Как я перестал бояться и полюбил работу в школе. Молодые учителя-блогеры о своей работе, трудностях и будущем

Иван Сергеевич,

учитель химии в Горчаковском лицее МГИМО

Как оказался в школе

В школу я пришел абсолютно случайно. Когда мне нужно было определиться с университетом, с моим дальнейшим профессиональным треком, я педагогическую карьеру воспринимал, как в поговорке: «Ни там, ни тут — в пединститут!». Когда мне было 17 лет, мне казалось, что я точно не буду, как все мои друзья, работать в школе. Думал, что я пойду на химика-технолога и устроюсь работать где-нибудь в «Газпроме», чтобы зарабатывать больше всех. Оказалось, что судьба коварна.

Пока я учился на химика-технолога, я параллельно работал с детьми в рамках репетиторства, был вожатым в детских лагерях и так далее. За четыре года учебы стало понятно, что никакой я не химик-технолог и работать на заводе не буду. Мне оказалось интереснее работать с детьми. Тогда я начал присматривать себе педагогическую магистратуру. У меня была мысль «просто попробовать». Мне и до сих пор кажется, что работа учителем — это промежуточный этап моей жизни.

Я открыл карту, посмотрел, какие школы находятся рядом с моим домом, и начал туда писать: «Здравствуйте, ищу работу…». Так сложилось, что в одной из этих школ, которая была буквально в 15 минутах от моего дома, за неделю до 1 сентября уволился химик. Они никого не могли найти, а тут написал я — и они нашли меня. Я пришел, подготовил папочку со своими «достижениями» и, видимо, всех устроил.

«Испытание на прочность»

Когда я только начинал работать в школе, у меня были наполеоновские планы: я думал, что сейчас в корне изменю систему преподавания, выведу ее на новый уровень. Эти «розовые очки» у меня появились после занятий репетиторством. Я не учел, что когда дети приходят на репетиторство, у них есть конкретный запрос, а в школе ты работаешь с классом, в котором сидит 30 человек — очень разных.

Если говорить о моих собственных эмоциях, за первый год работы они сильно поменялись. Это был такой эмоциональный шторм: иногда — упадок сил, иногда, наоборот, возникало что-то сродни эйфории, когда от работы кайфуешь. Но первое время я себя чувствовал очень тяжело. Ведь что делают дети, когда 1 сентября к ним заходит кто-то типа меня, выглядящий на любой возраст между 15 и 44? Конечно, проверяют на прочность. И эту проверку ты можешь проходить очень долго.

Какие-то дети успокоятся после двух недель и скажут: «Все, ладно, он адекватный, нормальный, с ним можно работать». Но другие будут тебя провоцировать до конца.

У меня был один такой класс, девятый, в котором все уже смирились, что я их учитель химии, кроме одной девочки. И она на протяжении всего года ювелирно старалась меня вывести на эмоции: например, у ребят идет какая-то самостоятельная работа, я хожу по классу, всем помогаю, а когда дохожу до нее, она достает, например, вейп и демонстративно кладет его на тетрадь — посмотреть, как я отреагирую. Я реагировал очень просто, говорил: «Машенька (имя изменено — прим. ред.), для работы нам это сейчас не нужно».

За весь этот год я так и не сорвался, так что этот матч был выигран со счетом 1:0. Но я все-таки эмоционально устойчивый человек. Не хочу приводить никаких гендерных стереотипов, но лично мне кажется, что женщины все-таки могут более эмоционально относиться к любой работе, чем мужчины. Мужчины — они как колодцы: копят свои эмоции, а потом в один момент могут все разнести в пух и прах. Женщины — наоборот: когда я сам был школьником, учительницы не скрывали своих эмоций в моменте, могли накричать, как в меме «по русскому — два, по литературе — два и недопуск к экзамену». До сих пор таких учителей в школе можно встретить.

Как справляться со стрессом

Мне кажется, чем больше у тебя опыта работы до школы, тем меньше стресса будет в первые годы. Я себя пробовал в разных профессиях, вплоть до того, что чай с булочками продавал в буфете филармонии. Но очень часто ребята приходят сразу после педагогических вузов, и их первый опыт работы в жизни — это российская школа. А российская школа — это, скажем так, не для новичков, не для любителей. Мне повезло, меня к этому жизнь готовила. Но очень многие из профессии уходят.

