Зачем становиться астрономом

Женщина только присела в кресло и не стала тянуть:

— Я боюсь, что у моей дочери шизофрения. Симптомы, как я их помню, не очень совпадают, но все-таки очень подозрительно. И страшно. Я себя убеждаю, что не обязательно так, а внутри — такая уверенность и безнадежность, я это хорошо из отрочества помню. А она у нас единственный ребенок, вы же понимаете.

Я, разумеется, была полностью обескуражена прозвучавшим высказыванием. Логика в нем для меня не просматривалась совершенно.

Самым логичным предположением, в котором все приблизительно складывалось, мне показалось следующее: диагностированная шизофрения в приблизительной ремиссии — у самой матери. Она знает ее симптомы на собственном опыте («как я их помню») и сейчас видит что-то странное (но не очень похожее на манифестацию заболевания у нее самой) в поведении дочери, знает о возможном наследовании шизофрении и, конечно, предполагает худшее.

Я не психиатр. Спрашивать в лоб у пришедшего ко мне человека: «У вас что, у самой шизофрения?» — показалось как-то неловко.

К тому же в сочиненную мной схему не укладывалась та «безнадежность», которую она тоже якобы помнила в связи с данным диагнозом. Ее-то кто испытывал? Она сама? Ее родные? Они что, делились своими ощущениями с заболевшим шизофренией подростком?

Я решила просто подождать. Наверное, она еще что-нибудь расскажет.

— Все началось с того, что Эдик умер. Я к нему хорошо относилась, и мне жалко, конечно, вы не подумайте, но теперь я все время думаю: лучше бы его и не было в нашей жизни вообще. 

Так. В их жизни был еще и Эдик. Он не заболел шизофренией, он просто умер. Почему-то мне представилось, что Эдик был котом или даже кроликом. Но я совсем запуталась.

— Вы не могли бы рассказать все с самого начала и по порядку?

Если у нее шизофрения, то с этим могут быть проблемы. Но пусть она хотя бы попытается. И вообще, почему с проблемами дочери, в чем бы они ни заключались, она пришла ко мне, в обычную поликлинику? У нее же должен быть лечащий врач, психиатр, она должна по опыту знать всякие ходы… 

— Да-да, конечно, вы правы, простите, я вас совсем сбила с толку! — вполне здраво воскликнула женщина и явственно сосредоточилась, сведя на переносице широкие темные брови и сжав губы.

Из ее последующего рассказа я уяснила для себя следующее. Эдик, к сожалению, не был тихо прожившим свою жизнь декоративным кроликом. Он был одноклассником дочери моей посетительницы, Киры. Дети дружили с детского сада. Эдик всегда был болезненный и играть с мальчиками в их шумные игры просто не мог. Он играл с Кирой — придумывал какие-то сложные ролевые игры и сочинял истории. Кире все это очень нравилось, она рано научилась ему подыгрывать, а если Эдика кто-то из мальчишек-забияк обижал или дразнил, могла их и стукнуть или наябедничать воспитательнице (а потом и учительнице). Сама Кира тогда была веселой толстенькой  хохотушкой с длинной косой, ей нравилось опекать Эдика, и еще она довольно быстро поняла, что их пара всем окружающим взрослым нравится — вызывает сентиментальное умиление и приязнь: ах, какие милые детки, ах, как они внимательно и нежно друг к другу относятся!

А то, что сверстники их порою дразнили «женихом и невестой», им было все равно. Эдик слабо и светло улыбался в ответ, а Кира наоборот, подбоченивалась, выставляла вперед плотную ножку в гольфике с помпонами и говорила вызывающе:

— Ну и да! Ну и жених и невеста! Ну и что? Вот мы вырастем и поженимся! И будем жить вместе долго и счастливо! А вот ты-то кому такой нужен?!

Родители и бабушка Эдика говорили тихо и как-то странно приниженно:

— Мы так вашей Кирочке благодарны…

Насчет школы даже и вопроса не возникало. Дети пошли в ближайшую, дворовую, в один класс и сели за одну парту. Эдик считался одаренным, он умел читать, писать и в семь лет даже сочинял и записывал-зарисовывал какие-то сложные многосерийные комиксы про группу героев-мутантов, но все понимали, что ему с его слабым здоровьем усиленную гимназическую программу просто не потянуть. А учиться на дому Эдик никогда не хотел: «Я хочу вместе со всеми и с Кирой».

