Фото: РИА Новости
Фото: РИА Новости

Бари Алибасов, музыкальный продюсер: Директор «Ласкового мая» прятался от меня в туалете «Останкино»

О появлении шоу-бизнеса

Музыкальная индустрия и музыкальный менеджмент появились в России в начале 90-х. В СССР была одна-единственная фирма звукозаписи «Мелодия», а в 90-х стали открываться частные рекординг-компании и появилась необходимость заниматься продвижением альбомов и созданием музыкального репертуара, востребованного на рынке.

О существовании слов «менеджер», «продюсер» тогда еще никто не знал. Для того чтобы описать уровень дремучести, который тогда царил в профессиональном сообществе, расскажу такую историю. В 92-м году я написал огромную памятку для журналистов, работавших на фестивале «Славянский базар», в которой объяснялось, кто есть кто в музыкальной индустрии и чем продюсер отличается от агента, импресарио и антрепренера. И вот раскладываю я эти листки на очередной пресс-конференции перед фестивалем, а рядом стоит Юра Айзеншпис и читает: «Памятки для СМИ… А что такое СМИ?»

Впрочем, журналисты до сих пор называют менеджера или директора артиста продюсером, хотя во всем мире музыкальным продюсером называют того, кто создает музыку, придумывает аранжировки, работает в рекорд-студии.

Фото: Галина Кмит/РИА Новости
Фото: Галина Кмит/РИА Новости

О задачах музыкального менеджера

Менеджерской деятельностью я начал заниматься лет за двадцать до того, как собрал ансамбль «На-На», еще когда у меня была рок-группа «Интеграл». Я был увлечен музыкой и идеями Шенберга, Кейджа и Айвза, для меня музыка была не только мелодией и нотами, но и пространством, в котором она звучит, и мне было принципиально важно это пространство правильно обустроить. Я придумывал световое оформление, которое должно было подходить не только духу композиций, но и буквально каждому звуку, покупал первые дезодоранты, которые только появились в продаже, чтобы распылять их в зале, разрабатывал пластику артистов. Все это — большой организаторский труд, который, в принципе, можно в некотором роде назвать менеджментом: чтобы подготовить шоу, надо было обегать весь город и найти множество мастеров на все руки.

Я решил собрать группу «На-На», когда в стране упал спрос на рок-музыку: ее тогда вытеснили поп-коллективы вроде «Ласкового мая». Эти исполнители поставили раком всю советскую эстраду и рокеров в том числе. «Интеграл» приехал в Астрахань одновременно с «Ласковым маем», и я увидел, что у них на концерте из аппаратуры лишь домашний магнитофон и колонки от радиолы. Музыканты изображали пение, и битком набитый зал визжал.

Фото: Владимир Вяткин/РИА Новости
Фото: Владимир Вяткин/РИА Новости

Множество новоиспеченных поп-артистов были моими выкормышами. Женя Белоусов, например, который с тремя песенками собирал стадионы, не утруждая себя даже рот под «фанеру» открывать, был в моем «Интеграле» бас-гитаристом. Андрей Разин, создавший «Ласковый май», начинал работать у меня мальчиком «принеси-подай». Группа «Комбинация» была собрана в Саратове также при моей поддержке.

Посмотрел я, в общем, на все эти новые коллективы и решил создать свой проект, который отличался бы от поп-артистов середины 80-х высоким профессионализмом  исполнителей и продуманной до мелочей концертной программой. Постановками «На-На» занимались режиссеры театров «Сатирикон» и Романа Виктюка, выдающиеся балетмейстеры и композиторы. Мне хотелось доказать, что сиротская, нищенская и беспомощная музыка — сомнительная духовная ценность. Я воевал с Андреем Разиным через публикации в СМИ и не только: один раз он даже от меня прятался в женском туалете останкинской телебашни.

О «нанаизации» страны

Группе «На-На» достаточно было показать себя всего один раз в правильном месте, чтобы ее тут же пригласили на гастроли за рубеж. В 1993 году мой коллектив впервые приехал в Берлин, в концертный зал «Фридрихштадтпалас». Музыкальная программа состояла из русскоязычных композиций, только песню «Упала шляпа» спели на немецком, переименовав в Dein Hut Ist Weg. После концерта к нам подошла одна очень старая бабушка, фрау Шнайдер — я эту фамилию запомнил на всю жизнь. Она рассказала нам, как во время окончания мировой войны, когда советские солдаты вошли в Германию, ее дочку хотел изнасиловать какой-то русский солдат, но она ее спрятала и стала привлекать его внимание к себе. В итоге он увязался-таки за ней и овладел. С тех пор, как сказала фрау Шнайдер, она ненавидела русских всю жизнь, но после концерта «На-На» она простила этого солдата.