Надо сказать, что у меня еще был достаточно богатый школьный опыт — учеником я сменил пять школ. Буквально на днях об этом думал: у меня было семь или восемь классных руководителей. Это помогло понять, каким учителем я бы хотел быть, а каким — не хотел бы. Мне, например, не нравилось, если учитель опаздывал на уроки, поэтому я сам себе тоже этого не позволяю. За три года работы я проспал только один раз — и только потому, что не прозвенел будильник. Так распорядился случай.

В одной из школ у меня была учительница по математике, с которой у нас часто были первые уроки. Она заходила в кабинет ровно в девять, демонстративно сбрасывала с себя свою огромную шубу (она была крупная женщина), кидала ее на первую парту и брала в руки учебник. Для меня это был какой-то концерт погорелого театра. Мне кажется, учитель себя так вести не должен. Некоторые учителя, которые преподавали мне, могли начать что-то говорить по поводу семьи ученика — так тоже нельзя.

На прошлом месте работы у меня в классе была девочка из неблагополучной семьи. Другие учителя могли высказываться по поводу того, как она одета, почему она не выполнила домашнее задание, отчитывать ее. А я понимал, что девочка могла не сделать домашнюю работу, потому что она просто не могла попасть домой. Естественно, девочку вместе с ее младшим братом забрали в детдом. Я это к тому говорю, что учитель не имеет права давать эмоциональную оценку.

Рабочий день

Я встаю обычно в шесть–семь часов утра, добираюсь до работы. Стараюсь приходить немного заранее: если урок начинается в 8:30, быть в школе в 8:10, чтобы подготовить кабинет, проверить, работает ли у меня ноутбук, пишут ли маркеры. Я понимаю, что 45 минут урока не должны уходить на какие-то лишние действия. На переменах я могу дежурить, следить за дисциплиной, общаться с администрацией по каким-то текущим вопросам. Могу сходить поесть — расписание мне позволяет.

Формально, после последнего урока я свободен. Другой вопрос, что рабочий день учителя ненормированный. У меня есть работы, которые надо проверить, уроки, к которым надо подготовиться. Опять же, в разных классах уроки проходят по-разному: даже если мы говорим об одной параллели, во всех классах одну и ту же тему можно проходить абсолютно по-разному. Есть учителя, которые, как турецкий стрелок, который занял второе место на Олимпийских играх, просто выходят и «побеждают». Тут нужна либо харизма, либо мастерство, либо все вместе. Я пока только учусь.

Условия работы и зарплата

Я считаю, как в той рекламе Mastercard, что работа учителя — бесценна. Ее невозможно оценить в денежном эквиваленте. Безусловно, если бы всем платили по миллиону рублей в месяц, это был бы интересный опыт. И я знаю примеры очень крутых школ, где зарплата учителей может доходить до 250 тысяч рублей в месяц. Но даже этот фактор иногда не удерживает человека на рабочем месте.

Можно ли сказать, что московский учитель сегодня — это такой «хороший бюджетник»? Наверное, да. Ситуация действительно стала намного лучше. При этом я никогда не работал только учителем, всегда подрабатывал репетитором: я же молодой, «заряженный» — значит, могу зарабатывать больше. Не дает мне школа миллион? Ну, хорошо, я пойду и еще где-нибудь его заработаю.

У меня есть знакомая, которая работает только учителем: она снимает квартиру в Москве внизу салатовой ветки (около Люблино), может накопить на новый айфон и слетать пару раз в год в Шарм-эль-Шейх. Другой вопрос, что позволить себе, например, взять ипотеку на свою зарплату она не может. А если бы у нее были еще двое детей, не хватило бы уже ни на айфон, ни на Шарм-эль-Шейх. Поэтому, да, в Москве зарплата выше, чем в других регионах, но и стоимость жизни отличается от региональной.

Ведение блога

Здесь мы возвращаемся к тому, о чем я говорил в начале: учитель должен быть еще кем-то. Мы сейчас попали в момент, когда появилось много медийных учителей — это новый тренд. Мне кажется, что раньше просто не существовало средств массовой информации, которые могли бы так подробно освещать нашу деятельность. Мне очень интересно, как во времена СССР освещали, что учитель, например, стал «учителем года» или каким-нибудь «всесоюзным» учителем. Было такое? Как это происходило?

Мы буквально недавно это обсуждали с коллегами. И я понял, что ведение блога в глазах детей повышает твою значимость. Просто потому, что школьники живут в интернете. И очень полезно, если вечером, после учебного дня, где они тебя видели, они приходят домой, листают ленту и снова тебя видят — а у твоего ролика, например, миллион просмотров. «Ничего себе!». Это правда меняет отношение к тебе.

