«Быть в духовном платье — тяжело». Исповедь священника в Gucci

Гуччи

Почти все, что куплено мной, — кредит или дисконт. Только самых-самых дорогих ботинок — с пряжками, а я хотел именно с пряжками, — в дисконте не было. Они стоили 60 тысяч рублей. Я копил на них почти целый год. Потом оказалось, что эти пряжки рвут одежду.

На шарф я брал кредит. Кредит гасить еще два года.

Но это уже давление на жалость.

Мой друг-журналист, часто бывая у меня дома, видел, как я фотографирую какие-то вещи, которые приобрел как историк. Например, антикварные ложки. И он мне всегда говорил: «Зачем ты это делаешь? Ты будешь раздражать людей. Скажут, что ты миллиардер или что ты их украл». Я отвечал, что не хвастаюсь, но радостью делиться хочется. Это красивые, необычные вещи, я смотрю на них — и хочется мечтать!

Недавно этот друг мне написал: «Ты сейчас в гонениях за то, что меня не слушал». Если бы я его слушал, этих гонений не было бы. Но что тогда было бы у меня в сердце?

Сейчас гонения внешние, а страшны — внутренние. Многие вещи мне совсем не дороги. Не заставляйте меня, пожалуйста, оправдываться за каждую фотографию, которую я сделал в магазине. Но, конечно, когда я фотографировался с чемоданом Louis Vuitton, зная историю этого дома, я хотел приобрести такой чемодан. И приобрел бы, если бы мог. Это ведь не просто чемодан — это как бы окно в Париж, глоток свежего воздуха. И даже тот небольшой шарф, который я недавно купил, — тоже окно в Париж.

Не то чтобы я ассоциировал себя с богатыми или хотел бы быть богатым. Я просто хотел какой-то радости. Я никогда не был за границей и знаю о ней только по книгам и телепередачам. Франция для меня — страна свободы.

Года полтора назад на блошином рынке в Тушино, в Москве, я встретил двух священников. И у них на ногах были ботинки с пряжками, популярные среди белого духовенства в середине XIX века. Глядя на них, мне хотелось мечтать. Потом, когда я купил себе такие пряжки и чистил их, мне захотелось поделиться своей радостью с другими. Может быть, это глупость, но когда я пришил первую пряжку, мне это очень понравилось. Я даже в Facebook писал: «Хотелось бы, чтобы все священники носили такую красивую обувь».

Пуаро

В церковной жизни моими примерами являются Антоний Сурожский, Александр Шмеман, Григорий Кочетков. Кроме того, труды и проповеди академика Сергея Сергеевича Аверинцева. А мой герой из мирской жизни, как ни странно, Эркюль Пуаро в исполнении Дэвида Суше. Вспомните этот образ: всегда опрятный, несмотря на то что его окружение уже поддалось духу времени и стало носить бесформенные костюмы, пренебрежительно относясь к собственному внешнему виду и манерам. Он воплотил близкий мне образ: трость, карманные часы, пенсне, безупречные манеры — все это помогало ему сосредоточиться на деле, и он стал великим, стал помощником для людей, просто исходя из своего образа жизни.

В последние годы, смешно сказать, я стал подражать Пуаро: разумеется, там, где мог себе это позволить. Подрясник — черный, ряса — черная. Но я заказал себе гамаши, как у Пуаро, и часто надеваю их на ботинки. Приобрел карманные часы — начала ХХ века, «Зенит». Купил шатлен — цепочку, на которую часы крепятся. Специальные кармашки пришил к подряснику.

У меня есть проблемы со зрением — и я нашел старое, XIX века, пенсне. Потом на аукционе в интернете приобрел трость 1906 года с серебряным набалдашником. Конечно, я понимаю, что в данном случае это бегство от реальности. Но, а как еще? Слабость человека, грехи, бывает, вынуждают к бегству.

Хочется убежать через какую-то мечту. Смотришь, например, на ложки — как на мечту. А ведь у меня были ложки. Они вынимались, чтобы украсить обеденный стол, когда приходили гости — ложки были сделаны в честь английского принца, который в 1936 году отказался быть королем, потому что был влюблен. Он в течение года думал и в конце концов отрекся от престола. А ложки в его честь сделали — и они были в моем доме. Я ими гордился. Потом я их продал. Мне часто приходится продавать вещи, чтобы погасить кредитные долги.

Кладбище

95 процентов священников не носят облачений в мирской жизни. Они идут по улице — и мы их даже не видим. Сегодня священнику быть в духовном платье — тяжело. До революции как красиво одевалось духовенство! Я имею в виду белое духовенство, конечно. Сохранились фотографии, где они носят шляпы — большие, широкополые, светлые. Сейчас же вся культура церковного платья — она в храме, потому что только там священник не стесняется носить платье. На голове всегда скуфья — они никогда не носят шляпы. И черное, черное, черное. Надень цветную рясу с вышитыми цветами современный священник — да он двух шагов бы не прошел. Ему бы сказали: «Ты что, скоморох?» А святой Иоанн Кронштадтский ходил в таких рясах.

30 лет как мы избавились от советской власти, но по-прежнему живем так, как будто свободы нет.

Я, конечно, не могу назвать себя свободным человеком, иначе бы я восемь лет не лечился от депрессии. Я хожу гулять на кладбище как место, где лежат свободные люди. Место, где все внешнее уже ушло, остался только дух.

Свобода

Я чувствовал отсутствие свободы и раньше, но это ощущение стало обостряться, когда я увидел по-настоящему свободных христиан — из общины «Преображенское братство». Вот там и дух, и смысл идут рядом. Этих христиан у нас в Твери очень не любили, но я пригласил их в свой храм совершать свободные службы на русском языке. Церковнославянский, даже если человек очень хорошо его знает, не транслирует современность, не отсылает к сегодняшней жизни. В течение шести лет мы совершали открытые служения святых православных братств. Так я увидел, что есть христианство — свободное. И оно далеко от официальной церкви.

Еще, кажется, в 1876 году отец Иоанн Билюстин из Калязина, открыто заявил в журнале «Общественный вестник»: «То христианство, которое у нас сейчас в империи, не имеет отношения к тому христианству, где во главе стоит Христос».

Вся история человечества — это бегство от свободы. А Бог человека дергает и говорит: «Что ты? Свобода — это то, что тебя отличает от всех других творений!»

Ты можешь владеть всем миром или обрести спокойствие, но без свободы перестаешь быть человеком. Нельзя быть счастливым и быть несвободным. Бог сотворил человека, чтобы самому быть счастливым. Он не мог не сотворить человека, потому что счастьем хочется делиться.

Спасение

После смерти Бог не спросит, был ли ты бедным или богатым. Он даже не будет спрашивать о тяжких грехах. Единственный вопрос у него будет такой: а был ли ты человеком, помогал ли ты ближнему? Посетил ли больного, заключенного? Такие вопросы будет задавать Бог. И если человек сохранил человечность, то, я считаю, он обретет спасение. Даже если он формально по современным меркам был далек от церковной жизни.

Я близок, но это не спасает. Несмотря на то что можно отправить письмо в Австралию, одиночество бьет меня по лицу. Говорить об одиночестве священника глупо, конечно, ведь священник всегда с Богом. Но это есть. Я пытаюсь справиться с этим, идя к нему двумя своими хромыми ногами.

Подготовил Игорь Залюбовин