дело, когда человек покупает билет и знает, на что идет, а другое, когда он случайно встречается с искусством на улице, не предполагая этой встречи. Поэтому более ответственно надо смотреть на то, что ты делаешь на улице.

Второе – «Сделано в Черногории». Это искусство высокого уровня, выходящее за локальный контекст. «Сделано в Черногории» – это проект либо самих черногорцев, либо коллаборации черногорцев и международных деятелей. Я рассчитываю, что этот проект выйдет за рамки местного контекста и будет достоин показа на Венецианской биеннале или Франкфуртской ярмарке. То есть это внешний контур, выход на европейский уровень в Черногории.

Третье направление я условно называю «о Черногории». В январе к нам приехали Флоринские, и Саша собирается делать черногорскую азбуку. Приехал Пальмин, чтобы заняться югославским модернизмом, пять шедевров которого находятся на территории Черногории. То есть это проекты о Черногории. И если во втором случае речь идет либо о черногорцах, либо о черногорцах в сотрудничестве с кем-то, то здесь абсолютно неважно, кто это сделал, а важно, что это все о Черногории. С Олей Свибловой мы договорились, она сделает специальный проект.

Следующее – творческие индустрии. Мы хотим вместо той промышленности, которая была разрушена войной и санкциями, выстроить систему творческих индустрий. Даша Разумихина уже разрабатывает коллекцию черногорской современной одежды совместно с местным музеем. Юра Гордон занимается сувениркой. В феврале приезжал Тема Лебедев – у него очень интересный проект, связанный с морской тематикой. У нас есть договор с Московской школой киноискусства, которая переезжает сюда. Ну, сначала филиал, а потом… Мы хотим подготовить банк данных черногорских пейзажей для кинопродюсеров, потому что ресурсные возможности страны абсолютно уникальны. Понятно, что сейчас за кино идет серьезная конкуренция в мире, но, так как фильмов снимается очень много, я считаю, что у Черногории серьезные шансы занять важное место в киноиндустрии.

Мы хотим эти творческие индустрии развивать. Мы хотим, чтобы вместо разрушенной промышленности появилась новая, ориентированная на того потребителя, который сегодня есть.

Пятый пункт – достопримечательности. У меня есть амбиция сделать за год как минимум две новые достопримечательности, то есть нечто такое, ради чего сюда поедут люди со всей Европы.

И шестое направление – это Будва. Будва развивалась очень странным образом, достаточно хаотично, и только год назад у нее появился мастер-план. И поэтому там сейчас куча проблем, которые необходимо решать. Тем более это основной город для компании Dukley.

Возможно, в каждом направлении мы больше всего времени потратим на пилотные проекты, то есть на запуск одного показательного по каждому направлению. Но мне понятно: чтобы это стало реальным бизнесом, там должна быть не одна Даша Разумихина, а тридцать разных дизайнеров одежды. И опять же мы не создаем корпорацию, и это невозможно. Мы создаем ситуацию, пространство и помогаем с реализацией.

Фото предоставлено пресс-службой
Фото предоставлено пресс-службой

А что такое «зафиксированные вещи»?

Сейчас у нас институционально зафиксированы три вещи.

Первое – арт-резиденция, которая работает по шести нашим направлениям. Приглашая творческих людей в нее, мы согласовываем это с одной из местных институций. То есть они не просто приезжают в Черногорию, а приезжают для сотрудничества с фестивалем или с консерваторией и так далее. И впервые в мире резиденция будет не только для художников, но и для продюсеров. Кстати, под резиденцию мне отдали здание бывшей морской компании в Которе. Это символично: в Перми был «Речной вокзал», в Черногории – «Морское пароходство».

Второе – «Дюкли Арт Прайз». Это большая – а по черногорским меркам очень большая – премия, которая будет вручаться по всем шести направлениям нашей работы. За счет премии мы предполагаем активизировать всех, кто уже что-то делает в стране. То есть местные художники, со­здавая свои проекты, уже будут понимать, в какой из номинаций они могут участвовать. Будут корректировать свои активности с учетом графика премии и так далее. Эта премия должна произвести мощный аудит всей культурной среды Черногории.

И третий элемент – фестиваль в мае, который должен стать популярным для всех европейцев. В этот раз 9 мая стартует музыкальный фест, а 20-го – уличных театров.

Три простых элемента, на которых будет держаться очень сложная конструкция всего, о чем я говорил. На третий год мы начнем строительство поселка для людей искусства. Вот такие планы. Читать дальше >>

Фото предоставлено пресс-службой
Фото предоставлено пресс-службой

В начало >>

Понятно, что черногорский проект будет сильно отличаться от пермского. Какие особенно специфичные моменты вы могли бы выделить?