«Училка — дура»

Есть важная тема, о которой почти не говорят: как семья влияет на восприятие школы. К сожалению, когда родители получили негативный опыт в школе, они начинают его транслировать своим детям. Простой пример: Маша получила двойку. Она пришла домой и говорит: «Мне учительница математики поставила двойку». Мама ей что говорит? «Училка — дура». И в этот момент допускает огромную ошибку.

У меня есть два младших брата, и они мне иногда рассказывают какие-то истории из своей школьной жизни. На подкорке я, бывает, понимаю, что учитель поступил неправильно, но я ни в коем случае так это не сформулирую. Я говорю: давай, ты подойдешь и скажешь: «Мария Ивановна, извините, пожалуйста, не могли бы вы…» — и так далее. Потому что Мария Ивановна тоже человек и могла просто вспылить.

Не нужно детям говорить, что школа — это место, откуда человек ничего полезного не выносит. Это абсолютно не так. В школе ребенок в первую очередь получает опыт социализации — не только с ровесниками, но и со взрослыми. Среди учителей он может найти такого «значимого взрослого» и пообщаться с ним на важные темы. В моей жизни была такая учительница, Мария Борисовна, которая мне очень помогла.

В той школе некоторые учителя были ко мне настроены негативно. Я помню, к нам на урок однажды зашла замдиректора и сказала: «Вот сидит Ваня — он же вообще никуда не поступит!». И при всем классе стала меня отчитывать, говорить: «Пускай отчисляется отсюда». А Мария Борисовна сказала мне: «Ты — классный, все супер. Просто тебе конкретно эта школа не подходит. Попробуй себя в другой. И все наладится».

Так и сложилось. И очень важно было, что у меня не возникло этого негативного фона. Я думаю, что медийные учителя, которые сейчас появляются, возможно, смогут разрушить стереотип, сказать: «Смотрите! Школа — это классно». И это правда так.

Кирилл Викторович

учитель английского, ушел из школы, дает частные уроки

Как оказался в школе

У меня была прекрасная учительница английского. Когда я не знал, куда поступать, она мне сказала: «Иди лучше на учителя, чем на переводчика. Когда учишь других людей, больше практикуешь язык». Я согласился — и поступил в МПГУ. Сам я из другого города, из маленького. Когда учился, мне не хотелось идти в школу работать, это считалось «не очень» — как будто у тебя что-то не получилось в жизни. Поэтому я доучился, закончил магистратуру и работал в одной компании менеджером.

Так получилось, что в конце августа моя компания закрылась, и я задумался: «Блин, а куда идти?». С одной стороны, была мысль: «Пора попробовать себя в школе». С другой, люди вокруг работали на каких-то крутых работах, а тут школа. Но я решил, что мне выпал шанс попытаться, так что это будет идеальный вариант.

За неделю до начала учебного года я просто подавал заявки во все близлежащие школы. В одну из них я и пошел работать. Опыта у меня было немного: только практика от вуза за все пять лет основного образования, когда мы раз в неделю ходили в школы. Но это была скорее пассивная практика: мы приходили и смотрели, как «настоящие» учителя ведут уроки, делали конспекты. Конечно, сами тоже преподавали, но это сильно отличалось от того, как «на самом деле».

Сам я учился в маленьком городе, поэтому у меня было ощущение, что в московских школах все очень хорошо — то есть уровень образования значительно выше, чем в наших, региональных. Я думал, что дети все почти идеально знают. Нам еще на практике, видимо, давали очень хорошие классы, где действительно так и было. Но вот я пришел в школу и понял, что дети, это был шестой класс, не знают ничего. То есть вообще ноль. Это было первое впечатление. И, естественно, дисциплина. Я впервые обратил внимание на то, как дети себя на самом деле ведут на уроках.

«Привет, я здесь!»

Первые уроки у нас были на знакомство, я хотел проводить какие-то игры. И тут я столкнулся с тем, что задаю вопрос What’s your name? — а меня не понимают. И я стою такой: «привет, я здесь!» — а в ответ просто шум, никто не слушает, не реагирует. И с каждым днем моя либеральность уходила. Я ее сам из себя изгонял палкой.

Сначала я думал, что современный учитель никогда в жизни не повысит голос — это все для «старых» учителей, которые не понимают жизнь. В моменте ты начинаешь осознавать, что это так не работает. Ты пытаешься быть дружелюбным, но это дружелюбие дети воспринимают как слабость. Особенно, если ты молодой учитель. Ты говоришь: «ребята, давайте с вами сыграем в игру» — и они сразу понимают, что можно не делать ничего. Ты становишься строгим, потому что иначе невозможно.