Кире все это льстило и нравилось. Все были по одному, а они — двое, вместе. В школе с самого начала все так и говорили: а давай позовем Эдика с Кирой; спросите у Эдика с Кирой; а что Кира и Эдик думают по этому поводу?

Что думал и как все это воспринимал Эдик, моя посетительница не знает. Мальчик вообще при посторонних был немногословным и предпочитал слушать, наблюдать или прятаться в планшет, но, когда они были вдвоем с Кирой, из комнаты постоянно слышался его тихий, но выразительный голос — в их паре он однозначно был интеллектуально ведущим, все время что-то рассказывал, придумывал, пересказывал прочитанное и просмотренное (сама Кира тогда читать не любила), выдвигал какие-то гипотезы и предлагал обобщения.

Когда дружеские отношения мальчика и девочки переросли во что-то большее, никто из взрослых толком не знает. Они всегда были вместе, все к этому привыкли… 

Эдик еще в детском саду ловко расплетал и заплетал толстенную Кирину косу, им обоим это нравилось. И вот однажды (дети тогда, кажется, учились в седьмом классе) мать Киры зашла в комнату, где Кира и Эдик готовили уроки, и увидела, как мальчик (юноша?) сидит, зарывшись лицом в ее полузаплетенные, каштановые, поблескивающие золотистыми искорками волосы, а на лице дочери такое блаженно-умиротворенное выражение…

Мальчик тут же отпрянул и опустил взгляд, а Кира свела широкие, такие же, как у матери, брови и холодно сказала:

— Мама, выйди. И пожалуйста, стучись, когда хочешь войти.

Вечером в семье было бурное обсуждение, которое ничем, естественно, не кончилось. Ну что тут, в самом деле, можно сказать или предпринять? Чай не в Средневековье живем… Некоторую черту под обсуждением подвел дед со стороны отца, всю жизнь проработавший мастером на заводе:

— Интересно, — задумчиво вопросил он, — научат ли этого ушлепка в семье пользоваться кондомом?

Половину девятого класса Эдик пролежал в больнице. Кира навещала его почти каждый день, помогала заниматься. Хотя еще неизвестно, кто кому помогал.

Его не стало за три недели до экзаменов. За неделю до смерти он сказал Кире:

— Ты должна их сдать, что бы со мной ни было.

«Очень трогательно. Надо же так зачморить детей, чтобы даже перед смертью они об этом говорили», — с раздражением подумала я.

Кира на время превратилась в зомби. Все боялись, что экзамены она не сдаст («Идиоты! Нашли чего бояться!» — подумала я), но она их сдала намного выше того уровня, которого от нее ожидали учителя и родители. Похудела на 15 килограммов, сделалась молчаливой и, к ужасу друзей и родных, чем-то отчетливо похожей на ушедшего Эдика. В десятый класс по дополнительному конкурсу в августе поступила в математический лицей. Сейчас учится там и собирается стать астрономом.

— Что не так? — спрашиваю я у матери. — Потеря человека, который всегда был рядом, друга и возлюбленного, и должна была стать для девушки огромным потрясением. Она вышла из него более чем достойно, подозреваю, что уходящий Эдик прямо завещал ей что-то подобное тому, что она сейчас делает.

— Да ни из чего она не вышла, в том-то и дело! — мать раздраженно пристукнула сжатым кулаком по подлокотнику кресла. — Он ее за собой тащит. Она утверждает, что они с ним еще встретятся. Он есть. И она его найдет.

— Найдет? Где? Как? Что-то вроде спиритических сеансов? 

— Нет. Не знаю. Да не понимаю я ничего!

— При чем тут шизофрения? — я вернулась к началу разговора.

— Мой двоюродный брат, сын материной сестры, Коля. Мы с ним в детстве очень дружили, играли много. А потом он становился все более странным, я уже не хотела с ним играть. Меня пытались заставить, уговорить, помню, как я кричала, что от него темным подвалом пахнет, а тетя плакала… И потом… все ужасно переживали, долго не верили в диагноз, потом лечили, а теперь Коли уже нет в живых… И этот запах. Он меня сейчас преследует.

Некоторое время мы молчали, она — вспоминая, а я — укладывая в единую таблицу всю полученную информацию.

— Мне надо поговорить с Кирой.

— Да, разумеется.

***

Против всех моих ожиданий, Кира — стройная, оживленная девушка с короткой стрижкой и хорошим макияжем.

