Ксения Драгунская. «Как выплакать тебя из сердца, скажи?»

Много лет назад, еще в советском телевизоре, я увидел интервью с великой грузинкой Верико Анджапаридзе. Старенькая, маленькая — она стояла на какой-то улочке в Тбилиси, ветер трепал ее седые волосы, а она как-то так горько говорила: «Никого нет. Я хожу по улицам и никого не вижу. Они все ушли. Все умерли. Я совсем одна».

Я помню, что так мне больно стало за нее, за ее растерянность и непонимание какое-то детское: «А почему все ушли?! Все, кого любила, с кем жила жизнь, почему они оставили меня?»

Я всегда думал, что Волчек, Гафт, Дорошина, Кваша, Кобзон, Зорин, Караченцев, Захаров и еще, еще люди, с которыми я был или знаком, или дружил, или вместе работал, или просто они были в моей жизни как факт, в телевизоре — они будут навсегда. Ведь они же всегда были.

А их вдруг не стало, их — нет.

Вот в телефоне остались телефоны и Волчек, и Гафта, и Дорошиной, и еще многих и многих людей, а позвонить им нельзя. Это разве что надо сильно-сильно напиться, чтобы нажать кнопку и что-то — что?! — услышать в ответ. Механический голос робота, что «абонент не обслуживается»? Или номер телефона телефонная компания уже передала кому другому, и кто-то тогда там ответит? И что я ему скажу?

Четыре года назад я ехал с дачи и попал в аварию. 

Ксения звонила мне и писала, плакала и все говорила: «Это я виновата, это я виновата!» Она (Господи, как она верила в это!) была уверена, что это я и она, вместе, бесов разбудили и что они меня подставили. Не буду рассказывать всю историю, не важно, что там тогда было. Скажу лишь, что Ксения хотела мне помочь — с помощью молитвы. И мы долго молились, вместе, в одно время. Просили о чем-то. И вот тогда она подумала, что разбудила бесов и потому та история с аварией случилась со мной.

Она верила всегда и всегда молилась. 

Мы были на гастролях в Москве три года назад, у меня умер отец. Было так страшно, что я не могу поехать на похороны в Казахстан — и не потому, что я боялся бросить театр на гастролях, а потому, что дороги перемело и я бы просто не добрался до своей Пресногорьковки, застрял в степи. Я плакал и не знал, что делать, а тут надо было стоять в фойе Центра «На Страстном» каждый вечер и улыбаться публике, виду не показывать.

Ксения позвонила мне и сказала, чтобы я пришел в церковь рядом с центром — в церковь Рождества Пресвятой Богородицы в Путинках. Я пришел, свечки поставил, сел на скамейку, слезы вытираю. Пусто в храме. Вижу: пришла Ксения. Тоже свечки поставила, села рядом со мной. И мы с ней так плакали. Ничего она не говорила. Просто сидели и молчали в пустом храме. Сказала только, что тут отпевали Абдулова, и я представил, как это было, и сколько людей тут стояло, а теперь вот мы с ней сидим. Как две вороны сидим в пустом храме, сидим и плачем.

Года четыре, что ли, назад, театр мой был на гастролях в Москве. Я совсем зашивался с деньгами — как всегда. Нечем было выплатить суточные актерам.

Пришла Ксения на спектакль, посмотрела на мою перекошенную рожу, я ей пожаловался — так просто, надо же кому-то.

А она пришла на следующий день в Центр «На Страстном» — сует мне конверт. И там сто тысяч.

Смеется:

— Никому не говори, а то очередь выстроится, все будут просить у меня денег.

Я обнял ее, чуть не расплакался, и потом все время благодарил и говорил:

— Я отдам, это в долг, Ксюха!

На что она мне сказала:

— Замолчи, это театру, ты мне ничего не должен!

Раздал ее деньги артистам, как-то выкрутился.

А сейчас вот читаю в фейсбуке — что надо бы собрать родственникам на карточку денег на похороны — и проклинаю себя. Нет денег у меня, провались все! Только что выдал всем в своем театре отпускные, провел фестиваль, какие-то копейки остались на карточке — хоть их перевести надо бы, а больше нету — да черт побери, проклятая жизнь, и за что нам все это, эти муки?!

Сегодня ночью читал долго нашу переписку, давнюю и длинную. Читал и видел: я всех ругаю, все плохие, а она в ответ только одно:

— Ладно, потом поговорим.

И ни о ком не сказала никогда плохого слова.

Роюсь в нашей переписке, и теперь каждое слово приобретает другой смысл.

27 мая 2021:

Я: «…А я думаю: куда ты делась? Что-то мало пишешь в ФБ и фоток кота не выставляешь. У меня все по-прежнему. Ездил в Иваново. Дурак, намаялся в дороге, сил нет, болит спина — эти самолеты чертовы, неудобные кресла, а еще в машине от Москвы шесть часов до Иваново — провались все…»
Она: «Это тяжелейшая поездка. И, главное, тут же обратно. Не бережете вы себя, Николай Владимирович».

Я: «Зато там купил гобелены такие красивые для спектакля и сейчас жалею, что денег пожалел и надо было купить больше. Закажу вот по почте, поди...»
Она: «Круто! Покажешь потом. Обожаю гобелены!»