За какой-то мизерный период времени в жанре группы «На-На» стали выступать больше 400 новых групп. За их продвижение были ответственны различные рекорд-компании, между которыми шла жесточайшая конкуренция за рынок. Однажды компания REC Records купила права на издание альбома группы «На-На» «Прикинь, да» за 420 тысяч долларов, чтобы положить его, так сказать, под сукно. Таким образом они хотели «слить» мою группу, чтобы та не мешала им продвигать новый коллектив — «Иванушки International». Однако REC Records все же пришлось потом перепродать права на альбом, и он благополучно вышел.

Группа «На-На» существует уже 26 лет и до сих пор востребована: буквально месяц назад мы закончили очередные гастроли по Европе. Одна проблема: группа уже не в «ящике». Но если бы «На-На» показывали по телевизору, подозреваю, это был бы единственный востребованный в стране коллектив.

Дальше:

  • Александр Шабуров, участник арт-группы «Синие носы»: Я получил грант от Фонда Сороса на лечение зубов
  • Николай Досталь, режиссер: Прилетаю из Локарно, включаю телевизор, а там — путч
  • Вячеслав Бутусов, музыкант: Казалось, что сейчас мы посетим Европу — и жизнь станет нескончаемой сказкой
  • Леонид Ярмольник, актер: Мы с Листьевым и Якубовичем придумали телепрограмму, сидя у меня на даче
  • Гоша Острецов, художник: В 90-е искусство стало оголтелым бизнесом
  •  

    В начало >>

    Бари Алибасов, музыкальный продюсер: Директор «Ласкового мая» прятался от меня в туалете «Останкино»

    Александр Шабуров, участник арт-группы «Синие носы»: Я получил грант от Фонда Сороса на лечение зубов

    Кадр из видео: архив Александра Шабурова
    Кадр из видео: архив Александра Шабурова

    О жизни и смерти в 90-е

    До начала 90-х я работал в областном бюро судебно-медицинской экспертизы, специализирующемся на насильственной смерти: огонь, обморожения, убийства, суицид. В 1992 году начался всплеск смертности: люди начали голодать, лекарств у пенсионеров не было, алкоголики пили технический спирт, за дорожным движением никто не следил. В бюро была фотолаборатория, в которой и располагалось мое рабочее место. Там стоял стеллаж во всю стену, уставленный рядами черепов, а напротив фотолаборатории была обустроена бильярдная для нашего коллектива. Однажды мне на бильярдный стол положили выкопанную семью Романовых — это стало последней каплей, игра в бильярд закончилась, я уволился.

    Помню случай, когда одна из преступных группировок подъехала на машине к зданию ельцинского парткома — в народе его называли «зубом мудрости» — и то ли из гранатомета, то ли из ПЗРК по нему бабахнули. Так что термин «лихие девяностые» имеет некоторое отношение к реальности. Тогда на окнах появились решетки, всем кругом морды били. Порой до смешного доходило. Идешь ночью по вокзалу, видишь идущего навстречу человека и думаешь: «Ну вот, смерть моя пришла». А потом это оказывается милиционер: предъявите, говорит, ваши документы.

    Я когда в Ленинград приехал, понял смысл названия сериала «Улицы разбитых фонарей»: ночью все вокруг было черно. Этот сериал — главное произведение искусства 90-х годов. Не Сорокин, не Пелевин, а именно «Улицы разбитых фонарей». Сидят эти опера, зарплаты нет по полгода, в подвале паленая реквизированная водка.

    Об арт-объектах из бакалейного отдела

    В Свердловске 90-х было так: ты получаешь художественное образование, проходишь отбор в Союз художников, а он обеспечивает тебя заказами, чтобы заработок был не меньше каких-то сотен рублей. В конце 80-х все свердловские молодежные ансамбли получили возможность выступать на концертах. Были фестивали авангардной поэзии, уличных театров и прочего. В стране открывались рок-клубы, и группы собирали стадионы. Мы смеялись над Жанной Агузаровой, которая улетела в Америку и пела там для пяти человек. В 1992 году вся лафа закончилась: цены выросли и организаторы фестивалей не могли оплачивать перелеты и выступления.  

