В Большом театре поставили «Аполлон Мусагет» Джорджа Баланчина.

Ажиотажа премьера не вызвала: длиннющая очередь взволнованно топталась в переулке между Большим театром и Театром оперетты, упираясь головой в кассы на Большой Дмитровке — в Оперетте давали новый мюзикл «Граф Орлов». На Театральной площади в двери Большого проходили вольготно — одноактный малолюдный балет Баланчина не на массовый вкус: фуэте и больших пируэтов в нем не сыщешь, мелодраматических страстей тоже. Звезд с мировыми именами Большой театр в премьере тоже не занял: все три состава молодежные.

Тут, видимо, следует попенять на изменчивость зрительских вкусов: ведь балет «Аполлон Мусагет» признан шедевром раннего неоклассицизма. Джордж (тогда еще Жорж — дело происходило во Франции) Баланчин, штатный балетмейстер «Русских сезонов», поставил его в предпоследний сезон существования дягилевской труппы. «Дягилевцы» уже 20 лет считались законодателями художественных мод, и в 1928-м мода, попетляв по примитивизму, кубизму и авангардизму, в очередной раз вернулась к классике. Но классике не традиционной.

Баланчин сумел создать хореографический эквивалент далеко не академической музыки Стравинского. Балетмейстер осознанно трансформировал классический танец, разбив его на первоэлементы (шаг, бег, прыжок) и тем самым придав ему дискретность. Полупантомимная оправа (в прологе мать Аполлона Лето в муках рожает своего божественного сына, в эпилоге Мусагет ведет своих питомиц-муз на Олимп, повинуясь зову отца Зевса) обрамляла совершенно классическую балетную конструкцию: общие антре и кода, между которыми разместились вариации муз, Аполлона и адажио героя с Терпсихорой.

Но все поддержки, переходы, группы принадлежали веку двадцатому. Традиционные па Баланчин сочетал с акробатикой: впервые балерину, вставшую в академичный первый арабеск, столь бесцеремонно перевернули вниз головой, и ее ноги распахнулись в некогда недозволенном шпагате. Баланчин шалил, разбавляя высокую классику почти цирковыми, клоунскими приемами: его бог хвалился мускулами, точно силач, а музы повисали гирями на его бицепсах. Небожители препотешно семенили на пятках, Аполлон «запрягал» тройку муз и гонял их, точно лошадок. Под рукой солиста балерины делали пируэт в простонародной присядке, а после разъезжались в глубоких растяжках. Все эти непозволительные вольности, как и групповые позы (знаменитые «тачка», «колесница», «солнце») в ХХ веке растиражируют бесчисленные эпигоны, многие находки потеряют авторство и войдут в современный словарь так, будто существовали всегда. Можно сказать, что весь современный классический танец вышел из «Аполлона», как русская литература — из гоголевской «Шинели».

В своем путешествии во времени «Аполлон» постепенно утратил приметы 20-х годов: музы скинули пышные тюники и переоделись в белые купальники с юбочками, бог постепенно избавился от туники и плетеных сандалий, ограничившись лоскутом ткани через плечо и оставшись в практически репетиционных трико. Самую решительную купюру Баланчин сделал в 1979-м, когда Аполлоном стал Барышников: хореограф вырезал полупантомимные пролог и эпилог.

Во второй половине ХХ века «Аполлон» пустился в странствия: его ставили в лучших труппах мира (в России на это отважился Мариинский театр). Однако этот общепризнанный шедевр очень трудно исполнить. Выверенный лаконизм балета имеет оборотную сторону: он может показаться скучным или странным. Честно говоря, идеального «Аполлона» — такого, чтобы забыть его историческое значение и  отдаться непосредственным впечатлениям, — «живьем» я так и не видела.

Большой театр явно предназначал «Аполлона» своему премьеру-американцу — интеллектуалу Дэвиду Холбергу, белокурому, несколько инфернальному красавцу с манерами аристократа. Но американец к началу сезона не приехал, а вот педагог Виктория Саймон из Фонда Баланчина явилась в срок. И на три недели получила (или, возможно, выбрала сама) в свое распоряжение целый отряд муз и тройку Аполлонов: балет отдали на откуп молодежи, выглядевшей весьма обнадеживающе в последних постановках театра.

Но не в этой. В первый вечер Аполлона танцевал Семен Чудин, его музами были Анна Тихомирова (Каллиопа), Анна Никулина (Полигимния) и Ольга Смирнова (Терпсихора). Этот ансамбль выглядел гармоничным — по росту и пропорциям, но что-либо более оптимистичное сказать про исполнителей трудно. Каждая сценическая минута демонстрировала, как чужд и непонятен им этот балет, к которому положено относиться с пиететом и благоговейным трепетом. От этой смеси почтительной скованности и молодежной самоуверенности сама хореография выглядела надуманной и неудобной. Мысли в голову лезли самые неуместные. Например, на знаменитой «тачке», в которой три балерины, держась за руки, разом вздымают ноги в вертикальном арабеске (у москвичек «разом» не получилось — ноги отчаянно боролись, пробивая себе дорогу ввысь), меня всерьез занял вопрос: по какой траектории должны двигаться конечности балерин, чтобы достичь нужного эффекта? Или: возможно ли естественно исполнить эти странные па в вариации Каллиопы, когда скрюченная поза с рукой, прижатой к животу, выстреливает арабеском с воздетой дланью и открытым ртом? Или: как богу солнца не показаться смешным, если ему поставлен кошачий невыворотный прыжочек с поджатыми ногами и после этого два пируэта на полусогнутой ноге?

Просмотр балета на YouTube показал, что все это в принципе возможно. Но с артистами другого калибра и уж наверняка не за три репетиционные недели. Так стоило ли испытывать шедевр на прочность, артистов на зрелость, а зрителей на терпение, если после антракта вся молодежная команда так радостно, смачно и качественно станцевала «Классическую симфонию» Прокофьева в постановке Юрия Посохова — последнюю премьеру прошлого сезона,  подогнанную талантливым хореографом точно по мерке этих живых и совсем молодых людей.

Автор — обозреватель газеты «Коммерсант»

Большой Театр. Фильм о главном сокровище Москвы

Читайте по теме:

Михаил Швыдкой: Восемь историй о Большом театре

Анатолий Иксанов: Большой театр бесконечен, моей жизни не хватит, чтобы он мне наскучил

Мария Семендяева. «Травиата» в Большом. Дисциплина ради любви

Солисты Большого. Третий грим

Василий Бархатов — Михаил Фихтенгольц: По децибелам орущих зрителей ясен уровень их IQ