Всегда со всеми, но не как все. Как прошла эпоха Иосифа Кобзона
Ушел Иосиф Кобзон. Ушел навсегда. Ушел в историю. Кто-то его обожал, кто-то просто любил, кто-то был равнодушен, вернее, относился к нему как к чему-то вечному, неизменному, раз и навсегда данному. Как относятся к солнцу, небу, плохой или хорошей погоде, смене дня и ночи. Но мало кто сомневался, что это исполин. Глыба.
Отношение к этому артисту на протяжении его долгой и блестящей карьеры было в обществе разным и менялось от эпохи к эпохе. Прогремев в 1962 году с неувядаемым шлягером Аркадия Островского «А у нас во дворе», он уже больше никогда не сходил со сценических подмостков и телеэкранов, участвуя практически во всех значимых официальных концертах, «Песнях года» и «Голубых огоньках».
Менялись форматы творческих мероприятий, музыкальные моды, стили, манеры, гасли старые и зажигались новые (и очень яркие) звезды, а он оставался нерушимой величиной константой. Это не значит, что он пел всегда одно и то же, тупо прославляя коммунистическую партию и советский строй, в чем его упрекали на протяжении всей жизни. В конце концов, если бы это было однообразно, казенно, кондово и неталантливо, никто этого не стал бы слушать. Да и власти нужны были звонкие и даровитые глашатаи. Многие другие тоже пели про «Ленина, партию и комсомол», но со временем поблекли и исчезли. Нет, он прекрасно пел и философские баллады, и романсы, и народные песни, и бардовские шлягеры, и шуточные припевки, и даже оперные арии (Кобзон изначально готовился к карьере оперного певца).
Феномен этого артиста в том, что он всегда верил в то, о чем поет. О партии — значит верил в партию, о БАМе — значит в БАМ, о любви — значит любви высокой, о величии народного подвига — верил в подвиг, ну а как иначе? Он был выразителем времени, в котором жил, отражением великой эпохи. И никогда не отрекался от этого — не бросал камней ни в Ленина, ни в Сталина, ни в Хрущева, тем более, когда это делали все. Парадокс: он был всегда со всеми, но не как все.
Когда пришла новая идеологическая конъюнктура и стало можно все, он не изменил себе, не стал распевать про «перемены», «свободу», про Канары и Гавайи, про то, что «теперь мы заживем счастливо и богато». Кстати, чем назойливее ему пеняли на былое служение режиму, тем с большим жаром он пел: «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди». И в этом был его вызов новому времени. В том смысле, что нельзя отрекаться от своей истории, своих корней, нельзя предавать самих себя. Сегодня понимаешь, что это был урок. Воспевая эпоху, он сам становился Эпохой. Думали, вчерашней, и его придется списывать в архив — но не тут-то было. В 90-е и нулевые, когда новая эстрадная поросль простенькими голосами запела про бытовую любовь и прочие сиюминутные прелести, репертуар Кобзона зазвучал как эталон классической, высокой эстрады с ее обращением к вечным ценностям — патриотизму, благородству, дружбе, верности, любви к людям и миру — в самом широком смысле. Оказалось, что именно этих песен так не хватает нашему забубенному шоу-бизнесу. И опять Кобзон особняком, опять не как все.
Часто на сцену его привозили прямо из больницы, после тяжелых операций, и увозили потом обратно. Он принимал участие в юбилейных концертах почти всех советских и российских композиторов и поэтов, даже если прежде не пел их песен
А еще он был гражданином, депутатом, меценатом. Он постоянно и бескорыстно помогал ветеранам, воинам, больным детям, сиротам, инвалидам, престарелым и немощным актерам. В Академии им. Гнесиных, в ГИТИСе, и не только, он взращивал молодые таланты. Наверно, нет ни одного популярного советского и российского артиста, и не только на эстраде, кому бы он не пришел на помощь. Если перечислять все его конкретные поступки, это была бы целая книга. Достаточно вспомнить, как в глухом 1980-м он добился места для захоронения Высоцкого на Ваганьковском кладбище. Это было неслыханно, хотя сегодня в это невозможно поверить. Он, рискуя жизнью, героически боролся за освобождение узников «Норд-Оста» в не таком уж и далеком 2002-м. Он выступал во всех горячих точках — Афганистане, Чернобыле, Чечне, Сирии, на Донбассе. Он доставал редкие лекарства коллегам, близким, знакомым и незнакомым людям, боролся за эфиры неугодных худсоветам песен и исполнителей, отстаивал их право на индивидуальность и непохожесть, знакомил, если было нужно, с влиятельными людьми; по зову сердца и щедро занимался благотворительностью, часто не гнушался выступать абсолютно бесплатно даже тогда, когда ему предлагали хорошие деньги. Мог свой гонорар отдать аккомпаниатору — просто из уважения и благородства.
Никогда не скандалил. Я не помню, чтобы он когда-либо и с кем-либо говорил на повышенных тонах, злился или того хуже — оскорблял. Спесь и фанаберия — типичные атрибуты многих нынешних «звезд» — это не про него. Его мобильный телефон был включен и утром, и днем, и ночью. Он почти всегда отвечал сам, кто бы ни звонил — именитый коллега или молодой артист, знатный генерал или простой солдат, с которым познакомился на передовой, президент крупного фонда или рядовая служительница ЖЭКа, больная пенсионерка из дома ветеранов, которой он оставил на случай свой номер, или скромный журналист районной газеты.
Он в прямом смысле служил эстраде и людям. Спел более трех тысяч произведений, что является абсолютным мировым рекордом. Он пел почти всегда вживую, даже если был тяжело болен, даже если его голос звучал плохо. Он не мог позволить себе обманывать публику. Его сольные концерты длились порой по 10–12 часов. Часто на сцену его привозили прямо из больницы, после тяжелых операций, и увозили потом обратно. Он принимал участие в юбилейных концертах почти всех советских и российских композиторов и поэтов, даже тех, чьих песен никогда прежде не пел.
Я часто задавался вопросом: зачем ему это было нужно? Ведь у него уже все и давно есть. Народный артист СССР, один из самых богатых людей страны, лауреат Государственных премий, полный кавалер Ордена «За заслуги перед Отечеством», самый титулованный артист и единственный из них — Герой России. Только Ленинской и Сталинской премий у него не было.
Думал, думал, а потом понял: сцена — это вся его жизнь. Не в затертом, дежурном понимании этой фразы, а реально, по факту, по сути. По Божьему промыслу, если хотите. Сцена — его самая большая любовь, его единственная настоящая отрада и услада, лучшее лекарство и страховка от всех невзгод и напастей. Много было великих, величайших и прекрасных артистов в России, но чтобы кто-то служил искусству так же неистово, верно и свято, как Кобзон — не помню. Может быть, только мастера старого МХАТа, старого Большого и Малого театров? Но не нынешние.
Он ушел. Кто займет эту нишу? Кто сегодня будет говорить с эстрады о подлинной красоте, доброте, о вечном и настоящем? Кто будет так непритворно искренен перед нами? Кто будет нести эту интеллигентность и высочайшую исполнительскую культуру? Кто будет отдавать себя слушателям без остатка? До утра, до конца, до последнего вздоха?
Мне очевидно — никто.