Самые жестокие и необычные наказания в истории человечества. Книга Пулитцеровского лауреата Стивена Пинкера «Лучшее в нас»

Развенчание религиозных догм и предрассудков искоренило одну из причин для применения пыток, но суды все еще использовали их в качестве наказания за мирские преступления и правонарушения. В древности, в Средние века и в начале Нового времени люди считали жестокие наказания абсолютно обоснованными. Смысл наказания видели в том, чтобы сделать нарушителя настолько несчастным, чтобы и ему самому, и свидетелям казни больше не захотелось преступать закон. С этой точки зрения чем жестче наказание, тем лучше оно служит своей цели. К тому же государство, лишенное сильной полиции и эффективного суда, должно стараться произвести максимальное впечатление минимальными средствами. Наказания должны быть такими жуткими и запоминающимися, чтоб каждый, кто это видел, был приведен страхом к покорности и разнес весть другим, запугав и их тоже. 

Но привлекательность варварских наказаний была не только в их практической пользе. Очевидцы наслаждались жестокостью, даже если она не служила интересам правосудия. Например, животных истязали ради чистого удовольствия. В Париже XVI в. популярным развлечением было сжигание кошек — несчастное животное подвешивали над костром и медленно опускали в огонь. Как пишет историк Норман Дэвис, «зрители, в том числе короли и королевы, корчились от смеха, пока животное горело и обугливалось, воя от боли». Популярны были собачьи и петушиные бои, бег быков, публичные казни животных-«преступников», травля медведей: животное приковывали к столбу и спускали на него собак, которые или гибли сами, или разрывали медведя на части.

Даже если люди не наслаждались пытками, они относились к ним с леденящим безразличием. Сэмюэл Пипс, вероятно один из наиболее утонченных людей своего времени, сделал 13 октября 1660 г. следующую запись в дневнике:

Ходил на Чаринг-Кросс смотреть, как повесят, выпотрошат и четвертуют генерал-майора Гаррисона; пока с ним это проделывали, он выглядел настолько бодрым, насколько может быть человек в его состоянии. Вскоре его четвертовали, показав его голову и сердце народу, издававшему радостные крики… Оттуда отправился к моему патрону, затем сводил капитана Каттенса и мистера Шепли в таверну «Солнце» и угостил их устрицами. 

Шуточка Пипса про то, что Гаррисон «выглядел настолько бодрым, насколько может быть человек в его состоянии», относилась к человеку, которого частично задушили, выпотрошили, кастрировали, сожгли у него на глазах его же внутренности, а потом отрубили ему голову.

Даже менее замысловатые расправы, известные нам под эвфемизмом «телесные наказания», представляли собой отвратительные пытки. Сегодня дети фотографируются у колодок и позорных столбов, которые собирают вокруг себя туристов в исторических местах. А вот описание реальной казни у позорного столба в Англии (XVIII в.):

Один из них, низкорослый, никак не мог дотянуться до отверстия, предназначенного для головы. Однако солдаты просунули его голову в дыру, и бедняга скорее висел, чем стоял. Вскоре лицо его почернело, и кровь хлынула из ноздрей, глаз и ушей. Тем не менее толпа в ярости нападала на него. Солдаты открыли колодки, и горемыка упал замертво у подножия пыточного инструмента. Второй же бедолага был так изувечен и изуродован предметами, которые в него бросали, что лежал там без особых признаков жизни.

Другим видом «телесных наказаний» была порка — обычная расплата за грубость или леность, которая часто применялась к морякам британского флота и африканским рабам в Америке. Существовало множество разновидностей плеток: они были способны содрать кожу, превратить плоть в кровавый фарш, прорезать мышцы до костей. Чарльз Напьер вспоминал, что в британской армии в конце XVIII в. приговор в 1000 плетей не был редкостью:

Я часто видел жертв, которых три-четыре раза возвращали из госпиталя, чтобы отсчитать им оставшуюся часть наказания, слишком жестокого, чтобы его можно было вынести за один раз и не умереть. Ужасно было видеть, как тонкую нежную кожу едва зажившей спины вновь обнажали для истязания. Я был свидетелем сотен порок, и каждый раз наблюдал, что, когда кожа снята, жуткая боль смягчается. Люди бились в конвульсиях и кричали, пока счет плеток не доходил до трех сотен. А затем они переносили остальные удары, часто до 800 или 1000, без единого стона. Они не подавали признаков жизни, и казалось, что палачи бичуют кусок бесчувственного сырого мяса.

