Новые роли в старой семье

— Мы с вами в некотором смысле коллеги…

— Вы психолог? Практикующий?

— Нет, я эколог. Ну, вы же раньше тоже биологом были. Я по первому образованию программист, сначала занималась разработкой программ экологического мониторинга, потом погрузилась в эту тематику, поучилась еще, пошла на повышение, потом у нас было два крупных проекта на Востоке, сейчас я уже, можно сказать, скорее чиновник, чем практик-программист, но это все действительно мое, там, знаете, огромное количество проблем, но очень многое можно сделать, если по уму взяться…

Некоторое время я не без интереса слушала ее рассказ об истории вопроса и сравнительных способах решения экологических проблем Камчатки и полуострова Таймыр. Узнала много нового. Одновременно удивлялась про себя: эта очень высокая, энергичная, с крупными чертами лица женщина — зачем вообще ко мне пришла?

— Простите, а?.. — наконец не выдержала я.

— Ой, это вы простите! — она тут же всплеснула руками и даже, кажется, немного покраснела от смущения. — Я тут болтаю и болтаю о том, что мне интересно. Я по поводу дочери. Точнее, по поводу нашей семьи. Точнее, скорее всего, по поводу себя. А может быть, все дело в моей подруге…

«Лесбиянка, — решила я. — Поймала общественную волну, осознала себя недавно, вышла на тропу войны, но еще немного стесняется, воссоединилась с подругой, теперь волнуется за психическое здоровье дочери».

— Сколько лет вашей дочери? Ваша семья — это вы, она и?..

— Я и она, Ева. 12 лет. И она мне иногда напрямую говорит, что она меня ненавидит.

— А ваша подруга? 

— О, это долгая история.

— Ну уж расскажите, — мне почему-то было жаль расставаться с лесбийской версией.

— Мы с Лилей вместе учились сначала в математической школе, а потом в институте. Она и сейчас программист. Полгода здесь живет, полгода в Корее, иногда еще в Китае и Париже. Мы с ней обе всегда такие амбициозные были, друг перед дружкой — кто круче? С мальчишками мы не конкурировали, они другие и о другом, а девочек у нас мало было, и, в общем, мы были круче всех. Я еще в горы ходила и яхтингом занималась, а Лиля решила горными лыжами, потому что альпинизм и яхтинг — это силовые виды. Но мы и вместе ездили. И все у нас получалось, было интересно, хотя и сложно. Потом мои родители, и ее родители и вообще все вокруг сказали: а вы вообще что себе думаете? До скольки лет вы так собираетесь дурью маяться? Когда у вас нормальная жизнь начнется?

Лиля это все как будто мимо ушей пропустила, а я, наверное, была более внушаемая и задумалась: и правда, когда? И с кем?

У нас, конечно, всегда были вокруг какие-то парни, но как-то они все на «нормальную жизнь», как я ее себе по книжкам и рекламе представляла, не тянули. Я стала оглядываться вокруг. Лиля как-то и говорит: у тебя в глазах самковый поисковый рефлекс проклюнулся. Отвратительно выглядит! — и прямо на землю сплюнула.

Ну и конечно, почти сразу появился Марат. Он тогда был женат, но ему жена уже надоела (он прямо так и говорил), а я его просто «очаровала и взяла в плен». Мне он тоже показался подходящим, да и мама сказала: «В наше время и в нашей стране редко встретишь нормального мужчину, который был бы выше тебя ростом, так что давай, не зевай». С женой Марат развелся, мы сразу поженились, он всем друзьям меня так представлял: «Вот, знакомьтесь, это моя новая большая жена!»

Лиля сказала: ты не пожалеешь? А я подумала, что она мне завидует. Мы с Маратом очень эффектно в любой толпе смотрелись, на нас люди на улице оборачивались и улыбались.