Я вздыхаю с осторожным облегчением.

— Да, они все боятся, я понимаю, — говорит Кира. — Потому что тетин сын Николай — он с собой покончил, когда мне три года было. Но я помню, как мама плакала.

— Ты отпустила Эдика?

— Да, конечно. Я пыталась его удержать, но у меня не получилось. Значит, так и надо, таков закон. Нам надо было расстаться. Но это на время. Потому что мы потом, конечно, еще встретимся, ведь мы должны были быть вместе, это всем было ясно, и мы будем, но здесь и сейчас у нас пока не получилось.

— Но как вы встретитесь?

— Я найду его во Вселенной, — просто сказала Кира и обаятельно мне улыбнулась.

У меня по спине пробежало несколько мурашек.

— Ты можешь объяснить?

— Да, конечно. Мы пока не знаем, как устроено то, что мы называем личностью, душой, «я» и так далее, так?

— Так.

— Но никто, даже ученые, не сомневался и не сомневается в том, что что-то такое существует. И вы, и я, и каждый точно знает, что он есть. И как устроена Вселенная за пределами всей этой истории с Большим взрывом, мы тоже пока не знаем. Так?

— Так.

— И вот понятно, что непознанные мы как-то в этой непознанной Вселенной существуем в разных видах. Человек, вот это тело — только один из видов этого существования. Может быть, можно еще быть кометой или кварком каким-нибудь, или чем-то вообще для нас непредставимым. И Эдик где-то сейчас, конечно, есть. В каком виде — не знаю, но я его чувствую существующим. Наверное, можно совсем о прошлых вещах забывать, если все тут сделал, но я почему-то уверена, что у нас еще не все, что Эдик меня не забудет и подождет. И мне потом, когда я здесь жизнь проживу, останется только найти его. И у нас все будет, что должно быть.

— И ты решила стать астрономом, чтобы?..

— Ну все равно же надо кем-то становиться. А это еще и интересно на самом деле. И чтобы поточнее разобраться, да.

***

— Ну что вы скажете? Она больна, да? Нам надо к психиатру, срочно лечиться, чтобы не упустить, как с Колей, да? Но ведь шизофрения не лечится? И она потом не сможет учиться, в институт…

— Выслушайте меня. И постарайтесь услышать. Если тут кому и нужно полечиться, так это вам. У вас невроз. Его исток — в вашем детстве. Трагедия с Колей и тот самый запах подвала. Запахи — это вообще самый древний пласт восприятия у нас, там самые базовые вещи лежат и проявляются.

— Да, вы правы. Я также думала — надо мне самой к врачу сходить, а то уже невозможно. Но когда с дочерью такое, что ж о себе-то…

— Ваша дочь досрочно прошла инициацию и стала взрослым человеком. Сейчас такое не так уж часто встречается. В этом есть и свои плюсы, и свои минусы, разумеется. Крепчайшая связь с Эдиком инициировала ее не слишком уж сильные сами по себе мозги, и их совместный мозговой штурм, подстегнутый любовью и неизбежной трагической разлукой, позволил им создать некую утешительную логическую систему «загробной жизни», аналогичную любой религиозной. Причем вот лично мне система Киры и Эдика очень нравится и видится такой разумно эклектичной и современной.

— Так это нормально?

— Кира «по жизни» ведет себя как нормальная?

— Да. Если не считать вот этих разговоров…

— Кто их начинает?

— Ну вообще-то мы…

— Вот. Если человек живет нормальной человеческой жизнью, но пять раз в день встает на карачки ориентировано по сторонам света и взывает к некоей сущности, которую нельзя изобразить и вообразить, что вы об этом скажете?

— Э-э-э-э…

— А если другой человек опять же живет как совершенно нормальный, но время от времени делает условленный жест рукой, зажигает огонь перед раскрашенной доской и просит кого-то умершего в четвертом веке послать здоровья его ребенку, тогда что?

— А! — догадалась женщина. — Про первого скажу, что он мусульманин, а про второго, что он христианин!

— Но ни про одного из них, что они шизофреники?

— Конечно, нет! Да, я поняла, спасибо. И мне действительно надо самой полечиться, вот я прямо сейчас это четко поняла…

— Удачи. Не приставайте к Кире со своими разговорами, но если ей самой надо будет поговорить, напомните ей, что я вот тут сижу…