СПИД и фашизм навсегда: 5 острых тем кинофестиваля в Локарно
В конкурсе старейшего европейского смотра один хороший фильм следует за другим, даже не жалко проводить солнечные дни в кинозальном мраке. Рассеивают его картины на больные и вечно актуальные темы, о которых, как о любви, можно снимать кино до скончания веков
Кадр из фильма «Немой»
Кадр из фильма «Немой»
Кадр из фильма «Немой»
1. Коррупция разъедает не только российское общество; нечего себя переоценивать, когда на глобусе есть страны Латинской Америки. Конкурс 66-го МКФ в Локарно открыла комедия «Немой» из Перу, второй фильм братьев Вега, чей дебютный «Октябрь», сплавом социальности, юмора и меланхолии напоминавший Каурисмяки, был показан в Канне. Немым становится незлобивый, но принципиальный судья, разжалованный начальством и получивший пулю в горло. Он одержим не то чтобы местью, но справедливостью, жаждой установить истину и понять, кто же из примерно восьми сотен потенциальных недоброжелателей спустил курок. Этот фильм наглядно показывает, как из самого неприглядного материала можно создавать милое и мягкое искусство: название «На свете живут добрые и хорошие люди» было бы ему к лицу: и вершители судьбы несчастного судьи, заседающие за ресторанными столами важные люди в костюмах, и затюканные просители, не желающие идти в тюрьму, — люди, не чудовища. В каком-то смысле лейтмотив первых дней в Локарно: люди на экране болеют и страдают (в прямом смысле — гепатитом и гастритом, амнезией и раком), однако искусство следует гуманистическим канонам и примиряет с болью; получаются открытые уроки гармонии — вроде финала «Немого», где герой танцует с призраком покойной мамы, тоже судьи, заплатившей за честность жизнью.
Кадр из фильма «Что теперь?»
Кадр из фильма «Что теперь?»
Кадр из фильма «Что теперь?»
2. СПИД — один из маркеров 1990-х годов, эпохи, превратившей синдром в едва ли не модное достояние поп-культуры. В нулевые заболевание утратило и публицистическую, и романтическую остроту, став одним из многих тяжелых, но привычных недугов. В конкурсном фильме «Что теперь? Напомни мне» возникают имена легендарных жертв СПИДа — умерших в 1990-е Сержа Данея или Дерека Джармена, британского режиссера, с чьим предельно личным и отчаянно поэтическим миром у португальской картины много общего. «Что теперь?» — видеодневник Жоакима Пинту, ведущего хронику своей борьбы с ВИЧ-инфекцией и ее частным проявлением, аутоиммунным гепатитом С. Звучит так, что, кажется, ни одного нормального человека в зал не затащишь. Отягчающий фактор и хронометраж в 164 минуты. Тем не менее это не графомания больного кинематографиста (Пинту — документалист и звукорежиссер, работавший на полусотне значительных картин), но выдающаяся поэзия. Инопланетяне из экспериментальной фантастики «Достоинство» (этот подлинный маргиналитет показали вне конкурса, наряду с «Вишневым пирогом», другим впечатляющим образцом вдохновенной графомании) мечтают о новом языке — цвета и света. Пинту его создает, уравнивая в поэтических правах эпизоды клинических медосмотров и европейских путешествий под музыку Who Made Who, кадры деревенской элегии с домашними собаками и кадры со средневековыми слепками тел, изъеденных сифилисом, сцены лесного пожара и своего секса с бойфрендом, фрагменты своих и чужих фильмов и страницы старинной книги о сотворении мира. Частная жизнь становится достоянием общественности — и фактом искусства.
Кадр из фильма «Удивительная рыбка»
Кадр из фильма «Удивительная рыбка»
Кадр из фильма «Удивительная рыбка»
СПИДом поражена и многодетная мать, героиня мексиканского фильма «Удивительная рыбка» Клаудии Санте-Люче (второй конкурс «Режиссеры настоящего»). Он совсем другой по настроению, близок к мелодраме и напоминает о том, что Мексика — родина «Есении» и сериала «Богатые тоже плачут». Но сделан так виртуозно — из коротких и ярких эпизодов, таких же шумных и разнохарактерных, как дети героини, что трудно не расчувствоваться.