Потом родилась Ева, а я совершенно была не готова к тому, что дети все время плачут, что у них то понос, то золотуха, а главное, что я теперь не программирую, а слюнявчики стираю, коляску качаю и обед грею.

Лиля тогда как раз в Корею первый раз уехала и мне сказала: если сумеешь вынырнуть, приезжай, я помогу оформить документы, будем опять вместе.

Все куда-то делись, наверное, я сама всех отпугнула. Лиля одна меня не бросала — писала, разговаривала, даже совета просила по работе. Я вынужденно по ночам, когда Ева уснет, мозгами шевелила, чтоб перед ней лицом в грязь не ударить.

Я вышла на работу сразу, как смогла дочку в садик устроить, — это была такая отдушина. Но про горы и яхтинг пришлось, конечно, забыть. Ева меня с самого начала раздражала. Я себя за это корила, пыталась заставить себя с ней играть, заниматься, развивать ее. Она, конечно, чувствовала мое отношение и все время болела — как будто мстила. Я вот сижу вечером, строю всякие планы, что мне завтра на работе сделать, а она приходит ко мне и с такой улыбочкой: мамочка, ты знаешь, у меня, кажется, опять температура и горлышко болит… Конечно, вы скажете, ничего такого не может быть, это я себя накручиваю. Да я и сама так думаю. А чувствую по-другому. И получается ужасно: ни ребенок, ни семья мне никогда не были нужны. А разве она виновата?

Ева должна была во второй класс пойти, когда Марат пришел и говорит: знаешь, мне в последнее время с тобой как-то скучно стало — у тебя работа, ребенок и ничего больше, никакого праздника. Так что я ухожу, спасибо за все и не поминай лихом. Позванивай иногда.

Собрал свои вещи и ушел.

Ева, когда узнала, сказала: папа хороший, а ты — глупая корова. И потом плакала двое суток с перерывом на сон.

Лиля тогда приехала и жила у меня месяц или даже больше — я тогда время не чувствовала. Она меня не жалела и с Евой не сюсюкалась, сказала мне: ты все это сама устроила, с этим и живи. Просто готовила еду, прибиралась, Еву отправляла в школу, меня заставляла вставать и идти на работу. Постепенно все выправилось как-то, она сразу в Париж уехала.

Марат снова женился — на отставной балерине, она родила ему сына. Писал в инстаграме: это моя новая балетная жена.

Ева к ним ездит и говорит, что вот они правильно живут, у них всё красиво, и тетя Люба ухоженная, и уроки делать не заставляют, и домработница убирает, а у нас как в сарае, и я — корова и распустеха. Правильно папа сделал, что ушел. Она бы тоже ушла, да некуда (она все же понимает, что отец ее хоть и любит, как может, но так-то она ему тоже не очень нужна). Марат неплохо зарабатывает, они с женой то и дело за рубеж ездят, и он каждый раз при встрече Еве какую-то мелочевку дарит. Но зарплата у него, видимо, серая, потому что алименты на Еву я получаю 6 тысяч рублей в месяц. А у нее запросы: купи вот такие кроссовки. — Это мы себе позволить не можем. — Мы что, нищеброды?

Каждый день на работу как на праздник, а домой — как на каторгу. Думаю, она так же.

Мне ее жалко и себя жалко. Я терплю, а она в таком возрасте, когда терпеть трудно. Впереди еще долгие годы. Боюсь и за нее, и за себя. Она недавно руку себе бритвой порезала. У меня фиброаденоматоз в груди такой, что уже три раза к онкологу направляли. Последний раз онколог говорит: «У вас напряженная работа? Там у вас какие-то длительные стрессы?» Если бы. Делать-то мне что?

— А Лиля что говорит? — почему-то спросила я.

— Лиля говорит: сама решай, большая уже девочка.

Некоторое время мы обе молчали. Потом я спросила:

— Как вы думаете, за что на вас злится Ева?

— Что Марат ушел?

— Ну это же он ушел.

