В постели с Ларсом Айдингером

– Ты правда хочешь, чтобы я разделся?

– Да.

– Но обо мне у вас и так говорят, что я порноактер.

– Но мы знаем, что ты не порноактер.

– Нет.

– Тогда какое тебе дело до того, что про тебя говорят?

…Впервые в истории журнала «Сноб» мы решили снять обнаженку. Отдел маркетинга и дистрибуции считает, что голые мужские торсы на обложке повышают продажи. И вообще, это актуальный тренд наших дней. Перед премьерой «Матильды» кто-то специально запустил слух о том, что исполнитель роли Николая II снимался в порно. Значит, нельзя разочаровывать население.

Ларс хмуро выслушивает мои доводы и безропотно снимает рубашку.

Все, что сегодня творится вокруг фильма «Матильда», ему кажется каким-то странным, тягостным сном, который он даже не в состоянии пересказать своими словами. Почему? За что? Кто эти люди? Что они хотят доказать? Что он не имел права играть Николая II? Что у его героя не было романа с балериной Матильдой Кшесинской? Что фигура последнего царя-страстотерпца, причисленного к лику святых мучеников, неприкосновенна для бестрепетных рук современных кинематографистов? Но ведь о Николае и его семье столько уже было снято самых разных фильмов и в России, и на Западе! Почему же тогда никто так не волновался, не стоял с пикетами, не посылал проклятия, не требовал запрета? 

Как стопроцентный немец Ларс хорошо знаком с понятием «историческая травма». Все, что связано с нацизмом и Третьим рейхом, является для него не просто страницами из учебника истории, а нечто более существенным. Тут и чувство вины, которое не отпускает, и драма поколения дедов и отцов, прошедших мясорубку двух мировых войн, и память, продолжающая рвать душу, заставляющая быть особенно нетерпимым к любым проявлениям расизма, жестокости, несправедливости. Но в России все устроено иначе. Никто никакой вины признавать не хочет, зато все требуют незамедлительного наказания. Нет навыка работы с травмами прошлого, зато легко могут ударить по лицу наотмашь. Вот теперь на всех углах кричат, что он порноактер. В конце концов, что от него хотят? «Матильда» – костюмный фильм, чистой воды entertainment.

Есть даже что-то водевильное, какая-то злая ирония судьбы в том, что главным российским фильмом к столетнему юбилею революции становится любовная мелодрама из жизни царственных особ, а главным актером, вокруг которого бушуют страсти, – Ларс Айдингер. То, что он выдающийся театральный актер мирового класса, – факт, не подлежащий сомнению. За тринадцать лет в знаменитом берлинском театре «Шаубюне» он переиграл все главные роли мирового репертуара, включая Гамлета, Ричарда III, Тартюфа, Альцеста и другие. Кинокарьера Ларса тоже стала набирать стремительные обороты. Он буквально нарасхват: не так давно вышел его фильм с Кристен Стюарт «Персональный покупатель», на очереди съемки у Тима Бёртона. Лучшие европейские режиссеры стоят в очередь, чтобы заполучить его в свое кино. Феномену Ларса Айдингера посвящено множество статей. В 2011 году появилась даже целая монография о нем. Мало кто из актеров его поколения удостаивался такой чести. На моей памяти – никто! В нем действительно есть какая-то первобытная сила и загадочная магия. Таких актеров во Франции любят называть monstre sacré, священное чудовище. Загадочные пришельцы из ниоткуда, гости из будущего, заложники собственного великого дара и трудных, порой невозможных характеров. Такие актеры – всегда редкость. Их ни с кем не спутаешь, даже если видел всего раз в жизни. Такие лица запоминаешь сразу и навсегда. И ту тишину, которая возникает, когда они появляются на сцене или на экране. Что это? Дар присутствия? Магия таланта? Сила личности?

– То, о чем ты говоришь, скорее красивый миф, легенда, – спокойно возражает Ларс. – Я заметил, что критикам нравятся мифы. Они сами их придумывают. К реальному живому театру это не имеет отношения. К тому же тут нет для меня особой тайны. За редкими исключениями, все «священные чудовища» очень расчетливы, прагматичны и четко заточены на пиар. Они знают, как понравиться публике, что она от них ждет. И все они большие виртуозы по части собственных штампов. Мне, как актеру, это совсем не интересно.