    Но культурная жизнь все равно существовала. В 1997 году у нас в городе была выставка «Post-ВДНХ» в Екатеринбургском музее изобразительных искусств. Эту выставку придумало девичье рекламное агентство, которое обожало художников. Тогда было много торгово-закупочных фирм, которые брали бытовую технику и другие товары за рубежом и перепродавали здесь. Девочки из рекламного агентства занимались раскруткой этих фирм и придумали такой ход: привезли в галерею их товары, а художники в течение двух дней должны были сделать из всего этого добра инсталляции. Мы — все, кто в этом участвовал — были разными, за людей друг дружку не считали, но работали, и выставка состоялась. Из Москвы привезли критика Андрея Ковалева, и мы после выставки повели его в ресторан. В те времена по ресторанам не ходили, там сидели только брокеры и бандиты. Ковалев сначала засмущался, а потом выпил и начал говорить, что мы не художники, а дерьмо. Потому что эти объекты через неделю разберут и развезут. Я с ним поспорил, что продам какой-нибудь объект с прибавочной стоимостью, а он тогда в газете напишет, что есть такие художники в России, покается и тоже отведет меня в ресторан, в «Асторию».

    У меня был объект «Аленка на Кавказе» (портвейн «Кавказ» и сверху шоколадка). Стоимость композиции была 150 тысяч рублей, условно говоря (тогда все было в тысячах). Я договорился со своим другом-бизнесменом, который купил работу за 500 тысяч. Ковалев проиграл и в ресторан меня все-таки сводил.

    О гранте на лечение зубов

    Иногда денег хватало строго на пачку чая и булку посредственного хлеба, даже на трамвай порой не было. Ко всему прочему, медицина тогда стала платной. У меня, помню, зубы болели, а средств на лечение не было. И мне знакомый рассказал про Фонд Сороса, существовавший до 1998 года. Они давали гранты на проекты художников. Я как художник хотел загнать себя на стоматологическое кресло художественными методами: написал заявку в фонд, представив в ней лечение полости моего рта как художественный акт, взял справку у стоматолога и присобачил к тексту. Так выиграл 400 долларов, но к врачу только через полгода сходил.

    Дальше:

    В начало >>

    В начало:

    Николай Досталь, режиссер: Прилетаю из Локарно, включаю телевизор, а там — путч

    Фото: архив Николая Досталя
    Фото: архив Николая Досталя

    У меня о 90-х в целом позитивные воспоминания, несмотря на все тяготы того времени, и я бы не назвал те годы «лихими». Это были годы эйфории, несбывшихся, а в чем-то и сбывшихся надежд: все-таки мы сдвинулись вперед. Другое дело, что мы делаем шаг вперед и два шага назад, особенно сейчас, в XXI веке. Многие думают, что Советский Союз может вернуться, но у меня есть ощущение, что назад хода нет.

    Развал Советского Союза для многих был геополитической катастрофой, но не для меня. Я считаю, что все произошло закономерно и естественно. СССР был основан на порочной идеологии марксизма-ленинизма. Коммунистическая идея на бумаге выглядит неплохо, а на практике ее никто не воплотил; в Северной Корее и Венесуэле только пытаются это сделать, даже на Кубе уже засомневались в социалистическом пути. Часто все говорят, что у нас были республики, была дружба народов. Да какая же это дружба народов, когда республики разбежались моментально? Никто их не прогонял, они сами проголосовали за независимость.

    Сейчас это время все чаще ругают и делают это даже те, кто за счет 90-х разбогател, у кого недвижимость появилась за границей еще тогда. И Ельцина вспоминают недобрым словом. У него, как по мне, была харизма, мощь, он начал разворачивать страну в нужное русло, но не довернул. Тем не менее его заслуга в том, что он против ГКЧП устоял.

    У меня есть два самых приятных воспоминания о 90-х. Во-первых, это триумф на кинофестивале в Локарно в 1991 году: тогда я получил «Серебряного леопарда» за «Облако-рай» и еще четыре награды жюри, а вместе с ними денежный приз — 15 тысяч франков. Тщеславие мое (оно не вредная штука для творческого человека) было удовлетворено в полной мере. Во-вторых, я был рад тому, что ГКЧП провалилось, а также тому, что рассекретили архивные документы — мы узнали о сталинских преступлениях, о которых раньше писали Солженицын, Шаламов и другие писатели, которых публиковали только за рубежом.

