Сложно быть нормальным

— Вы ведь с ним поговорите? Ведь поговорите? Пожалуйста, пожалуйста, поговорите с ним! Вдруг что-нибудь получится!

— Ну разумеется, я с ним поговорю, — успокоила я взволнованную женщину. — И вполне вероятно, что у нас что-нибудь получится. Кто он и где он? Ждет в коридоре? Тогда пригласите его сюда.

— Нет-нет, я пришла одна.

— Гм. А как же я тогда буду с ним разговаривать?

— Я сначала хочу вам сама рассказать.

— Ну рассказывайте, — вздохнула я.

Сначала мне показалось, что это родительский визит из серии «он не такой, как мне хочется, сделайте с ним что-нибудь». Абсолютно неконструктивная позиция, никогда ни к чему хорошему не приводящая. Но дело оказалось много сложнее.

Моя посетительница с семьей раньше жила в военном городке на окраине Вязьмы. Ее сын Андрей родился в каком-то другом военном городке, но все его раннее детство прошло именно в Вязьме — военная часть, магазин, клуб, сонный, малолюдный город рядом, речка, лес. Там он ходил в детский сад (абсолютно беспроблемно) и там же пошел в школу — с удовольствием и воодушевлением. Программу усваивал хорошо, заставлять делать уроки было не надо — сам садился и делал. Учительница отмечала серьезность и надежность мальчика: пообещал — сделает. Никаких звезд с неба, но это в военном городке никого не удивляло и не тревожило — в их деле звезды зарабатываются иначе.

И вот наконец карьера отца пошла в гору — его перевели сначала в Ленинградскую область, а потом и в Петербург. Семья переехала вслед за ним, и в пятый класс Андрей пошел уже в Петербурге.

В пятом и шестом классе все было более-менее нормально. Андрей не ходил ни в какие кружки, подолгу сидел за уроками, но это никого не удивляло: программа оказалась ожидаемо сложнее, разные учителя, к которым надо приспосабливаться, кабинетная система. Родители были готовы к снижению успеваемости, но Андрей упорно трудился и оценки практически остались прежними — четыре и пять, иногда проскакивают тройки.

С ребятами в классе отношения сложились хорошие, но не близкие. Несколько раз его приглашали на день рождения (в основном девочки), но когда родители спросили: а как ты хочешь отпраздновать свой день рождения? Кого пригласишь? — Андрей ответил: никак, никого, купите мне торт, и я лучше посплю подольше.

Где-то к седьмому классу мать заволновалась: должны же быть еще какие-то интересы, кроме школы и компьютера!

Муж успокоил: да они все сейчас такие, никуда не ходят, только в интернете сидят.

Мать слушала главу семьи и на время успокаивалась, но что-то продолжало точить, ведь в городке под Вязьмой Андрей любил гулять, общаться, болтаться возле магазина, кататься на велосипеде и ходить с ребятами на речку.

Теперь ей кажется, что именно с конца седьмого класса все начало рушиться лавиной. Андрей почти перестал спать ночью — сидел за уроками до трех-четырех часов утра, ходил по квартире, потом спал два-три часа, потом его будили, он, естественно, не мог встать и пойти к первому уроку, опаздывал. Стал нервным и опасливым, иногда мог что-то яростно кричать, иногда плакал, просил прощения и говорил, что он сам не понимает, что с ним, но, кажется, он дурак и ни на что не годится. Учительница в школе сказала: да, что-то с мальчиком происходит, наверное, это из-за нагрузки и переходного возраста. Ходили к трем психологам, они тоже объясняли про переходный возраст, папу-военного и единственного ребенка в семье, давали противоречивые советы: вы должны быть с ним потверже, вы должны быть с ним помягче, у него должны быть определенные обязанности, нужно принимать его как личность. Мать не могла определиться, начала сама читать какие-то психологические книжки и статьи про переходный возраст, полгода непрерывно говорила про свои чувства в «я-форме», муж-военный смотрел странно и однажды даже сказал: может, тебе лучше какие-нибудь таблетки попить?

Андрей тем временем почти перестал выходить на улицу (кроме школы). Днем после школы засыпал, к ночи вставал делать уроки и посидеть в интернете. Говорил странно — плачущим голосом, жаловался, что все предатели и его не понимают.

Пошли к неврологу в обычную детскую поликлинику, просить «таблетки для сна». Невролог поговорил с Андреем десять минут и сказал: да вы чего, не видите, что ли?! Срочно к психиатру!

Психиатр не сказал матери ничего определенного, но лечение назначил. Таблетки нормализовали сон, но не все остальное. Андрей по-прежнему был то заторможен, то агрессивен. В девятом классе лежал в психиатрической больнице — там обследовали, пытались подобрать препараты.

