Художник Брис Эссо: Я — творческая машина

В вашем искусстве прослеживается влияние традиций итальянского ренессанса. Я имею в виду материал — зачастую это мрамор. Но вы используете не только его. Обращаясь к африканским традициям, вы много работаете с глиной и другими «сырыми» материалами. Почему такой выбор?

Действительно, мое творчество очень, так скажем, материалоориентированное. Я всегда выбираю те варианты, которые кажутся мне наиболее адекватными идее. И это два взаимосвязанных понятия, они идут рука об руку. Либо материал, который я использую, диктует мне идею, либо, наоборот, материал определяется тем, что я хочу выразить и показать публике. Этот подход привел меня сразу в несколько направлений искусства.

А с какими еще материалами вы успели поработать? Есть ли любимые?

Ну, любимого у меня точно нет. Я работаю и с глиной, и с бронзой, а также со стеклом, деревом, серебром, золотом. Я не рассматриваю материал как инструмент. Для меня это часть одного целого, и, как я уже говорил, следствие идеи, за которой я иду. А в своем творчестве я их не ограничиваю. 

Не знаю, что могло бы быть следующим. Пожалуй, меня интересует арома-тема. Я думаю о скульптуре как об аромате, и мне интересно использовать в своем творчестве ароматическую составляющую, добавить запах. А еще я хочу поглубже изучить стекло — это материал одновременно и прочный, и хрупкий. Думаю, работа с ним может принести интересный результат.

Сколько примерно работ в год у вас получается создать? 

Ох, это сложный вопрос. Некоторые работы я создаю в своей студии в Абиджане (город в Кот-д’Ивуаре, экономический и культурный центр страны. — Прим. ред.), некоторые — в Италии. Более того, я сотрудничаю с ремесленниками, чтобы создавать прототипы изделий, начиная с одежды и заканчивая ювелирными изделиями и мебелью. Я много экспериментирую, поэтому не знаю, сколько в принципе произведений можно было бы создать за один год. Но в прошлом году получилось около 20–30 скульптур, в том числе бронзовых и мраморных. А живопись и рисунки я даже сосчитать не могу, потому что, как пришло вдохновение, так я и занялся делом. 

Что назовете самым сложным в творческом пути?

Я бы сказал, что я — творческая машина. Я никогда не останавливаюсь и стараюсь быть максимально вовлеченным в процесс. Пожалуй, сложнее всего в нем — поиск идеи, потому что она, по сути, мне даже не принадлежит. Это танец между художником и самой жизнью. Игра-обманка, которая заставляет художника думать, будто он сам все придумал. Его идея. В конце концов, нужно быть порабощенным идеей, чтобы ее осуществить. 

Представленное на выставке в «Триумфе» — это ваши свежие работы или есть что-то ретроспективное? 

Да, я бы назвал выставку в «Триумфе» ретроспективой. Это собрание работ последних 5–6 лет, в том числе картины, которые я написал в прошлом году. А вот скульптура — это мраморная серия «Мигрантов», вторая часть цикла. Я сделал их в 2017 году, и это долгоиграющая история, посвященная идее тайны жизни. 

Мне кажется, выставка получилась довольно интересной как раз потому, что она многообразна: разные идеи, разные стили и подходы, которые не обязательно следуют одной и той же теме, но создают любопытную инсталляцию, позволяющую зрителю цельно познакомиться с моим творчеством.

В интервью для OkayAfrica вы говорите, что стали скульптором для того, чтобы доказать саму возможность им быть, «чтобы показать, что африканцы способны вырезать искусство из камня». Но сейчас в вашем портфолио есть и живописные работы, например серия «Улыбка». Ваш интерес к скульптуре все еще в приоритете или вы пробуете себя в других направлениях?

Что ж, выбор работать с мрамором оказался на практике непростой задачей. А еще  — способом изучить собственные границы и умения. Для меня это один из самых сложных видов искусства, которые только могли быть, особенно со времен античности. Это сродни следованию за многими и многими поколениями до меня. 

Люди, создававшие великое искусство… Они были всегда, везде, будь то Египет или Южная Америка, эпоха палеолита или неолита. И всякий раз человек, придавая объекту форму, по сути решал расширить уже созданное до него «нечто», трансформировать это, привнести в него что-то свое. Именно эту мысль я хотел воссоздать сегодня. 

В детстве я видел много произведений искусства, которым суждено было погибнуть. Мне же хотелось сделать что-то более настоящее, что-то, что показало бы преданность делу, решимость и труд. Поэтому я и выбрал резьбу по камню, ведь это во всех смыслах «прямой» материал.