Иногда, конечно, получалось применять какие-то другие методы: например, я рисовал на доске три сердечка и, если в классе шумели, по очереди их зачеркивал. Если все три к концу урока зачеркнуты, давал дополнительное домашнее задание. Какое-то время это работало, я думал: «Ого! Я справляюсь». В соседних кабинетах я слышал, как опытные преподаватели уже срываются, а я не кричал, потому что вот так могу.

Потом это прекратилось — и я начал следить за тем, как мои коллеги разговаривали с учениками. Понял, что в самом начале нужно рявкнуть сильно, добиться полной тишины, и периодически рявкать, чтобы эту тишину поддерживать. Изначально я себе представлял совсем другой образ учителя — веселого, доброго, который играет в игры.

А потом я вспомнил свою учительницу из школы, которая вела у нас как раз в пятом-шестом классах: она была суперстрогой. Нельзя было шевельнуться. И вдруг я понял, что она это делала специально. Позже, когда дисциплину уже получалось держать, она понемногу раскрывалась как человек, могла и пошутить, и посмеяться. К старшим классам мы к ней уже привыкли, хорошо себя вели — и она была мягче.

Наверное, какой-то такой образ я в итоге и принял. В следующие годы я со всеми классами был очень строгим: без улыбок, без шуток, если только на перемене. Иногда приходилось сдерживать улыбку. Ученик говорил что-нибудь, и я думал: «Блин, а я же могу сейчас вот так ответить — и это было бы смешно». Но нельзя расслабляться. На третий год работы я начал себе позволять смеяться с некоторыми классами, но нечасто.

Пожалеть нельзя не слушать

Мне кажется, что молодому учителю даже сложнее, чем молодой учительнице. Конечно, все это зависит от личных характеристик, есть разные преподаватели. Тут еще и предмет влияет: если ты преподаешь историю, у тебя в целом нет задачи «веселить» кого-то, ты спокойно рассказываешь материал, это серьезные темы. А у меня? «Давайте обсудим, что вы ели на завтрак!». К строгости не располагает.

Мужчинам труднее в том смысле, что дети могут пожалеть женщину. Когда все сильно кричат, кто-то в классе обязательно скажет: «Ведите себя нормально. Посмотрите, учительница грустит». У меня такого не было. Сколько бы я ни кричал, каким бы грустным ни было мое лицо, никто не говорил: «Послушайте Кирилла Викторовича». Женщине могут сказать: «Спасибо, что вы не орете». К мужчинам милосердия нет.

«Можно с вами сфотографироваться?»

Когда дети «запалили» мой блог, я сначала очень сильно открещивался. Они мне показывают видео, я говорю: «Это не я. Но похож». И некоторые действительно верили, что это не я. У меня были странные ситуации, когда дети из других классов ходили за мной по коридору и спрашивали: «Это же вы ведете блог? Можно с вами сфотографироваться?». Я, конечно, отвечал «нет», потому что это бред какой-то.

Если были замены у других классов, у меня всегда было ощущение (не знаю, насколько правдивое), что там все ждут какого-то очень веселого урока, прямо до истерики. Потом я приходил, «сели-встали», как всегда, — и представление обо мне ломалось. Иногда мои дети говорили: «А снимите вот сейчас, мы смешно будем говорить!». Я отвечал, что это так не работает. Кстати, каждый раз, когда я выходил из этой вынужденной строгости, дети думали, что я сейчас снимаю что-то для блога.

Условия работы

Сама по себе работа учителя прикольная. Даже со всем менеджментом, «бумажками», разборками «кто кого ударил». Просто классы очень большие. Если бы детей в классе было наполовину меньше, а учителей в школах — пропорционально больше, мы бы не были так перегружены. Я работал 35 часов в неделю, хотя базовая ставка — 18. То есть почти в два раза меньше. И я далеко не единственный, так у большинства людей. Поэтому нервная система очень быстро умирает — это слишком большая нагрузка.

Многие коллеги говорили, что зарплаты им не хватает. Возможно, я просто очень финансово грамотный или просто слишком люблю экономить, но лично мне хватало. Я не мог себе, конечно, купить что-то из ряда вон, но это был стандарт, получалось даже немножко отложить. После увольнения, пока у меня первую неделю еще не было учеников, я как раз использовал эти деньги. Если попытаться к чему-то приравнять, моя зарплата была как две с половиной квартиры на окраине Москвы в аренду.