В конце девятого класса, как ни странно, кое-как сдал экзамены (все это время, даже в больнице, он продолжал заниматься по учебникам). Но школа сказала: уходите, нам это все не нужно. Отнесли документы в юридический колледж. Андрей отнесся к этому равнодушно. Все лето пробродил тенью по дому. Много спал, иногда читал, слушал музыку, вяло играл в какие-то игры в интернете. Говорил что-то про конец света, речь стала странно вычурной. Осенью несколько раз сходил в колледж, принес какие-то учебники, на этом все и закончилось. Когда родители пытаются говорить с ним о будущем, отвечает: «Отстаньте, это не ваше дело!» либо «Неужели вы не видите, что я болен и ничего не могу!»

Мать и отец не понимают, что происходит, все время колеблются. Муж говорит: мы просто слишком долго ему потакали и вот результат. Женщина ищет опору: он же был в детстве нормальным, это она точно знает.

— Но ведь вы все равно с ним поговорите, правда? Он даже читал вашу книжку, которая у меня… Вы поговорите?

«О чем я с ним поговорю? — горько думаю я и киваю: да, поговорю, конечно, — и думаю дальше: — Если вам удастся сюда его привести. — И еще дальше, с надеждой: — Может быть, все-таки не удастся?»

* * *

Удалось. Привела. Не знаю, как убедила, заставила.

Сидит на стуле, смотрит в пол, отвечает тихо и односложно.

Не верит. Ни во что и никому не верит. И ничего не понимает. Бедолага.

— Ты не понимаешь, что с тобой происходит, — говорю я. — И я тоже не понимаю. И никто не понимает. Мозг слишком сложная штука. Нам пока не по зубам. Мы, специалисты, делаем вид, защищаемся от своего непонимания всякими умными словами.

— Да, я не понимаю. Я психически больной? Меня можно вылечить? Что со мной будет дальше?

— Никто не знает, увы, — тут я вспоминаю о его детской усидчивости, переходящей в упертость, и добавляю: — Но есть одна вещь…

— Какая? — поднимает взгляд. Глаза мутноватые, с красными жилками, как будто ему не 16, а все 46 лет.

— Как снаружи отличить нормального человека от ненормального?

Думает, наверное, минуту. Потом говорит:

— Я не знаю. Как?

— Есть разные мнения. Я лично люблю самое примитивное.

— Почему? — с интересом. — Почему вы любите самое примитивное?

Я приободряюсь. Интерес — это перспективно.

— Наверное, потому что я сама устроена не очень сложно, — честно отвечаю я и с трудом, но все же дожидаюсь вопроса.

— Какое мнение?

— Нормальный человек — это нормальное поведение. То есть если человек все время ведет себя как нормальный, он нормальный и есть. Это понятно?

— Конечно. Это очень просто.

— Ты хочешь быть нормальным?

— Это мое самое заветное желание! — говорит Андрей с пафосом психически больного человека. Я морщусь, но проглатываю.

— Я тебе сейчас скажу как.

— А можно, я запишу? У меня от таблеток что-то с памятью…

— Конечно! Вот тебе листочек, ручка. Только сначала послушай.

— Я слушаю вас внимательно.

— Ты представляешь себе, как в среднем живут нормальные люди твоего возраста, гражданства и социального положения?

Андрей серьезно обдумывает мой каверзный вопрос.

— Да, представляю.

— Что они делают каждодневно? Говори, я буду записывать.

— Они встают, умываются, делают утреннюю гимнастику, потом идут на учебу. Там учатся, обедают, общаются с друзьями. Потом приходят домой, обедают, отдыхают…

— Как? — уточняю я.

— Смотрят телевизор, слушают музыку. Может быть, играют с братьями или сестрами. С собакой.

— Да, правильно, все это. Дальше!

— Дальше делают уроки, помогают родителям по дому… Идут гулять?

— У них есть увлечения.

— Да, у них есть увлечения, иначе называемые хобби. Хобби у всех разные. Некоторые собирают спичечные этикетки.

— Почему ты об этом сказал?

— Мне всегда нравились спичечные коробки. В детстве я любил строить из спичек колодцы.

— О! Я видела целые замки из спичек! Они очень красивые, только их потом склеивают.

— Склеивают? Я об этом не подумал.

— Что делают нормальные люди твоего возраста дальше?

— Они делают уроки или иные задания, потом ужинают, моются и ложатся спать.

— Они вечером общаются?

— Да, конечно, они общаются в интернете и немного с семьей — обсуждают итоги прошедшего дня и делятся планами на день грядущий. Иногда они ходят в кино, театр и музеи.