    «Облако-рай»

    История, рассказанная в фильме «Облако-рай», могла произойти и на 10 лет позже, и на 10 лет раньше. Недаром мы в 2005 году сняли продолжение «Коля — перекати поле». В провинции мало что изменилось за 15 лет, разве что появились замки на металлических дверях в подъездах или киоски с импортным товаром вроде «кока-колы». Кто-то говорил, что наш фильм похож на притчу или на анекдот. Сценарий картины писали для Георгия Николаевича Данелии, у которого я учился на Высших режиссерских курсах. Он мне позвонил и сказал: «Коля, не хочешь снять фильм про Колю?» Так сценарий Георгия Николаева попал ко мне. Название фильма я взял из песни, которую написал исполнитель главной роли Андрей Жигалов во время наших съемок на окраине Петрозаводска.

    После выхода «Коли — перекати поле» Ирина Розанова мне сказала: «Будете снимать третью часть — “разведите” меня с Баталовым, детей у наших героев нет, что им опять толкаться на кухне». А Лев Иванович Борисов говорил: «Коля, будешь писать третью серию — смотри, не затягивай, мне уже 72». Я предлагал Николаеву писать новый сценарий, но он отказался, ответив: «Это уже мыло будет». Наверное, он прав.

    Я не думал даже, что с картиной «Облако-рай» объеду десяток стран, фестивалей, получу столько наград. Мы ведь просто снимали фильм про нашу жизнь. 18 августа 1991 года поздно вечером я прилетел в Москву с наградами из Локарно, а рано утром меня разбудил Саша Бородянский (киносценарист. — Прим. ред.): включи, мол, телевизор. А там — ГКЧП и прочее. В общем, праздник подпортили. Так история успеха моей картины соединилась для меня с историей страны.

    О финансировании кино

    Плохое кино в 90-е снимать было очень легко. Продюсерское кино еще не началось, и кинопроизводство было кооперативным, частным: у кого были деньги, тот и снимал. Иногда делали такую дребедень — просто стыдоба. Зато ушла цензура. В начале десятилетия было еще какое-то финансирование, существовало Госкино. К концу 90-х все стало сложнее, у государства стремительно заканчивались деньги, рухнула цена на нефть.

    «Облако-рай» снимали, так сказать, «во всем своем» — особых затрат на костюмы и декорации не было. Картина была недорогой и даже окупила себя за счет продажи за рубеж: после фестиваля в Локарно ее купили во Франции, Бельгии и еще в нескольких странах. Но в России ее мало кто видел. Просто всем тогда было не до кино: люди вдруг проснулись в другой стране. Поэтому фильм я больше показывал за рубежом, на фестивалях, чем здесь, к сожалению.

    О «Нике» и «Кинотавре»

    В 1991 году на «Кинотавре» фильм «Облако-рай» получил награду с лестной для меня формулировкой «за разрушение барьера между фильмами для всех и кино для избранных». Церемонии «Ника» были искренними, все радовались друг за друга и голосовали, как мне кажется, честнее, чем сейчас.А сейчас уже есть подозрения в конъюнктуре и в тайном дирижировании. По-моему, все отметили, что премия «Ника» сейчас превратилась в пошлость и стыд, а тогда для нас это была новинка — первая негосударственная премия, все были рады.

    Дальше:

    В начало >>

    В начало:

    Вячеслав Бутусов, музыкант: Казалось, что сейчас мы посетим Европу — и жизнь станет нескончаемой сказкой

    Фото: Ильдар Зиганшин
    Фото: Ильдар Зиганшин

    Об ощущении эпохи

    Мне смутно запомнились детали этой эпохи, которая видится теперь в какой-то неясной дымке. Самым важным в этом периоде было то, что я попал в Ленинград, совсем не предполагая, что задержусь в этом замечательном городе надолго. Время было, с одной стороны, тревожное и сумбурное, так как наша страна не привыкла к подобным потрясениям, а с другой стороны, веселое и беззаботное, так как мы были молоды.

    Тогда казалось, что все происходящее носит сверхважный характер. Казалось, что сейчас мы посетим Европу — и жизнь станет нескончаемой сказкой. Потом казалось, что увидим Америку — и мир перевернется с ног на голову. Оказалось, что это всего лишь иллюзии. Поэтому я со спокойным сердцем продолжаю петь: «Гудбай, Америка!», так как для меня эта песня — символ иллюзии, с которой рано или поздно приходится прощаться.

    Для меня 90-е были периодом обновления — обновления семейной жизни, обновления группы. Несмотря на то что я был поглощен музыкой, которую тогда диктовало время, я переживал глубокие духовные изменения, начал задаваться вопросом о смысле жизни, крестился и принял ответственность за все происходящее вокруг меня.