«Сильные» и «слабые» классы

В прошлом году мне достались дети, которые вообще ничего не знают. Пока мы с другими классами проходили времена, с этими мы заново учили алфавит. То есть настолько плохо. В таких случаях ты, конечно, отклоняешься от программы, даешь задания проще и по немного другим темам. В идеале должно быть так, что ты с каждой группой работаешь отдельно, подстраиваешь задания под их интересы, а для тех, кто все делает быстрее, подбираешь задания на уровень выше, отдельную программу.

В восьмом классе у меня был один такой ребенок, просто гениальный. В пятом классе он прочитал «Войну и мир». Просто захотел и прочитал. Английский, видимо, он изучал примерно так же. И вот он знал абсолютно все. Иногда он знал какие-то слова, которые не знал я. И я говорил, что он супермолодец, но у него был тяжеловатый характер, с ним было очень трудно договориться. Ему было легче сделать задание для всех и поспать, чем делать что-то «сверх», чтобы мы это потом разбирали.

А вообще получалось странно. Если класс, грубо говоря, «слабый», то он почти весь слабый. Даже отличники там — это отличники только на своем уровне. С отстающими классами ты стараешься работать немного по-другому, подходишь во время проверочных работ, пытаешься направить, просишь после урока остаться. Но не было такого, чтобы целая группа была настолько сильна в английском, чтобы я с ними мог делать, что хочу. Обычно у тебя сидят 15 детей, за которыми нужно пристально следить. Если ты отвлечешься на одного «посильнее», остальных потеряешь.

«Зачем я страдаю?»

В последний год я начал задумываться над уходом. Уже не только в эмоциональные моменты, а вообще постоянно. «Зачем я страдаю?». Проблема была в том, что это моя первая работа оффлайн, и у меня был страх, что, возможно, на всех работах так: так много стресса, так много эмоций. Все же, наверное, любят жаловаться на свою работу. А я очень сомневающийся человек, очень мнительный — и в школе я каждый день сомневался, правильно ли я живу. Эмоционально это было очень тяжело.

Я решил объективно: уйду, когда пойму, что начинаю превращаться в учителя, которым я не хотел быть. Понятно, что я повышал голос, ругал детей, хотя думал, что так делать не буду, но это все-таки было в рамках. А я очень боялся пересечь грань. И в какой-то момент я стал ощущать, что еще чуть-чуть — и я сорвусь. У меня уже не хватало терпения. Сначала я думал дождаться конца учебного года, а потом решил не ждать.

Конечно, когда я сообщил об этом, были слезы, мы со многими детьми были в хороших отношениях. Но я понимаю, что это дети. Сейчас они маленькие и грустят, а завтра уже все забудут. Может быть, кто-то из них меня будет вспоминать, но это единицы. На следующей неделе они меня не увидели — и грусти уже никакой нет. Так что я не думаю, что я нанес детям какой-то эмоциональный урон. Хотя в комментариях некоторые люди писали, что это безответственное решение. Я с этим не согласен.

Работа учителем — это, да, важная, но просто работа. Ты не должен жертвовать своей жизнью, своим здоровьем ради школы. Многие учителя идут на эти жертвы, потому что думают: «Вот я уйду — и все, будет крах». Но никакого краха не будет. Есть потрясающие учителя, просто легендарные, которые тебя всему научат за один день, но даже они заменяемы. Как бы мы ни хотели думать про себя иначе — это так.

В школу «для себя»

На данный момент я думаю, что в школу не вернусь. Я почему захотел уйти? Ты смотришь на своих сверстников, людей чуть постарше или чуть помладше — и они чаще все такие свободные. Могут в социальных сетях ругаться матом, не одеваться каждый день в брюки и рубашку и не испытывать при этом чувства вины. У меня появилось ощущение, что я упускаю какие-то важные моменты своей молодости. Я очень не люблю этот распорядок: «Прийти в 7 часов, уйти в 18 часов». Я всегда хотел от четкого графика уйти — а пошел работать в школу, где он очень строгий.

Возможно, когда я стану миллионером, я вернусь. В школу часто приходят работать «для себя» — жены богатых мужей или люди постарше, которым уже не нужна зарплата. Им просто нравится общаться. Мне это тоже нравится, но я ведь и общаюсь — просто в частном порядке, потому что это более комфортно и продуктивно. При этом я все равно считаю, что почувствовать себя учителем важно, и это очень круто. Если вы хотите узнать, что такое быть учителем в России сегодня — сходите, попробуйте. И неважно, где вы находитесь. Это почти везде ощущается одинаково.