– Хорошо, тогда что тебе интересно?

– Мне нравится вызывать противоречивые чувства, а не только одно восхищение: «Ах, как он играет!» Это может быть и отвращение, и жалость, и смех, и ужас, и гнев. Однажды мне довелось увидеть по телевизору выступление самого настоящего убийцы. Про него было известно, что он маньяк, зарезавший нескольких детей. Его привели на ток-шоу, чтобы все содрогнулись от омерзения. Однако он так повел разговор, такими глазами смотрел, находил такие слова и интонации, что невольно начинаешь испытывать сострадание. Я помню, что в какой-то момент он вдруг рассмеялся и весь зал дружно расхохотался вместе с ним. Представляешь? И я тогда подумал, что это и есть высший актерский пилотаж: заставить забыть всех о том, кто ты есть на самом деле, перевернуть игру и навязать свои правила. Вот это по-настоящему круто.

…Поначалу в «Матильде» он должен был играть эпизодическую роль доктора Фишеля. Тут все было логично: немец играет немца. Роль небольшая, но выигрышная. Да и акцент его бы пришелся очень кстати. Но пока шли примерки и пробы, художника по гриму Тамару Фрид осенило: так ведь это Николай и есть! Побежала к режиссеру Алексею Учителю. К тому времени у него было несколько российских актеров на примете, но окончательного решения он так и не принял. Стали делать пробы уже в мундире, с бородкой, как на старинных фотографиях цесаревича Николая Александровича. И сразу стало понятно: это он! Учитель до сих пор не может понять, как это у Ларса получилось. Взгляд, походка, осанка, внутреннее состояние – все идеально совпало с тем образом, который был выписан в сценарии. Именно таким режиссер видел Николая в своем фильме.

Ну а дальше началось все самое интересное – невероятное количество проблем и вопросов. Сможет ли Ларс играть на русском? Отпустят ли его из «Шаубюне» на такой длительный срок в Россию? Как совместить съемочный график с его напряженным расписанием? Но тут Алексей Учитель проявил недюжинный дипломатический талант, сделав сильный и безотказный ход: он уговорил главного режиссера театра «Шаубюне» Томаса Остермайера сыграть в фильме роль того самого доктора Фишеля, которая изначально предназначалась для Айдингера. К тому же на роль Александры Федоровны была утверждена прекрасная актриса, тоже из берлинского «Шаубюне», Луиза Вольфрам. Словом, немецкий контингент был усилен, и проблем с репертуаром больше не возникало.

Сложнее обстояло дело с русским языком. При том что Айдингер героически выучил все свои реплики на русском языке и мог их произносить совсем без акцента, все равно в кадре чувствовалась легкая заторможенность, какая бывает у иностранцев, не владеющих чужим языком. На финальной стадии пришлось фильм переозвучивать русскому актеру. Ларс, разумеется, расстроился. Как театральный человек, он знает, что чужой голос способен переиначить всю роль. Но вида не подал. Слово режиссера для него закон. Актерская профессия приучает к смирению.

Вот и сейчас он покорно ждет, пока идут приготовления к съемке, а фотограф Владимир Васильчиков, взобравшись на шаткую стремянку, направит на него объектив. Времени на интервью немного, поэтому мы продолжаем наш разговор, пока он возлежит, раскинувшись на кровати king size в президентском люксе гостиницы «Рэдиссон Ройал, Москва».

Ɔ. У тебя сейчас напряженное расписание съемок и кинопремьер. Получается, что театр отходит на второй план?

Нет, ни в коем случае. Он всегда будет для меня на первом месте. «Шаубюне» – репертуарный театр. Я играю там каждый месяц. Два раза «Гамлет», три раза «Ричард», есть другие спектакли. Мы много гастролируем по миру. Только недавно прошли гастроли в Париже – восемь спектаклей, а до того был Милан. В общей сложности у меня шесть главных ролей. А еще есть спектакль «Демоны», для которого я сам написал музыку.

Ɔ. Это какая-то твоя другая жизнь – сочинение музыки, работа диджеем в берлинских клубах Rio и Broken Hearts, куда, я знаю, не попасть, когда ты там играешь?