    О «Наутилусе»

    Конец 90-х годов ознаменовался также окончательным завершением деятельности группы «Наутилус Помпилиус». Мой любимый альбом, записанный группой, — «Титаник» — вышел в 1994 году. Он мне нравится и по набору песен, и по звучанию, и по атмосфере, в которой он произрастал. Что касается альбома «Крылья», вышедшего два года спустя, то он, на мой взгляд, звучит менее ярко и энергично.

    То, что тогдашние тексты песен «Наутилус Помпилиус» обладают философской глубиной — заслуга Ильи Кормильцева. Он был интересным, образованным, эрудированным, невероятно продуктивным человеком. Плюс ко всему он был сверхчувствителен и эмоционален. Он был открыт и откровенен, а значит, уязвим и раним. Все это приводило к обостренному восприятию окружающей действительности и соответствующему отображению в стихах, а во времена некоторой притупленности и бесчувственности такие тексты особенно ценны.

    Дальше:

    В начало >>

    В начало:

    Леонид Ярмольник, актер: Мы с Листьевым и Якубовичем придумали телепрограмму, сидя у меня на даче

    Фото: Борис Кавашкин/Фотохроника ТАСС
    Фото: Борис Кавашкин/Фотохроника ТАСС

    О работе на телевидении

    Кино в стране закончилось в 90-е годы, потому что закрывались кинотеатры, а на их месте открывались мебельные магазины. У меня же тогда появилась телепередача «L-клуб». Развлекательных еженедельных программ в то время было не так много — пожалуй, только «Поле чудес» Влада Листьева. Пока он был жив, я был с ним дружен, мы многое вместе делали. Однажды Влад, Леня Якубович и я сидели в беседке у меня на даче и придумали «L-клуб». Я этой программой по сей день горжусь как артефактом, потому что сейчас в основном по разным каналам идут программы, формат которых перенят из зарубежных проектов, а идея «L-клуба» нигде не была подсмотрена, мы сами придумали все конкурсы, подачу. Программа была очень популярной и дала дорогу многим современным звездам. Например, один из первых эфиров Лени Агутина был в «L-клубе». Я вообще не знал о его существовании, не слышал о нем, а мои девочки-редакторы его где-то увидели и пригласили. Макс Леонидов впервые после возвращения из Израиля, где он прожил несколько лет, тоже выступал у нас. Программа благополучно жила лет пять или шесть, а потом в результате всяких телевизионных интриг была закрыта.

    После нее появилась «Золотая лихорадка», наше замечательное детище. Идея создания программы принадлежала Диме Липскерову, а разрабатывали мы ее все той же компанией. Художником проекта был Александр Боровский, он сделал самые крутые декорации по тем временам. Награды для участников тоже были невероятные: унции золота, серебра. Главный приз —16 килограммов золота. Мы предполагали, что человек, который его получит, отправит выигрыш на благотворительные цели. Планы были очень правильные и хорошие. А в итоге сложилось так, что у канала не хватало средств, чтобы делать эту программу, хотя по сегодняшним меркам это было почти даром. «Золотая лихорадка» просуществовала год, поскольку была такая политическая обстановка: не до этого было, у Константина Львовича Эрнста не было времени, чтобы «распробовать» наш проект. Потом все жалели, что мы потеряли эту программу.

    С одной стороны, 90-е — это было время перемен, невероятных трудностей. Но была надежда, что все выстраивается в новую для нас действительность, и мы очень верили, что все будет нормально. Но я не считаю, что все, на что мы надеялись, случилось.

    Об особенностях национального кинопроизводства

    Я пару раз играл «новых русских», однако лично с такими персонажами не был знаком, и роли носили комедийно-пародийный характер. Получалось забавно, смешно и необидно. Я все-таки играл не бандитов, а людей с их характерами, странностями, глупостями. В 1995 году я реализовал свой первый продюсерский проект — это была картина Аллы Суриковой «Московские каникулы». Через неделю после начала работы над картиной кончились деньги — такое время было. Я неделю ездил по московским друзьям и собирал средства для того, чтобы продолжать съемки. У меня получилось. Фильм вышел неплохим, и его до сих пор смотрят.