Выражение «протащить под килем» (keelhaul) сейчас иногда употребляется в смысле «сделать устное внушение». Но его буквальный смысл описывает еще одну традиционную для флота расправу. Моряка привязывали к веревке и протаскивали под днищем корабля. Если он не тонул, наросшие на днище ракушки изрезали его плоть в клочья.

К концу XVI в. в Англии и Нидерландах наказанием за мелкие преступления вместо пыток и увечий стало тюремное заключение — не ахти какое улучшение. Узники должны были оплачивать еду, одежду и солому для своей постели, а если они или их родственники заплатить не могли, то обходились без всего этого. Иногда нужно было платить за «ослабление кандалов» — чтобы с шеи сняли воротник с железными шипами или расковали колодки, пригвождавшие ноги к полу. Паразиты, холод и жара, человеческие экскременты, скудная несвежая еда не только добавляли страданий, но и провоцировали болезни, превращая тюрьмы в фактические лагеря смертников. Многие из тюрем были заодно и работными домами, в которых полуголодных узников большую часть светового дня заставляли пилить дерево, дробить камни или крутить ступальное колесо.

~ 

XVIII столетие стало поворотным пунктом в истории узаконенной жестокости на Западе. В Англии реформаторы и общественные комитеты критиковали «жестокость, варварство и поборы» в тюрьмах страны. Натуралистические описания пыток и экзекуций стали задевать чувства публики. Вот рассказ о казни Катерины Хейз в 1726 г.: «Когда языки пламени коснулись ее, она попыталась оттолкнуть горящий хворост руками, но только обожгла их. Палач затянул веревку вокруг ее шеи, чтобы задушить женщину, но пламя уже начало припекать ему руки, и он был вынужден выпустить ее. В костер подбросили еще хвороста, и спустя три или четыре часа она превратилась в пепел».

Невыразительное слово «колесование» даже близко не описывает ужас этого вида казни. По описанию одного хроникера, жертву превращали в «вопящую марионетку, корчащуюся в потоках крови, марионетку с четырьмя щупальцами, как у морского чудовища, сырую, липкую, бесформенную плоть, из которой торчали обломки костей». В 1762 г. 64-летний французский протестант Жан Калас был обвинен в убийстве сына с целью помешать тому перейти в католицизм (на самом деле он пытался скрыть самоубийство сына). Во время дознания с целью выпытать имена сообщников его подвешивали на дыбе и пытали водой, а затем колесовали. После двухчасовой агонии Каласа задушили, чтобы положить конец его мукам. Свидетели, слышавшие, как он кричал о своей невиновности, пока палач ломал ему кости, были потрясены ужасным зрелищем. Каждый удар железной дубинкой «проникал до глубины души», и «потоки запоздалых слез лились из глаз всех присутствующих». Вольтер по этому поводу саркастически заметил, что иностранцы судят о Франции по ее утонченной литературе и прекрасным актрисам, не осознавая, что французы — жестокая нация, приверженная «отвратительным старым обычаям».