Да, я это дело очень люблю. У меня даже есть контракт с одним из крупных немецких лейблов Studio !K7. Есть виниловый диск и CD, для которого Юрген Теллер сделал мой портрет.

Ɔ. Тебя снимал Юрген Теллер?! Мы совсем недавно писали о нем в «Снобе».

Мы познакомились с ним в 2010 году. И это была просто какая-то любовь с первого взгляда. При том что он ничего про меня не знал, поскольку давно живет в Лондоне. Один немецкий журнал заказал ему мой портрет. В свою очередь Ангелика Ташен (владелица известного издательства Tachen. – Прим. С. Н.), видевшая меня в «Гамлете», очень ему меня нахваливала. А так бы на что я ему сдался! Надо знать, что, когда начинаешь работать с Юргеном, очень рискуешь. Кого бы он ни снимал, это всегда будет его автопортрет. Из-за этого тебя не покидает ощущение, что участвуешь в каком-то очень интимном акте. Я не гей, Юрген – тоже. Но сексуальное напряжение, которое исходит из его работ, невольно действует на твое подсознание.

Ɔ. В своих интервью ты часто сравниваешь актерскую игру на публике с любовным актом. Энергия, которую отдаешь, находясь на сцене, тебе возвращается с восхищением или возбуждением зрительного зала. Это так?

Я давно открыл для себя странную закономерность: чем больше глаз на меня обращено, чем больше публики в зале, тем лучше я играю и свободнее себя чувствую. Для меня, как профессионала, очень важно понятие presence, «присутствие». Это и есть миг бытия, который ты не можешь удержать, но можешь прожить с невероятной, сумасшедшей интенсивностью. Но для самоидентификации обязательно нужен партнер. А для меня лучшим партнером всегда является зритель. Его глаза, реакции, контакт с ним. Интересно, что в немецком языке одно и то же слово означает развлечение и коммуникацию – Unterhaltung. Театр для меня прежде всего очень важная коммуникация, общение. Причем необязательно со словами, прописанными в пьесе. Ведь когда мы занимаемся любовью, то, как правило, молчим. Но чтобы доставить максимум удовольствия, ты должен быть очень внимательным, заботливым, настойчивым. Ведь и без слов понятно, отзывается партнерша на твои ласки или остается холодной. На самом деле любой театр для меня про это. А если никто ничего не чувствует, к чему все эти манипуляции и усилия?

Ɔ. То, о чем ты говоришь, звучит довольно физиологично. Мне кажется, тут многое идет не только от тебя, но и от самой природы немецкого  театра, очень телесного. Недаром у вас есть выражение körperliches Theater. В этом смысле немцы гораздо более раскрепощены, чем наши актеры. Поэтому и театр у нас другой.

Я бы сказал, что у России театр внутренне более статичный. Кстати, французский театр тоже. У них на сцене от шеи и ниже ничего никогда не происходит. Но мне бы не хотелось все сводить к физиологии. Для меня игра – это Голгофа. Когда играешь Гамлета или того же Ричарда, чувствуешь, что тебя буквально распинают. Ты должен пострадать. А я часто вижу, что актеры совсем к этому не готовы. Они не хотят страдать, им проще имитировать страдания.

Ɔ. А ты всегда страдаешь по-настоящему?

Да. Но для меня это всегда удовольствие. Испытываешь несказанную радость, когда умираешь на сцене. Занавес опускается, и вот уже стоишь перед ликующим залом. А завтра все повторится опять. Но это будет совсем другой спектакль. Для меня, например, очень мучителен и сложен съемочный процесс, потому что невозможно продлить свое существование в кадре после того, как слышишь команду «снято». И как сохранить в себе пережитые ощущения? Для меня любой кадр мертв. Это как срезанные цветы. Да, два-три дня они еще смогут постоять в воде. Но про себя ты знаешь, что они скоро умрут. Так и кино. Там мало кому удается быть по-настоящему живым.

Ɔ. Ты выходишь на профессиональную сцену чуть ли не с десяти лет. И у тебя никогда не было сомнений, что будешь актером?