— Как часто?

Андрей снова надолго задумался.

— Я думаю, одного раза в месяц каждого наименования будет достаточно.

— Я тоже так думаю, — согласилась я.

Андрей выглядел намного более оживленным, чем вначале.

— Кажется, ты уже сообразил, к чему я веду?

— Да, конечно, то, что вы говорите, это очень просто и понятно. Если человек каждый день делает то, что у вас там записано, он не просто выглядит нормальным, он и есть нормальный. А все остальное неважно.

— Это просто только на словах. Это надо сделать на практике. Каждый день, месяцами, годами, как заводная игрушка. Каждый вечер составляешь план нормальных действий на завтра — это тоже нормально, так многие поступают. Вечером отмечаешь галочкой — что сделал, что не удалось. Намечаешь на завтра «работу над ошибками». Постепенно втянешься, будет легче.

— Это такая методика? Я не читал о ней в интернете. Я много читал. Я хотел понять, что со мной.

— Ты знаешь Зигмунда Фрейда?

— Конечно. Он один из основателей современной психологии.

— Его однажды спросили: как все-таки отличить нормального человека? Что он должен уметь, мочь, делать?

— И что ответил Фрейд? — Андрей впервые изменил позу и подался вперед.

— Он сказал: это очень просто. Нормальный человек должен уметь любить и работать.

— Вы отдадите мне ту бумажку? Я хотел бы начать уже сегодня вечером.

* * *

— Я с ним поговорила, — сказала я матери. — Сейчас объясню наш с Андреем план, который вы будете поддерживать всеми имеющимися у вас силами. На всякий случай: это называется «бихевиоризм».

— Спасибо, спасибо вам…

— Бросьте. Скорее всего, ничего не выйдет, — сказала я мрачно, потому что мне не хотелось ее обнадеживать.

* * *

Я ее, конечно, не узнала.

— Вспомните, пожалуйста, несколько лет назад, мальчик Андрей, вы ему сказали, что нормальное поведение равно нормальному человеку. Он составляет планы.

— Господи! — я вспомнила и юношу, и ее захлебывающуюся, неизвестно о чем умоляющую интонацию. — Что, он до сих пор составляет?! Что с ним сейчас?

— Андрей закончил колледж. Еще на последнем курсе устроился на работу. Он работает с массивами данных и документооборотом. У него все получается, им довольны, ему нравится осваивать новые программы и инструменты.

— Замечательно. Будьте очень аккуратны, если ему предложат повышение, Андрею ни в коем случае нельзя достигать порога некомпетентности, это может быть фатально для его психики. А с чем вы ко мне сейчас?

— Может быть вы, пожалуйста, поговорите с ним?

Я поморщилась, как от зубной боли.

— О чем?

— Ну, может быть, ему уже можно эти планы не составлять? Он же как робот. «Мама, у меня еще в этом месяце не охвачен ни один музей. Что ты посоветуешь?» Приятелям, которые зовут в кино: «Спасибо, в этом месяце я уже посещал кинотеатр». Он собирает спичечные этикетки (ему все родственники привозят спички из гостиниц) и в свободное время клеит из спичек древнерусские терема. У него нет и никогда не было девушки. Уже давно он привел из приюта трехногую собаку с эпилепсией. Это тихий ужас, что такое, но он говорит, что ему легче любить именно такую — дескать, это ему Зигмунд Фрейд так заповедал. Может быть, уже можно все-таки нормально жить?

— Да он у вас и живет нормально! — почти заорала я. — Он же почти гений приспособляемости, этот ваш Андрей, и у него просто железобетонная воля оказалась! Вы что, так ничего и не поняли? У него же психиатрия! И он ее сам, сам, своей волей много лет компенсирует согласно своему собственному плану! Не трогайте ничего, поддерживайте его планы всем, чем можете, и молитесь, если вам мировоззрение позволяет, чтобы все это продлилось как можно дольше, без срывов и прочего!

— А… а… — мать растерялась от неожиданности моего наезда и не сразу сумела собраться. — Поняла… да… А что же мне ему передать? Я ему сказала, что к вам пойду, он просил привет передать и запомнить, если вы еще что для него скажете.

Я молчала, наверное, две минуты. Потом сказала:

— Передайте, что у Горация было изречение: Sapere aude ( «Дерзай знать» — лат.). Иммануил Кант перевел его как: «Имей мужество использовать свой собственный разум». Сам Иммануил Кант вот так, строго по плану, всю жизнь прожил и умер благополучно от старости в своей постели.

— Ой! — мать Андрея взглянула на меня с опаской и уважением. — А можно я все это запишу?