Есть учителя, которые говорят, что в московских школах все очень здорово — и я могу сказать, что это правда, хотя и с оговорками. Все зависит от человека. Не все люди подходят для этой работы, но попробовать точно стоит. Главное — четко понимать, в какой момент ты начинаешь приносить детям больше вреда, чем пользы.

Татьяна Михайловна

учитель математики, ушла из школы

Как оказалась в школе

Сначала я оказалась в пединституте — совершенно незапланированно.

Помню, как в девятом классе проходила мимо нашего самарского педа и думала: «Кто вообще туда пойдет?». Оказалось, что я. Когда заканчивала 11 класс, я хотела поступать на социологию, но не сложилось: в Самаре не хватило баллов, а поступать в другие города я побаивалась. У меня оставался единственный вариант — пед.

Я подумала: «Математику люблю, информатику люблю — пойдет. Чему-нибудь полезному научусь, потом, если что, в магистратуру пойду, куда хочу». Все бы ничего, но, когда я была на четвертом курсе, у нас в Самаре ввели такую программу: те, кто обучаются в педагогических вузах, должны в обязательном порядке пройти годовую практику. Ты сам выбираешь, бесплатная она будет (тогда с тебя меньше спрос), или тебе будут платить зарплату, но тогда и работать придется по-настоящему.

Конечно, почти все выбрали полноценно устроиться — и я тоже. На пятом курсе я по субботам ходила на пары, а в течение недели работала в школе. Я выбрала школу рядом с домом, потому что «ходить куда-то далеко, а тем более ездить — еще чего!». Вообще-то я хотела поработать в школе, но не в обычной общеобразовательной, а в вальдорфской, где я сама училась до девятого класса. Но такого выбора не было.

«Никого не обижать»

Вальдорфская школа — это индивидуальный подход. Учителя не повышают голос, и в целом все очень крутые, адекватные. Никаких оценок — до девятого класса только система «зачет-незачет». Если не учишься, на тебя не давят, но тогда придется на каникулах сидеть и все исправлять. Все уроки были заточены на практику: условно, химия и физика — всегда яркие опыты. На литературе нас могли, например, разделить на три группы, чтобы мы отстаивали разные точки зрения: например, кто виноват в смерти Лизы из «Бедной Лизы». Одни говорят, что она, другие — что мать и так далее.

Мне очень хотелось доказать своим одногруппникам (и вообще всем вокруг), что можно работать с детьми и не кричать, ничего им не указывать. «Если обучение интересное, дети будут слушать». Я знала эту концепцию про «поддержание авторитета», но начинала по столу стучать кулаками, когда об этом заходила речь. В школу я приходила с настроем: «Никого не обижать и не оскорблять». Мне хотелось стать учителем, на которого все равняются, у которого интересно сидеть на уроке. В вальдорфской школе таких учителей было много — и я хотела быть, как они.

Я не учла одного: дети, которые в такой школе учатся с первого класса, — это одни дети, а дети в общеобразовательной школе — совсем другие. Они привыкают к тому, что на них кричат, что их заставляют: «садитесь», «вставайте». Я, конечно, ожидала, что не смогу заработать авторитет, у меня с этим проблема даже в отношениях со взрослыми людьми. Я только учусь тому, чтобы люди меня уважали, со мной считались. А в школе с этим еще сложнее: дети начинают проверять тебя на прочность. Я проверку не прошла.

«А ведь это только сентябрь»

Я почти сразу поняла, что больше года в школе не проживу. В первый раз это стало понятно еще в сентябре. Я принесла пятому классу игру: у них в субботу стояло аж два урока математики. Кто хочет заниматься математикой в субботу? Даже я бы не хотела. Вот и они все стоят на ушах. Я решила: «Принесу им математические игры». И все пошло очень плохо: они не могли сконцентрироваться, очень сильно кричали. Чтобы их успокоить, мне приходилось кричать еще громче. Просто чтобы тебя услышали. Что еще делать? Не с микрофоном же сидеть: «Потише, пожалуйста».

