Анатомия театра. О фестивале NET
Коллега озадаченно спрашивает в фейсбуке: полюбили ли вы спектакль Димитриса Папаиоанну «Великий укротитель» — хедлайнер нынешнего фестиваля NET? Думаю, любить его решительно невозможно. Можно или входить в эту реальность и получать от нее удовольствие, или не входить. Каждый выбирает свое.
«Великий укротитель» (так в эпоху античности называли Время) — причудливый гибрид физического театра, живых картин, перформанса и цирка. Я бы не назвала это действо гармоничным и не стала бы его привязывать к какой-то определенной теме, даже самой общей, как рождение и смерть человека. Там есть очень эффектные сцены, и одна из них — реплика картины Рембрандта «Урок анатомии доктора Николаса Тульпа». Группа учеников склонилась над трупом, который препарирует учитель. Живот разрезан, и из него что-то сейчас явно извлекут. В спектакле извлекают бутафорские кишки, которые тут же начинают жадно поедать, поднимая бокалы. Точно так же автор препарирует тело театра как такового, пытаясь извлечь из него неизвестные смыслы и придать ему новые формы. Он и человеческое тело словно разделяет на части, почему по сцене ходит фантастическое существо с женским торсом и головой, к которому весьма изобретательно приделаны две мужские ноги. Или возникают как будто из-под земли — а сцена устлана черными двигающимися пластинами, которые то поглощают, то выбрасывают людей, — руки, ноги и головы, живущие своей отдельной жизнью.
Старая культура подобна здесь белому гипсовому панцирю на молодом прекрасном теле, который с треском на наших глазах разламывают, чтобы освобожденный от сковывающей его движения оболочки юноша мог надеть кроссовки, спортивные штаны, взять рюкзачок и убежать неведомо куда. Потом эти осколки гипса соберут в черный пластиковый мешок для мусора и частично даже вывалят на авансцену. Но совсем отделаться от нее не удается: картины Дали и Магритта, ранние фильмы Бунюэля, «Живой театр» Джулиана Бека и постоянно звучащий вальс Штрауса «На прекрасном голубом Дунае» то и дело напоминают о себе. Автор с самого начала старается погрузить зрителя в ритм шаманского действа: голый мужчина ложится на одну из пластин, и его покрывают белой тканью, другая пластина падает, воздух сдувает ткань, все повторяется опять и опять. Те, кто легко поддается гипнозу, наверняка уже завоеваны и охотно подчиняются ритуалу, магии сновидения, даже не пытаясь разгадать сценические ребусы: ботинки прорастают корнями, прозрачные шарики невесть каким образом скользят по обнаженному мужскому торсу, группа тел распадается, а пластины — землю — уже исследуют космонавты в скафандрах. Все это могло бы походить на цирк, где действительно не знаешь, какой фокус тебе покажут в следующую минуту, но Папаиоанну священнодействует, все у него развивается подчеркнуто медленно, меланхолично, без тени иронии, не говоря уже о самоиронии, и, на мой взгляд, с подчеркнутой любовью к тому, что он сам же и придумывает. Это самоупоение вообще родовая черта многих современных режиссеров, тут уж ничего не поделаешь.