— Что я ей не купила что-то?

— Она не идиотка и прекрасно знает, сколько у вас на самом деле денег. Думайте.

— Что я ее не люблю?

— Это может печалить ребенка, но уж никак не злить.

— Ну скажите уже, я не знаю.

— Она злится на то, что вы ей с самого начала врете. Фальшивая игра, в прямом и переносном смысле, с первых дней ее жизни. Ее отец — пустоватый обаятельный эгоист, но он никогда ничем другим и не притворялся. Вы — другое дело. Вы же фактически обвиняете ее в том, что она, ребенок, разрушила вашу счастливую жизнь. Она отвечает вам тем же — обвиняет вас. Она предпочла бы открытую ненависть фальшивой любви и лицемерному «терпению».

— И что же мне теперь — начать ее открыто ненавидеть?!

— А вы правда ненавидите?

— Нет, конечно.

— Тогда что?

— В общем-то равнодушие. Увы. То есть когда что-то действительно серьезное случается, я, разумеется, включаюсь и готова все делать и даже сочувствовать. А так, в обычном режиме…

— Ну, так тому и быть.

— Я должна стать равнодушной?

— Вы должны стать честной. Перед собой и перед Евой. Наконец-то.

— Конкретнее, пожалуйста.

— Хорошо. Вы хотите жить такой же жизнью, как Лиля. Плюс яхтинг и горы. Так?

— Так.

— У вас есть юридические обязанности по отношению к рожденному вами ребенку. Кормить, одевать и все такое. Вы готовы их исполнять?

— Ну разумеется, готова!

— Всё. Никаких эмоциональных обязанностей — ну типа целовать своего ребенка на ночь, обнимать, когда он уходит в школу, три раза в день говорить, что вы его любите, играть с ним в ладушки и так далее — у вас не было и нет. 

— Вы просто переворачиваете все с ног на голову!

— Или обратно? Ведь когда вы пытались все это из себя «выжать», получалось только хуже, не так ли?

— В общем-то да.

— Значит, вы живете так, как вы хотите, по минимуму исполняете свои материнские обязанности и ни словом, ни тем более чувством не врете Еве.

— Я могу уехать в горы? 

— Ну разумеется. Оставите Еву отцу, бабушке или отправите в лагерь.

— И в гости к Лиле, в Корею?

— Еще лучше. Лиля с детства оказывает на вас формирующее влияние, а вам как раз пора несколько сменить форму.

— Сменить форму. Кажется, поняла, — женщина смотрела как будто внутрь себя. — Я, кажется, все время пыталась поменять содержание, а это малореально. Содержание прежнее, форму — меняем. Буду пробовать.

* * *

Спустя несколько лет я видела ее еще раз, уже с дочкой.

За истекшее время Ева увлеклась корейской эстрадой, выучила язык и уезжала учиться в Корею, под крыло к Лиле. Моя посетительница сделалась довольно крупным чиновником от экологии и, кажется, собиралась баллотироваться в местные депутаты.

— Ева тогда сразу помягчела, как ежик колючки сбросил. А Лиля знаете что мне сказала? «Ты не представляешь, как я тебе завидовала. И одновременно злилась на тебя. Ты решилась, а я — нет. А потом мне казалось, что ты все профукаешь. И свою жизнь, и Евину. Но, слава богу, что нет». Ева говорит, что ей с Лилей проще, чем со мной. Но это понятно — Лиля никогда никому не врала.

Зачем они приходили? Ева думает, что она, возможно, лесбиянка. Или вообще асексуал. Я честно призналась, что плохо во всем этом разбираюсь, и в доказательство рассказала, как когда-то приняла за лесбиянку Евину мать. Мы все трое посмеялись, а Ева сказала, что ее это вообще-то «не парит» и «там посмотрим», но ей было любопытно на меня поглядеть, потому что мама рассказывала. На том и расстались.