В какой-то момент ты просто стоишь и чувствуешь свою беспомощность перед детьми. И тебе очень обидно: ты же хотел, как лучше. Старался, готовил карточки, вырезал им какие-то бумажки, а в итоге ничего не получается. Прозвенел звонок, я сказала: «Все, уходите». Все ушли, я села и подумала: «А ведь это только сентябрь». Дальше все было примерно так же, местами хуже. Например, дети бросались друг в друга орехами. А я не понимаю, что мне делать: бегать за ними и пытаться отобрать? Это абсурд. Выгонять из класса? Это запрещено. Да и страшно: ребенок пропал — и ты виноват.

Если дети разговаривали, я пыталась их пересаживать, просила поменяться местами. Кто-то садился и говорил: «Я не пойду». Опять же, что тут сделаешь? Я не могу его взять за руку и перевести. Во-первых, это физическое воздействие, а во-вторых, это просто против моего морального уклада. Угрожать? Тоже сомнительно. Если сказать «ладно, сиди», твой авторитет еще сильнее надломится. Я обычно говорила, что мы не продолжим урок, пока кто-то не пересядет. Иногда это срабатывало.

«Списывать — можно»

Когда я поняла, что мои методы не работают, я начала крутиться, как уж на сковородке. Нервы свои надо было спасать, а орать я себе запретила. За все время я срывалась несколько раз, оба раза было очень стыдно. Но я стала выкручиваться за счет договоренностей. Если пятый класс на них не способен совсем никак, то с шестым уже можно было договориться: «Смотрите, у нас с вами два урока, я вас с последнего урока отпускаю на 10 минут раньше. Ваша задача — написать контрольную в тишине». Конечно, после этого они чаще всего сидели спокойно.

Я разрешила детям списывать на контрольных. Сказала: «Если я вас не поймаю, списывать можно. Только, пожалуйста, не с телефона — за телефоны сразу ставлю “два”, это неинтересно. Удивите меня!». Мне кажется, это нормальный подход: в старших классах я много списывала, в университете тоже приходилось. Некоторые дети начинали выкручиваться, что-то придумывать, но у большинства фантазии не хватало — они списывали с телефона, получали “два” и грустные шли домой.

Если ты учитель, который не хочет орать и строить класс, как в армии, российская школа не для тебя — ты там не выживешь. Или выживешь, но это будет невыносимо. Ты либо тряпка, о которую все ноги вытирают, либо идешь против себя и сам себя разрушаешь изнутри. Чтобы не быть ни тем, ни тем, приходится выкручиваться.

Самое ужасное, что, если ты будешь трубить об этом на весь мир, лавочку быстро прикроют. Это парадокс: ты нашел, как можно, — а так нельзя.

Ведение блога

Пятый класс нашел меня в первые недели, прямо в мой день рождения. Утром я проснулась, и мне там пишут: «С днем рождения! Кстати, мне тут Петя (имя изменено — Прим. ред.) ваш канал показал, мы вчера вечером смотрели ваше видео “Беременна от мухомора” — нам очень понравилось» (до работы в школе героиня вела видеоблог на другие темы — Прим.ред.). 

Я сижу и думаю: «Господи. Вот это подарочек». В шестом классе об этом узнали позже, ближе к концу года. Был один мальчик, такой «разбойник», но умный — он очень быстро выполнял задания, а потом ерундой занимался, ему было скучно.

Он был не дурак, наоборот — слишком умный. И очень высокого мнения о себе. На моих уроках он сначала озорничал, а потом нашел блог — и стал моим фанатом. Он мне говорил на перемене: «Я все посмотрел! Вы пели песню “Я бью женщин и детей” — крутая песня!». Начинал ее напевать на уроке. А я красная стою, мне неловко. И он прямо следил за новыми роликами. Если кто-то плохо себя вел, он мне помогал. Удобно иметь своего личного хулигана, очень полезно. Хотя он был не хулиган, просто крепкий мальчишка — но, мне кажется, очень большой авторитет в классе имел.

С пятым классом было замечено другое: когда я их снимала, они становились потише. Но это не всегда работало. Например, момент, когда орехами кидались, попал на камеру — и их ничего не смутило, там даже некоторые в камеру машут: «Привет!». Я хотела это видео показать родителям, но не смогла отправить. Так что камера не сильно помогала. Вот если дети становятся вашими подписчиками — это да.

Отношения с детьми

И в пятом, и в шестом классе были дети, которые меня полюбили.