    Прокатывать кино было негде. Тогда все очень интересовались видео. Потом нас захватил американский прокат. Мы всегда хотели догнать и перегнать Америку, в том числе и по кассовым сборам, но мы по сей день не можем этого сделать, потому что на фильмы тратятся совершенно разные бюджеты. Если мы сегодня говорим об американском кино, то там оно стоит 150–250 млн долларов. У нас таких бюджетов нет, не было и, наверное, не будет. А от этих денег зависит все: и компьютерная графика, и трюки, и оплата специалистов и персонала. Я находил деньги на кинопроизводство у людей, с которыми я дружу много лет, которые знают меня, знают, что я не украду ни цента. Мы никогда ничего особенного на кино не заработали. Несмотря на все награды и победы на международных фестивалях и успешную прокатную судьбу, мы не то что не заработали — мы никогда не могли вернуть вложенное в результате нашего странного проката, когда тот, кто прокатывает, получал больше, чем тот, кто делал картину.

    Дальше:

    В начало >>

    В начало:

  • Бари Алибасов, музыкальный продюсер: Директор «Ласкового мая» прятался от меня в туалете «Останкино»
  • Александр Шабуров, участник арт-группы «Синие носы»: Я получил грант от Фонда Сороса на лечение зубов
  • Николай Досталь, режиссер: Прилетаю из Локарно, включаю телевизор, а там — путч
  • Вячеслав Бутусов, музыкант: Казалось, что сейчас мы посетим Европу — и жизнь станет нескончаемой сказкой
  • Леонид Ярмольник, актер: Мы с Листьевым и Якубовичем придумали телепрограмму, сидя у меня на даче
  • Гоша Острецов, художник: В 90-е искусство стало оголтелым бизнесом

    Фото: Сергей Борисов
    Фото: Сергей Борисов

    В 1988 году я уехал из России во Францию: там жил мой отец. К тому же моя первая жена была француженкой. В общем, все как-то одно к одному сложилось. Именно в это время я формировался как художник, много работал в моде и рекламе. Мне были интересно проверить мифы о некой неприступности высокой моды и работы с крутыми журналами.

    Тогда во Франции такие дизайнеры, как Жан-Поль Готье, Жан-Шарль де Кастельбажак, Клод Монтана, Тьерри Мюглер, сделались известными, их бренды стали крупным бизнесом. Меня тянуло в эту сферу. Для меня работа с костюмом было воплощением картины в одежде. В момент перестройки Россия была очень модной, а 90-е стали крахом романтизма и эйфории 80-х. Я недавно был в Голландии, посетил музей «Новый институт» в Роттердаме. Директор этого музея — мой хороший знакомый — делал большую выставку про моду и сказал, что эпоха сквотов и уличной экспериментальной моды сменилась увлечением ночными клубами, где все подохли от наркотиков, СПИДа и так далее.

    Я приехал в Россию на год сразу после путча, поэтому главного социального перелома не застал. В 1997 году я стал делать серьезные шаги во французской культурной сфере, но потом понял, что мне еще понадобится лет 10–15 на трансформацию себя, чтобы стать именно французским художником. Без интеллектуального контекста и среды творить невозможно: культура связана с языком, и с этим ничего не поделаешь. Ты можешь только адаптироваться к чужому. Мне это казалось бессмыслицей, и я вернулся уже насовсем, чтобы участвовать в культурной жизни России. После моего окончательного возвращения было необходимо влиться в происходящее. Мне понадобилось три года, чтобы наладить диалог с прежними друзьями.

    В 90-е искусство стало оголтелым бизнесом. Москву захлестнула волна ребят из провинции, которые агрессивно захватывали пространства. Тогда сформировались первые коммерческие бренды. Искусство стало рынком, и художники начали на него работать. До этого, конечно, коммерциализация тоже была, но не в таких масштабах. В Европе к русскому искусству относились никак: его не было. И надо отдать должное Олегу Кулику, который со своей дикостью и жесткостью, которой от России ждали, смог показать то, что нужно.

    Все части:

  • Бари Алибасов, музыкальный продюсер: Директор «Ласкового мая» прятался от меня в туалете «Останкино»
  • Александр Шабуров, участник арт-группы «Синие носы»: Я получил грант от Фонда Сороса на лечение зубов
  • Николай Досталь, режиссер: Прилетаю из Локарно, включаю телевизор, а там — путч
  • Вячеслав Бутусов, музыкант: Казалось, что сейчас мы посетим Европу — и жизнь станет нескончаемой сказкой
  • Леонид Ярмольник, актер: Мы с Листьевым и Якубовичем придумали телепрограмму, сидя у меня на даче
  • Гоша Острецов, художник: В 90-е искусство стало оголтелым бизнесом
  • Читайте также:

    Опыт свободы. Монологи о 90-х