Кадр из фильма «Варварские земли»
Кадр из фильма «Варварские земли»
Кадр из фильма «Варварские земли»
3. Фашизм не пройдет — пророческий лозунг: десятилетия проходят, а фашизм — нет. Самый радикальный фильм конкурса — «Варварские земли» — как раз об этом, живучести и неистребимости фашизма, вируса, способного к мутациям не хуже ВИЧ. Радикализм «Земель» — в форме: Ервант Джаникян и Анджела Риччи-Лукки используют только кадры хроники 1920–30-х годов, снятой в Африке, в итальянских колониях. И кадры муссолиниевских парадов: геноцид, творимый цивилизованными палачами на «землях варваров», невозможен без парадного, тоталитарно-площадного фасада. Закадровый текст читают сами режиссеры и одна актриса, вдруг переходящая на то ли пьяное пение, то ли заупокойный вой. Дискомфорт длиною в 65 минут — адекватное содержанию состояние. Кадров, в которых уничтожают африканцев, в фильме нет, но и вроде бы невинная хроника — белый колонизатор моет голову смеющейся аборигенке — приобретает зловещий оттенок.
Кадр из фильма «Вишневый пирог»
Кадр из фильма «Вишневый пирог»
Кадр из фильма «Вишневый пирог»
4. Некоммуникабельность — еще одна питательная среда для артистических изысков. В уже помянутой внеконкурсной графомании «Вишневый пирог» похожая на юную Изабель Юппер Лолита Шамма бродяжничает под печальные закадровые стенания на русском языке: «Нет поддержки, нет уверенности, нет расстояния... Я пропаду...».
Кадр из фильма «Выставка»
Кадр из фильма «Выставка»
Кадр из фильма «Выставка»
В похожем настроении пребывает и героиня британского конкурсного фильма «Выставка» Джоанны Хогг. Внешне счастливая, но на самом деле давно утратившая общий язык пара — художница и архитектор — такие же протагонисты картины, как и дом, в котором они живут, пространство, выходящее из-под контроля. Тонкий, странный фильм, где реальность постоянно дает невротические трещины, галлюцинирует вместе с героиней и повергает в смятение: нам только кажется, что мы знаем друг друга.
Кадр из фильма «Наша Суньи»
Кадр из фильма «Наша Суньи»
Кадр из фильма «Наша Суньи»
5. Эксгибиционизм — качество, объединяющее португальца Пинту с корейцем Хон Сансу (его «Наша Суньи» — очередной анекдот о кинематографе, алкоголизме и любви, часть вселенной Хона, которую можно назвать «Вечным возвращением») и румыном Корнелиу Порумбойю.
Кадр из фильма «Когда ночь опускается на Бухарест, или Метаболизм»
Кадр из фильма «Когда ночь опускается на Бухарест, или Метаболизм»
Кадр из фильма «Когда ночь опускается на Бухарест, или Метаболизм»
«Когда ночь опускается на Бухарест, или Метаболизм» — этюд о режиссере и актрисе. Снят долгими планами на 35 мм (в первом эпизоде герой проговаривает мини-манифест такого способа съемки — ограничение в 11 минут, незнакомое цифровым носителям, позволяет контролировать запечатлеваемую на пленке реальность) и достигает абсолютных вершин в умении румынских режиссеров, не сказав вроде бы ничего важного (в «Метаболизме» трут о гастрите и интеллектуальном превосходстве азиатской еды над французской высокой кухней), четко высказаться на ключевые темы — от экзистенциальной трагикомичности адюльтера до апокалиптической боязни телесных недугов.
Кадр из фильма «Северный вокзал»
Кадр из фильма «Северный вокзал»
Кадр из фильма «Северный вокзал»
Почти о том же и «Северный вокзал» Клер Симон, эксцентричный микс социологического исследования и экзальтированной мелодрамы: героиня Николь Гарсиа, университетский профессор, проводит дни и ночи на Гар Дю Нор, пытаясь найти забвение и побороть страх предстоящей операции в компании молодого мечтательного социолога. Парижский вокзал у Симон — подобие магрибского рынка, средоточие новых европейских сказок 1001 ночи. Программа Локарно образует столь же причудливые узоры.