Другие выдающиеся писатели тоже начали яростно выступать против изуверских казней. Одни, как Вольтер, пытались пристыдить соотечественников, называя казни варварскими, дикими, жестокими, грубыми, людоедскими и зверскими. Другие, как Монтескье, подчеркивали лицемерие, с каким христиане жалуются на жестокое обращение с ними древних римлян, японцев и мусульман, тогда как сами они ведут себя столь же жестоко. Третьи, как американский физиолог Бенджамин Раш, один из тех, чья подпись стоит под Декларацией независимости, обращались к общности человеческой природы читателей и жертв жестоких наказаний. В 1787 г. он писал: «Мужчины или женщины, которых мы ненавидим, обладают душой и телом, созданным из того же материала, что и тела и души наших близких. Они плоть от их плоти». И, добавил он, если мы будем воспринимать их несчастья без эмоций и сострадания, тогда «принцип милосердия… тоже перестанет работать и вскоре исчезнет из людских сердец». Целью правосудия должно стать исправление оступившихся, а не причинение им вреда. А «публичное наказание никак не поможет преступнику измениться. Английский юрист Уильям Иден тоже отмечал отупляющее воздействие жестоких наказаний, написав в 1771 г.: «Мы оставляем тела таких же, как мы, людей гнить, выставляя их, как чучела на изгороди; на наших виселицах болтаются человеческие скелеты. Неужели можно сомневаться, что принудительное наблюдение подобных зрелищ может оказать какое-либо еще воздействие, кроме притупления чувств и уничтожения в людях милосердия?»

Самым влиятельным в этой плеяде мыслителей был миланский экономист и социолог Чезаре Беккариа, чей бестселлер 1764 г. «О преступлениях и наказаниях» (Dei delitti e delle pene) повлиял на всех ведущих политических мыслителей мира, включая Вольтера, Дени Дидро, Томаса Джефферсона и Джона Адамса. Беккариа начал с первооснов: целью правосудия является достижение «наибольшего счастья наибольшего числа людей» (фраза, которую позже позаимствовал Иеремия Бентам в качестве девиза утилитаризма). Следовательно, налагать взыскания можно только для того, чтобы удержать людей от причинения другим вреда большего, чем тот, что был причинен им самим. Значит, наказание должно быть пропорционально ущербу от преступления, его цель — не привести в равновесие некие мистические весы справедливости, но установить работающий механизм стимулов: «Если одно и то же наказание предусмотрено в отношении двух преступлений, наносящих различный вред обществу, то ничто не будет препятствовать злоумышленнику совершить более тяжкое из них, когда это сулит ему большую выгоду». Если подходить к уголовному правосудию здраво, становится понятно, что неотвратимость и оперативность наказания важнее его строгости, что уголовные суды должны быть публичными и основываться на доказательствах и что смертные казни как сдерживающая сила нецелесообразны, а государство не должно обладать правом их применения.

Эссе Беккариа впечатлило не всех. Его включили в папский «Индекс запрещенных книг», его положения рьяно оспаривал правовед и богослов Пьер-Франсуа Муйар де Вуглен. Он насмехался над ранимостью и чуткостью Беккариа, обвинял его в безответственном подрыве проверенной временем системы и доказывал, что только суровые наказания могут уравновесить врожденную испорченность человека, отягощенную первородным грехом.

Но в итоге победили идеи Беккариа, и через несколько десятилетий пытки были запрещены во всех крупных западных странах, включая только что отделившиеся Соединенные Штаты, где была принята Восьмая поправка к Конституции, запрещающая «жестокие и необычные наказания». Хотя невозможно точно рассчитать, насколько сократилось применение пыток (потому что многие страны запретили различные их виды в разное время), итоговый график на рис. 4–2 показывает, когда 15 крупных европейских стран (а также США) наложили прямой запрет на основные виды судебных пыточных практик.

Здесь и на других графиках этой главы я выделяю XVIII в., чтобы показать, как много гуманитарных реформ было начато в этот примечательный промежуток времени. Еще одна — предотвращение жестокого обращения с животными. В 1789 г. Иеремия Бентам логически обосновал права животных словами, которые и сегодня являются девизом зоозащитных движений: «Вопрос не в том, могут ли они думать или говорить. Вопрос в том, могут ли они страдать». В 1800 г. в британский парламент был внесен первый законопроект о запрете травли медведей. В 1822 г. был принят Закон о плохом обращении со скотом, а в 1835-м он распространился на быков, медведей, собак и кошек. Как и многие гуманитарные движения, зародившиеся в эпоху Просвещения, движение в защиту животных обрело второе дыхание в Эпоху революции прав во второй половине XX в., достигнув кульминации в 2005 г., когда в Британии запретили последний кровавый спорт — охоту на лис.

Оформить предварительный заказ книги можно по ссылке