Один день в августе. Суд над Кириллом Серебренниковым

— А давайте споем, когда он выйдет, «Мы хотим перемен», — услышал я у себя за спиной бодрый девичий голос.

— Я не помню слов, — кто-то сказал в ответ.

— Они есть в интернете. Вот смотри: «Перемен требуют наши сердца, перемен требуют наши глаза…»

Шел четвертый час нашего стояния в Басманном суде. Когда я туда подъехал, образовалась большая толпа у входа. Внутрь никого не пускали. Даже «доверенное лицо» Андрей Сергеевич Смирнов с женой Леной растерянно стояли перед бойцами спецназа, перегородившими дорогу. Все это мне напомнило мои походы «на протыр» в юности без билета на дефицитные спектакли. На этот разу у меня в руке были зажаты снобовская ксива и паспорт.

— А вы кто будете? — спросил меня рослый парень в черном.

— Я — пресса.

— Аккредитация есть? — с сомнением в голосе спросил он.

— Ну, конечно, есть, — соврал я.

И для пущей важности добавил, понизив голос: «Кирилл в курсе».

Кирилл сидел в гостинице на монтаже отснятого материала, когда к нему в номер постучали. На следующее утро группа пришла на съемки, а режиссера нет. Где режиссер? Нет режиссера

23 августа — день каких-то жутких совпадений. Во-первых, как выяснилось, это День борьбы со сталинизмом и немецким нацизмом. Разумеется, РФ этот день не признает, а наш МИД периодически выступает с гневными протестами, что не мешает странам ЕС его скорбно отмечать. Именно в этот день 78 лет тому назад был подписан пакт о ненападении между СССР и Германией, вошедший в историю как пакт Молотова-Риббентропа. И тут же первый день слушаний в Басманном суде по определению меры предварительного заключения для художественного руководителя «Гоголь-центра» режиссера Кирилла Серебренникова. Ну, вот и дождались! Самые плохие прогнозы начинают сбываться.

На втором этаже всей прессой распоряжался высокий молодой человек в модном галстуке. По иронии судьбы, его тоже зовут Кирилл. И, похоже, он чувствовал себя здесь главным героем. Он дирижировал массовкой из фото- и телекорреспондентов, пропускал знакомых журналистов в зал суда, выстраивал мизансцены из прорвавшихся друзей и доверенных лиц, напоминая в какие-то моменты распорядителя на балу.

Впрочем, танцевать негде. Можно только стоять, вжавшись друг в друга и обливаясь потом.

— Сеанс горячей йоги, — пошутил Савва, он же Андрей Савельев, соратник Кирилла Серебренникова по съемкам нового фильма «Лето» о Викторе Цое.

Собственно, со съемок его в СПб и забрали. Кирилл сидел в гостинице на монтаже отснятого материала, когда к нему в номер постучали. На следующее утро группа пришла на съемки, а режиссера нет. Где режиссер? Нет режиссера. Уже дает показания в Москве, на Петровке. Всю ночь везли на уазике по классическому тракту из Петербурга в Москву. Может быть, когда-нибудь Серебренников снимет об этом фильм или поставит спектакль. Такие путешествия не забываются.

— Много еще осталось снимать? — поинтересовался я у Саввы.

— Процентов 25-30. Съемки планировали закончить к 31 августу.

— А что будет с «Маленькими трагедиями»?

— Там все готово. Кирилл весь июнь репетировал. Сказал, если что — премьеру выпускайте без меня.

Кажется, даже охранники вздрогнули от нашего крика и поспешили захлопнуть за Кириллом дверь

В самом страшном сне я не мог представить, что буду вести этот диалог, стоя перед дверьми в зал № 21 Басманного суда. Тут же были его актеры Никита Кукушкин, Риналь Мухаметов, Рита Крон, Вика Исакова, его заместитель Леша Кабешев. И, конечно, Аня Шалашова. Перечисляю имена тех, кто был в пределах моей видимости. Многие стояли за спиной. Потому что на самом деле все взгляды были устремлены на лестницу, по которой должны были привести Кирилла. И в тот момент, когда он, наконец, появился в своей бейсболке козырьком назад, в рубашке поверх черной майки и в кроссовках без шнурков, весь наш зал ожидания, словно по команде, взвыл: «Ки-рилл!»

Это был звук реактивного двигателя. В нем не слышалось слез мелодрамы, так орут только в одном случае — когда хотят предотвратить несчастье, когда никакого другого способа нет. Одна надежда на собственные голосовые связки, на это последнее усилие удержать на краю пропасти. Кажется, даже охранники вздрогнули от нашего крика и поспешили захлопнуть за Кириллом дверь.

В зал суда меня не пустили. Там всего 25 мест. И, конечно, должны были попасть самые близкие.

Но и без зрелища тоже не оставили. На большой плазме можно было разглядеть и клетку, и подсудимого, и адвоката, и следователя, и прокурора. А когда очередь дошла до доверенных лиц, то и они каким-то боком попадали в кадр. Слышно было не очень. Тем более что толпа на улице периодически начинала что-то скандировать, типа «Свобода» или «Позор», заглушая прокурорские и адвокатские речи.

Но все, что говорил Кирилл, можно было легко разобрать. Тем более что говорил он какие-то очень простые, понятные, человеческие слова. Совсем не агрессивно, я бы даже сказал, смиренно и кротко. И это спокойствие, кротость и грусть звучали таким контрастом косноязычной казенщине, которую предъявило обвинение.

«Я не согласен… Я никогда ничего не крал… Я очень скромно живу… Я прошу дать мне закончить фильм».

Мы будем помнить. И эту мокрую йогу, и эту клетку, и кроссовки без шнурков

Слова Серебренникова доносились, как будто со дна колодца, сквозь какой-то предобморочный морок, и так легко было вообразить любого из нас в этой клетке, произносящего похожий текст. То, что я сегодня увидел в Басманном суде, я запомню навсегда: бесправие и одиночество человека перед махиной под названием «Государство». И ничто не спасет, никакие заслуги и достижения, никакое самое высокое заступничество. И поручительские письма, подписанные лучшими людьми России, которые белым веером легли на стол судьи, тут же исчезли в черных рукавах ее мантии, как у опытного иллюзиониста. Все тут иллюзия, включая спектакль «Сон в летнюю ночь», который по бумагам проходит как не поставленный. Все — угроза следствию, включая вид на жительство в Латвии и наличие у Серебренникова зарубежной недвижимости. Все — подлог, обман и преступный сговор. И что можно доказать?

Вердикт суда: домашний арест до 19 октября. Значит, съемки фильма закончены не будут, значит, спектакль «Маленькие трагедии» выйдет без него. А о «Нурееве» в Большом, похоже, лучше забыть.

Но мы будем помнить. И эту мокрую йогу, и эту клетку, и кроссовки без шнурков.

— Перемен требуют наши сердца, перемен требуют наши глаза…

Заголосили девушки, когда Кирилла выводили из зала суда.

Говорят, что на улице тоже подхватили «Мы ждем перемен».

Но нестройно и недолго.

Слов, похоже, никто не знал или уже забыл.