А рисовал я всю жизнь. Но с 2012–2013 я стал более серьезно этим заниматься. Я бы сказал, что живопись всегда дополняла остальные формы моего искусства — это способ придать им больше оттенков, точности, жизни. Искусство для меня вообще инструмент общения с людьми. Я задаю вопросы способом, который люди называют «искусством». Так что на самом деле это не вопрос выбора или предпочтений.

Посмотрев на новые головы и картины, покрытые разноцветными пятнами, я сначала подумала о Яёи Кусама, а уже затем — об идее дикости, животного начала, потому что орнамент похож на леопардовую шкуру. Развейте сомнения: о чем эти работы?

Вы правы! Я думал и о Яёи Кусаме, и о гепардах в джунглях. Я думал о декларации народа масаи и даже об искусстве аборигенов в Австралии. Потому что для меня мое искусство — это свидетельство необъятной связи всего человечества. Мы будто достигли точки, когда мир един. Будучи ребенком XXI века, выросшим в центре Африки, а затем столкнувшимся с интернетом и технологиями, которые позволили нам создать единый мир, я смог оказаться под влиянием всего этого. 

Творить сегодня — это, по сути, вдохновляться разными вещами. И я говорю не только о масаи. Я говорю о жизни, которой мы живем сегодня, о влиянии, которое мы оказываем, и о том, что один человек больше не связан только со «своими» генами или местом, где он вырос. У вас больше возможностей стать тем, кем вы хотите, и любить то, что вам нравится. Вам не нужно оправдывать себя, и вы можете стремиться к желаемому. Но только пока это не разрушает общество, в котором мы живем — сегодня так много свободы, что это может быть опасно. 

Возможно, мое искусство тоже сможет это объяснить. Возможно, однажды оно послужит этому и следующим поколениям. Но мое искусство все равно останется способом представить реальность, в которой мы живем в сегодняшнем моменте. Вот в чем идея.

Пожалуй, основным из ваших художественных сюжетов являются головы младенцев. Это ваша визитная карточка, как керамические пончики у Джея Йонг Кима. Но почему именно они? В них кроется некая этническая, идеологическая, политическая идея или это метафора детства?  

И снова верно: действительно, детские головы — это моя визитная карточка, отличительный элемент творчества Бриса Эссо. Но это был выбор аудитории, на самом деле. Я всегда плыву по течению идеи и пытаюсь «накормить» творческое животное внутри себя, вот и стал делать такие головы. Они представляют собой метафору моей жизни. 

Я не считаю себя взрослым или даже зрелым человеком. Совсем нет. Каждое утро, когда я просыпаюсь, я  — новорожденный, с новыми шансами и возможностями. И все вокруг меня — молодое, хрупкое и, знаете, в каком-то смысле новое. И скульптура ребенка — это метафорический автопортрет африканца, который просыпается и живет жизнь, чтобы каждый день научиться чему-то. Он приспосабливается к тому, как устроен мир, и к тому, как его видят другие люди. 

Я работаю и над новой серией, в ней будут уже новые элементы. А еще  эти головки — мое исследование красоты и социальной коммуникации вокруг красоты, как явления. Детский образ я использую как связующее звено общей идеи. Речь тут о человечестве в целом и о том, кем мы являемся как личности. 

Думаю, что если мы углубимся в то, кем мы являемся как личности, и зададим правильные вопросы, мы поймем, что мы все одинаковы. Мы все — невежественные младенцы, населяющие эту планету. Мы играем, совершаем ошибки, падаем и встаем.

Недавно российская арт-группа LKKL тоже создала арт-объект в виде головы ребенка, она называется «Индустриальный младенец». Если сравнивать, то кажется, будто они неосознанно процитировали ваше творчество. Что можете сказать об этой скульптуре, какие эмоции она у вас вызывает? 

Хотел бы я быть настолько самонадеянным, чтобы сказать, что меня процитировали, но мне не принадлежит образ ребенка (смеется). Даже если бы я оказал влияние, я бы этим точно гордился. Потому что для меня это бы означало, что мы все едины в видении ребенка как метафоры искусства. Младенец — это своего рода образ самого ценного в человечестве, понимаете, всей невинности и всего потенциала, который возможен внутри человека. Это самое важное и сильное, что мы можем себе представить. Мы должны беречь все маленькое, что вот-вот вырастет. 