Представь себе, да! С самого начала я испытывал невероятное возбуждение и удовольствие. На сцене я был ближе к себе настоящему, чем в обычной, обыденной жизни, где привык прятаться за какую-то маску и всего бояться. На сцене я чувствую себя абсолютно свободным от всего, от всех табу, предрассудков. Ты опять скажешь, что это слишком физиологично, но когда я начинаю играть свою сцену с партнером или партнершей, то могу сравнить свое ощущение только с тем, как собаки при встрече обнюхивают друг друга. Конечно, ты можешь не понравиться, тебя могут отвергнуть, и тогда ты будешь выглядеть идиотом. С другой стороны, как ты сможешь это узнать, если сам не рискнешь?

Ɔ. В одной из статей я прочитал, что на сцене ты не знаешь, что такое страх. Это правда?

Нет, это не так. На самом деле я полон страхов. Можно сказать, я состою из одних страхов и комплексов. На сцене я еще научился с ними кое-как справляться, а вот в реальной жизни – нет. Она все время предъявляет вызовы, какие-то опасные ситуации. Людям привычно видеть и аплодировать смелости артистов, но никто не хочет быть свидетелем его провала. Уверен, что буквально у любого человека, выросшего на блокбастерах и культе супергероев, есть четкое представление, кем надо быть. Он представляет себе, как свободно перелетает с одной крыши на другую, как легко нокаутирует противника, как спасает любимую женщину и т. д. Но я из тех, кто, перепрыгивая с крыши на крышу, всегда в кровь разбивает себе лицо, а заодно может сломать ногу. И в этом заключается, на мой взгляд, не меньше геройства, чем в том, чтобы проделать все эти киноподвиги без единой царапины. Более того, тот человек, который знает, какую цену придется заплатить за свои поступки, мне гораздо интереснее, чем любой супермен. Надо всегда помнить, что ты можешь проиграть, что тебя ждет кровь на асфальте. Но ты все равно идешь на это. Почему? Вот с этого момента для меня, как актера, начинается все самое интересное.

Ɔ. Твои размышления невольно перекликаются с образом Николая II. Каким был для тебя последний русский царь?

Мне кажется, у него было чувство судьбы. Он предвидел свой финал. Его принято изображать человеком, склонным к мистике. Но скорее он был меланхоликом. Но самое главное, он остро ощущал свое несоответствие царскому статусу, свою невозможность нести бремя царской власти. Тем не менее он решился. У него не было выбора. И в этом заключалась его обреченность и одновременно героизм. Даже по фотографиям видно, что у него и в зрелые годы оставалось какое-то по-детски беззащитное выражение лица. Он так и не сумел повзрослеть.

Ɔ. А как ты считаешь, у него с Матильдой Кшесинской и правда была великая любовь?

Думаю, да. Для меня драматизм этой истории заключается в том, что он любил обеих женщин – Матильду и Аликс, свою жену. Самое глупое, что можно было бы предположить, – что наш фильм о том, как Николай изменял или хотел изменить своей жене. Но в том-то и дело, что союз с каждой из этих женщин таил в себе самые невероятные возможности. Более того, чем глубже я погружался в историю его отношений с Матильдой, тем больше убеждался, что это не была романтическая связь. Прекрасная полька тянула его вниз, она открыла ему чувственный мир, освободила его от каких-то комплексов. Именно в отношениях с Матильдой он впервые осознал, что ему нравится, когда им повелевают. Ведь на свете не существует более доминирующей и одновременно более одинокой роли, чем у русского царя.

Ɔ. А когда тебе показалось, что ты начал его понимать? Что послужило первым импульсом? Может, это была какая-то книга? Или его дневники, фотопортреты?

Признаюсь, я с трудом осилил большой и, как мне кажется, не слишком удачный биографический том про него. В том смысле, что я постоянно слышал голос автора, который хотел навязать мне свою точку зрения. Но в один из своих свободных дней я пошел в Русский музей в Петербурге. Там есть потрясающий портрет Николая кисти Валентина Серова и, конечно, знаменитое полотно Ильи Репина «Заседание Государственного совета». И вот эти две картины рассказали мне о Николае гораздо больше, чем многостраничная книга, ждавшая меня каждый вечер в моем номере в «Астории». Я впервые понял, каким потерянным и одиноким он должен был чувствовать себя среди всех этих мундиров с золотым шитьем, лент, орденов. У меня было огромное количество его фотографий, и парадных, и личных, сделанных его женой. И в какой-то момент я понял, что мне легко повторить какие-то его позы, повороты корпуса, пластику рук. Их надо только связать каким-то одним правильным движением. А когда я увидел кинохронику с его участием, то обнаружил, что интуитивно к этому движению пришел сам.