В Перми надо было удержать людей. Отсюда же никто не уезжает – наоборот, сюда приезжают. Здесь принципиально другая цель, надо работать именно с экономическим блоком. Не с социальными проблемами и не с народонаселением. И еще радостный момент в том, что мы связаны не с государством, а с частной компанией. Наш проект реализуется в сотрудничестве с государством, но в то же время от него не зависит. Это важно, поскольку то, что мы делаем, имеет отношение к экономике, к развитию страны, это непростая работа, и она не до каждых ушей дойдет. Я понимаю, что всегда найдутся люди, которые скажут, что вот вместо того, чтобы делать там живой арт-город из Старой Будвы, лучше бы…

...школы построили.

Именно. Еще один специфический момент – аудитория. В Черногории шестьсот пятьдесят тысяч населения и полтора-два миллиона туристов. Соответственно, одна из задач – наладить коммуникацию. Сейчас в стране достаточно активная культурная жизнь. В Цетине пять музеев. Не музейчиков, а хороших музеев. Театр и симфонический оркестр в Подгорице. По всей Черногории порядка двадцати неплохих галерей, двадцать фестивалей. Проблема в том, что вся эта сфера не работает на экономику, она работает на поддержание статуса: мы – государство, значит, у нас должны быть симфонический оркестр, театр, музей и так далее. Поэтому у меня значительную часть проекта будет занимать сотрудничество с местными институциями.

Правильно ли я понимаю, что, помимо фестиваля, поиска  художников, продюсеров, вы будете также давать рекомендации по урбанистике?

Я создаю не корпорацию, а ситуацию. Моя идея заключается в том, что ты должен делать самое главное, и тогда все остальное сделает рынок, потому что он будет в этом заинтересован. Если ты создаешь новую достопримечательность, то существуют агентства, которые включат эту достопримечательность в свои туристические маршруты и что-то на этом заработают. Другие люди построят отели и проложат дороги. Тебе не надо этим заниматься. Ты должен создать новую достопримечательность.

Другой путь – по которому мы тоже пойдем – популяризация имеющихся, но не очень раскрученных достопримечательностей.

В Черногории есть три очень важные святыни. Например, в Цетине находится десница Иоанна Крестителя, за которой в Москве стояли бесконечные очереди. Мы для себя решили, что пригласим ученого, который напишет книгу о черногорских монастырях, потом снимем фильм об этих трех главных местах и постараемся этот фильм показать на основных каналах. И все! Все остальное сделают другие люди. То есть мне не надо заниматься дорогами, мне не надо заниматься паломническими местами, самолетами, потому что есть люди, которые на этом зарабатывают деньги, и как только они увидят, что есть спрос, они сразу же этот спрос будут обслуживать.

Фото предоставлено пресс-службой
Фото предоставлено пресс-службой

Перед вами стоят количественные показатели, KPI, характеризующие успешность вашей работы?

В каком-то смысле это связано с турпотоком. Перед страной стоит задача преодоления сезонности. Причем это во многом проблема информированности людей. В Черногории прекрасная погода стоит полгода, а активный туристический сезон всего два с половиной месяца.

Что касается туристов, считается все очень просто. Если полтора миллиона, которые есть сейчас, – это два с половиной месяца, а реально прекрасная погода, даже если говорить о купальном сезоне, – полгода, значит, поток можно увеличить как минимум вдвое. И надо работать не с количеством людей, а с месяцами. Вот у меня идея такая: сконцентрироваться на одном месяце как на ближайшей цели. То есть поработать два года, чтобы добавить один месяц к туристическому сезону. Если получится, эффект для экономики будет очевиден. А дальше мы уже получим дополнительные ресурсы, чтобы иметь возможность расшириться еще на несколько месяцев, до желаемого полугода. Здесь очень важно получить видимые результаты быстро. И культура – единственный, мне кажется, инструмент, который позволяет такие вещи сделать. Мы это наблюдали на примере изменения миграционного баланса в Перми, когда за три года он кардинально поменялся. Ни один другой инструмент не способен на коротком отрезке времени приводить к подобным социокультурным изменениям.

На какой период рассчитан ваш контракт?

Проект – на три года, а мой контракт – на два. Но это неважно. Вопрос в том, что проект нуждается в постоянном моем менеджменте только первые два года, а потом он может продолжаться, но уже с каким-то другим моим участием. Кроме всего прочего, я же все равно воспринимаю это не как эмиграцию, а как командировку, и для меня два года – максимальная командировка. Психологически.

Но вы так пишете в Facebook, что все поняли: вы уезжаете  насовсем.

Я могу сказать, что я, безусловно, насовсем уезжаю от этой власти, это правда.

Но она за два года не изменится.

Давай через два года встретимся, и ты мне произнесешь те же самые слова, и я буду смеяться. Это к тому, что год назад мы не могли представить того, что происходит сейчас. Я думаю, что процессы будут быстрыми, и я очень надеюсь, что те компетенции, которые у меня есть, в России еще пригодятся. Но они точно не пригодятся при этой власти, это правда. И если, я не исключаю этого, нынешняя власть все-таки надолго, значит, и я долго не вернусь в страну. Ну, такая вот ситуация…С