Они плакали, когда я уходила. Не помню, плакала ли я, но прослезилась точно. Это было очень мило. Подарки мне всякие приносили, именно от себя. Один мальчик специально садился на самую первую парту — там была дурацкая, старая, одиночная парта, потому что в классе 31 человек, и, если все приходили, места не хватало. Изначально я шутила, что это будет парта для двоечников, чтобы они были у меня под присмотром, а потом этот товарищ ее занял. Он сказал: «Я хочу сидеть впереди всех и слушать вас. Мне так удобнее учиться». Так что двоечники сидели, где сидели.

Были девочки, которые очень внимательно старались слушать. Если что-то не понимали, подходили, спрашивали. Они пытались мне помочь с установлением спокойствия в классе, могли сами говорить: «Успокойтесь, тихо!». Я сама так делала, когда в школе училась. Так что были дети, с которыми я себя даже могла ассоциировать. Может, в шестом классе я такой не была, но в седьмом — уже да.

Условия работы

Мне повезло: я жила с молодым человеком, а у него была своя квартира. То есть я платила только коммуналку — три тысячи рублей. Обедала я в школе, поэтому дома можно было не готовить. Некоторые учителя школьную еду вообще забирали домой.

Но зарплата, конечно, нищенская — 18 тысяч рублей. Минимальная ставка учителя — 18 часов в неделю. Кто-то скажет, что нормальные люди работают по 9 часов каждый день, но, повторюсь, это минимальная ставка, а работа в школе — очень сложная и в эти 18 часов не укладывается: есть домашние задания, проставление оценок и все остальное. Если ты классный руководитель и 24/7 на связи с родителями, свободного времени нет. А на тебе еще и ответственность за детские жизни.

18 тысяч — это без классного руководства, за него надбавка 7 тысяч. Есть всякие доплаты за проверку тетрадей, но это прямо копейки — рублей 300–500. Поскольку я была «молодой специалист», у меня еще была доплата 5 тысяч. Не знаю, как в других регионах, но в Самаре платили столько, с этого года подняли до 10 тысяч рублей. Ее выплачивают в первые три года работы в школе, потом она исчезает. Дальше ты уже можешь получить надбавку за стаж, но три года — это, конечно, нифига не стаж. Можно получить какие-то доплаты за стобалльников, за медалистов — но это мало.

По итогу у меня получалось около 30 тысяч в месяц. Однушку в Самаре, если не совсем убогую (на 3 из 5 по шкале убогости), можно снять тысяч за 20. Соответственно, без классного руководства тебе не хватит даже на жилье. Единственный выход — набирать больше ставок. Большинство учителей выживают именно за счет того, что они берут 40 часов в неделю, классное руководство (можно сразу два), кто-то и завучество. Мне этих людей очень жалко.

«Это теперь ваш 6 “В”»

Мне было неловко уходить, но я твердо решила, что уйду в конце года. До этого я несколько раз пыталась уволиться, но не получилось. Поэтому, когда уже заканчивался учебный год, я начала потихоньку распространяться о том, что ухожу.

До этого я молчала, хотя уходить собиралась заранее. Я боялась, что родители будут относиться ко мне с пренебрежением или начнут уговаривать остаться. Что интересно, родители не пытались меня отговорить: то ли они поняли, что я не вывожу, то ли еще что-то. Но мне все равно было максимально неловко и стыдно увольняться.

Стыдно было «бросать» свой класс — этого я боялась больше всего. В конце года я заболела и не смогла собрать родительское собрание, чтобы нормально со всеми попрощаться. Но я записала родителям видео: написала сценарий, рассказала, как прошел год, что я думаю о классе и о родителях. Много теплых слов сказала. Отправила им это видео в чате — и тихонечко удалилась. «Ушла красиво».

С детьми тоже было тяжело прощаться. Мы с ними сняли видео, один мальчик предложил, идея такая. Ко мне приходит другая учительница и говорит: «Ваш пятый “В” опять что-то натворил». А я ей отвечаю: «Это теперь ваш шестой “В”». И все обнимаются. Если интерпретировать, похоже, как будто я отдаю класс и говорю: «Это уже не моя забота». Но там все под милую музыку, так что восприняли хорошо.

Вообще, работать учителем очень интересно. Иногда даже весело, если ты любишь детей и свой предмет. Если эти параметры сходятся, то можно пойти работать в школу, но учитывая ряд нюансов, о которых я уже сказала. Я бы рекомендовала делать, как моя подружка: взять себе полставки, выбрать максимально уютную школу и найти себе вторую работу, которая будет вас кормить и не мешать работе в школе. Так вы сможете ходить в школу, потихонечку вести уроки и не сойти с ума.

Беседовал Егор Спесивцев