Ɔ. Мне кажется, для тебя, как для мужчины двухметрового роста, определенную сложность представляло то обстоятельство, что Николай-то был совсем не высокий.

На парадах и дворцовых церемониях он всегда старался держаться подчеркнуто прямо, как бы добавляя себе немного роста. Но вот забавный парадокс, многие люди, видевшие меня в кино или на сцене, с удивлением признавались, что я там казался много ниже. Так что при необходимости я умею занимать гораздо меньше места, чем сейчас на этой кровати.

Ɔ. Что это за кольцо на тебе?

Это мое обручальное кольцо. Я стараюсь с ним не расставаться. Оно много для меня значит.

Ɔ. Кто твоя жена?

Она оперная певица. Мы вместе уже восемнадцать лет. Для меня очень важно, что она была первая, кто по-настоящему поверил в меня.

Назови, если можно, один-два поступка, которые определили твою судьбу.

Думаю, что наше решение с женой завести ребенка. Признаюсь, у меня были на этот счет большие сомнения. Все-таки актерская профессия не слишком располагает к нормальной семейной жизни. Мне все вокруг говорили, что любовь к детям совсем другая, чем любовь к жене, например. И первые два года я ничего не чувствовал. Для меня это было какое-то странное существо, которое почему-то считается моей дочерью, о которой я должен заботиться. И только через два года, когда она чуть подросла и мы смогли общаться, я испытал невиданный прилив любви. Я всегда предполагал, что в какой-то мере она должна наследовать от моей жены ее юмор, ум, внешность. Но это совсем не так. Она абсолютно моя дочь. Она – Этна! Ни на кого не похожий ангел, который вошел в нашу жизнь, чтобы ее поменять до основания. Все свободное время я посвящаю дочери, и, наверное, со стороны кажется, что я ее все время чему-то учу. На самом деле это она учит меня видеть мир, общаться с людьми. И это, может быть, самое потрясающее, что может быть в отношениях с детьми.

Ɔ. Этна уже видела тебя в театре?

Считай, что нет. Она просидела первые двадцать минут на «Гамлете», а потом ей пришлось уйти. На спектакле произошел смешной эпизод. По ходу действия Клавдий задает Гамлету риторический вопрос, хочет ли он увидеть представление бродячих актеров. Не успел я ответить, как она прокричала: «Да!». Зрительный зал живо отреагировал на детский голос и начал смеяться. А дочь растерялась, подумала, что все смеются над ней, заплакала и убежала.

Ɔ. Из-за чего вы с женой чаще всего конфликтуете?

О, поводов всегда предостаточно. Тут недавно на день рождения Этны мы решили устроить для нее и ее юных гостей кукольный театр. Придумали сценарий, репетировали. Но когда дело дошло до самого представления, жена не смогла ничего толком изобразить и перепутала половину текста. Кое-как мы добрались до финала, а потом она набросилась на меня с обвинениями, что я всю дорогу перетягивал одеяло на себя, не давая ей, бедной, вставить ни слова. Это ужасно. Но что делать! Такова моя актерская природа. Когда я играю, не могу уступить даже собственной жене. Привык быть всегда первым, в центре внимания, чтобы все видели, кто тут главный. А то вдруг никто не догадается, что я гений.

Ɔ. Мне кажется, таких людей уже не осталось.

А как же те, кто протестует против нашей «Матильды» и называет меня порноактером?

Ɔ. Никто из них еще не видел фильм.

Ты думаешь, что-то изменится, когда они его посмотрят?

Ɔ. Я верю в великую силу искусства.

Ларс удовлетворенно кивнул, дав понять, что пора бы уже эту силу продемонстрировать, и, бросив строгий взгляд в сторону камеры и фотографа, начал позировать.Ɔ.

Редакция благодарит отель «Рэдиссон Ройал, Москва» за помощь в организации съемки.