Я: «В поездке вдруг понял, что артисты мои идиоты полные, а я все пытаюсь с ними на равных. Дебилы жуткие. Просто до ужаса. Начинаешь с ними говорить: и вдруг видишь пропасть. При этом выходят на сцену — и не видно, что они идиоты. Жутко смешно и страшно».
Она: «Ну да, мало образованы, не читают, диковаты, невоспитанные. Но сейчас везде так среди молодых актеров. Вон Калягин для своих обормотов спецом устраивает лекции, приглашает ученых, писателей, музыкантов, историков».

Я: «А в Иваново я катал от жадности: они заплатили (пришлют, еще не заплатили) 150 тысяч — за два спектакля и мою встречу с публикой. Встречался, рассказывал, какой я великий — смешно это все».
Она: «Ты правда великий и единственный. Один такой. И ты это знаешь, не скромничай».

Я: «Два дня вот репетирую, а потом сижу дома и пишу пресс-релизы, ***[чертову] гору рекламы для фестиваля, делаю договоры, прошу денег у всех, сегодня Новиковой звонил, она, скрипя, сказала, что дадим на буклет тысяч 60. И за то спасибо. Короче — суета сует.
Читаю еще пьесы на “Евразию” присланные. Какой ужас. Боже! Какой ужас! А пишут все молодые люди. Глупые, необразованные, мама дорогая».
Она: «Абсолютно. Перетрем еще. Я ведь с 90-х помню и наблюдала “эволюцию”. А у нас “Авторская сцена” в Тюмени с 7 по 17 июня».

Я: «И, поди, скажи им, ведь скажут — губитель талантов. Короче — к черту все. Побежал в театр на спектакль. Целую!»
Она: «И я тебя целую, сижу в Ватутинках, все цветет, пахнет дивно, щебечет, соловьи, ландыши, незабудки, кот бандит и очаровашка с детской мордочкой и нежным голоском )))»
Я: «Привет коту и выставляй много фоток котика, не жалей! Твоя Калида».

Такой вот треп про разное. Вроде — ни о чем. А ведь о чем-то.

Мы с ней были родственные души. Она все понимала с полуслова и любила меня. А я ее.

Прошлой осенью она упала с лестницы, повредила себе что-то в позвоночнике. Потом как-то встала на ноги.

В январе написала мне: «Мой диагноз я тебе даже озвучивать не буду».

Тогда я подумал: ну, просто хнычет, ничего страшного.

А наверное уже была какая-то болезнь, и она понимала, что осталось немного.

Когда в апреле она приехала в Екатеринбург и мы встретились, первое, что я ей сказал:

— Что ты все жалуешься на здоровье, ты посмотри на себя: щеки розовые, кровь с молоком, как ты хорошо выглядишь!

И это была правда. Никакой болезненности не было в ней.

Болтали, болтали, смеялись, я повез ее в лучший в городе ресторан «Зверобой», и там ели и смеялись тоже.

Она все вспоминала:

— Ты помнишь, как ты сказал: «А колбаса была?»

Она меня однажды водила по Москве и показывала уголки своего детства и все рассказывала, а я слушал ее и спросил: «А колбаса тогда у вас была?»

Зачем я это сказал и почему — не знаю, но мы так хохотали!

В ноябре она мне написала: «Коля, я хожу все хуже и хуже, но тем не менее, если ты не приедешь в Москву в ближайшие месяцы, я буду с тобой договариваться, чтобы застать тебя в Екб, прилететь повидаться». 

За день до ее смерти переписывались с Алексеем Слаповским, я спросил его: «Как там Ксюха? Что-то молчит». Он бодро так ответил: «Да нормально, лежала в больнице, выздоравливает вроде». И не знаю почему, но мы все никогда не верили, что она болеет. То ли она всегда своим видом, шутками, улыбчивостью не давала повода о ней беспокоиться, то ли еще что — не знаю. А на другой день утром Алеша звонит мне и кричит, кричит так страшно, что Ксения умерла.

Она в последние года два словно пыталась схватить все, все запомнить, везде побывать, и все искала покоя. То вдруг говорит, что хочет в Белграде купить квартиру и там жить, там — ее дружок Новица Антич, там ей будет хорошо. То уехала в Псковскую область, а потом уже вдруг снова на даче отца под Москвой, то вдруг опять в московской квартире. То уехала куда-то на семинар, откуда быстро вернулась. 

Я не успевал следить за ее перемещениями.

Наверное, хотела запомнить, вместить в себя весь этот мир.

Наверное. 

Книга ее последняя — какая хорошая. Тут все переплетается, все судьбы, как в жизни, а потом сливаются, сходятся в одну нить, в одну реку, как жизнь.

А главное для меня в этой книге — эти слова: «А далеко-далеко сыпала осенними листьями, роняла последние яблоки в одичавших садах, остывала водой Родина, про которую однажды грустная девушка в сторожке заброшенного полустанка нацарапала на шатком столе: “Как выплакать тебя из сердца, скажи?”».

Грустный и щемящий рассказ про нас с вами. 

Любимая моя и дорогая.

Как тебя будет не хватать.

Я только сейчас, утром, проснувшись, начинаю понимать, что тебя не стало.

И все перебираю и перебираю в памяти.

Она всегда говорила, что «надо встретиться и поговорить, нужно многое сказать друг другу». А я все думал: «Успеем, куда торопиться».

И вот теперь сижу и думаю: ну почему же я не сказал тебе, не говорил каждый день, что я так сильно люблю тебя и так благодарен тебе за все?

Прощай, Ксюха. Прощай, радость моя.