Это прекрасно, что они сделали такую скульптуру. Значит, где-то есть идея, которую мы все разделяем. А тысячи километров, которые нас разделяют географически… Их недостаточно, чтобы разделить нас идеологически. Мы все едины. Мы все люди. Пришло время по-настоящему объединить нас всех и выйти на другой уровень существования как вида. Эхо образов в искусстве, передающееся от автора к автору, — это знак, свидетельство и подтверждение того, что искусство объединяет нас.

Вы чувствуете себя признанным автором?

Нет, я бы так не сказал. Я бы не назвал себя и узнаваемым автором, хотя мое искусство, может быть, и узнаваемо. И все же, я думаю, мне нужно больше времени, чтобы оставить больший след. Пожалуй, я бы назвал себя одним из творцов этого времени. Будем надеяться, что мое творение не потускнеет и останется в памяти людей. 

Искусство для меня важнее всего. В каком-то смысле, я сотрудничаю с искусством — оно творит себя через меня. И это делает меня его слугой. Я бы хотел, чтобы люди видели во мне слугу искусства, человека, который больше похож на медиума. Если идеи хотят воплотиться в жизнь, то я становлюсь их транслятором.

Многие ли художники Африки фокусируют свое искусство на актуальных проблемах континента? Вы можете назвать наиболее трендовые из них, чем сейчас живет африканское сообщество художников? 

Многим приходится сосредоточиться на том, что находится прямо перед ними, потому что это то, что для них реально. Я не могу судить о том, что делают другие африканские художники, кроме меня… Я считаю себя гражданином мира. Да, я родом из Африки, и это придает мне определенный колорит, и все же я в первую очередь просто человек XXI века, и все мои вопросы адресованы таким же, как я, жителям этой эпохи. 

Есть ряд вопросов, которые я считаю неуместными и даже отвлекающими. И все же… Предостаточно и тех, что «на злобу дня». Мы думали, что мы уже прошли XX век. А сейчас мы живем в глобальную пандемию, видим реколонизацию населения или людей, которые пытаются деколонизироваться сами. Или вопрос самоидентификации. А африканец ли я вообще? Я вообще кто в этом мире сегодня? Мы — часть продолжающейся истории планеты в целом, и нам нужно серьезно подумать о том, как работать, чтобы эта история длилась дольше. 

Каждый человек лишь субъект обстоятельств. Нам следует смотреть не на то, что делают африканские художники и художники вообще, а на то, что порождает эти мысли и переживания. Разнообразие проблем, с которыми люди сталкиваются каждый день, создают букет искусства и самовыражения. Я бы сказал так. Искусство — это нечто, созданное человеком. А люди — существа и социальные, и политические.

Но вы можете порекомендовать кого-то из африканских художников тем людям, которые интересуются современным искусством вашего континента?

Я бы не советовал людям обращать внимание на какого-либо конкретного африканского художника. Если вам нравится африканское искусство, исследуйте просто африканское искусство. В остальном искусство то же самое. Африканский, русский ли художник — он лишь выражает то, что его трогает в повседневной жизни. Так что, если вам нравится искусство и человеческое выражение мысли, просто оглянитесь.

Что зритель должен, на ваш взгляд, вынести из вашего искусства? Какие эмоции, открытия ему несут ваши скульптуры и живопись?

Положительную энергию, смех… Знаете, мне хочется этого шутливого разговора со зрителями. Я хочу, чтобы они ушли с ощущением красоты внутри. И еще хочу, чтобы у них возникло несколько вопросов о человечестве, об образе жизни людей, даже об их собственном потенциале, о тех вещах, на размышления о которых мы обычно не тратим много времени. 

Вы уже бывали в России и наверняка знакомились с творчеством наших авторов. Опустим Третьяковку и ГМИИ им. Пушкина — кого из современных художников вы смогли оценить? 

Я пока на уровне «Братьев Карамазовых». Это произведение, в котором широта наблюдения и подход к разговору кажутся чуть ли не потусторонними, и это именно то, что я хочу создать в своей работе, — разные слои. Федору Достоевскому удалось выразить словами всю сложность человеческой жизни и человеческих переживаний. Но я не так хорош в словах. Вот почему я пробую другой подход.

Откуда берется вдохновение на такой кропотливый труд, как скульптура? Одно неверное движение — и придется начинать все заново, особенно в отношении капризной глины.

Я просто открыт для творчества и новизны. Я стремлюсь познать мир через творчество и хочу, чтобы мир открылся мне по-новому. У меня все еще есть надежда, что однажды я проснусь и возле меня произойдет какое-то чудо. Именно это позволяет мне с каждым днем становиться все ближе и ближе к сути.

Беседовала Тамара Лорка