«Бедное братство» Марины Лошак
Когда я шел на встречу с директором ГМИИ им. А. С. Пушкина Мариной Лошак, то рассчитывал увидеть ее новый кабинет. О нем много писали в СМИ. И сама Марина рассказывала, как ей хотелось распахнуть двери святая святых, куда раньше могли войти только избранные. И даже специально был приглашен художник Александр Бродский, превративший директорский кабинет в затейливую инсталляцию на двух уровнях, имитирующую «лавку древностей и кабинет философа одновременно». Так, по крайней мере, сообщал канал «Культура» и живописал Elle Decoration.
Но когда я туда вошел, выяснилось, что меня ожидали все те же старинные марины в золотых рамах и солидная, неподъемная мебель, которая стояла еще у ее предшественницы Ирины Александровны Антоновой. Оказалось, что инсталляцию уже демонтировали.
— Что так? — расстроился я.
— Но это же был выставочный проект, — устало улыбается Марина.
Вечность и миг
Вообще, музейная жизнь располагает к некоему хмурому постоянству и академической основательности: все должно быть на своих местах, как зафиксировано в многочисленных описях и музейных каталогах. А иначе это уже не музей, а временная экспозиция, которая сегодня есть, а завтра нет. Но, может быть, это и есть главный тренд наших дней? Очаровательная мимолетность, очевидная временность и всяческое непостоянство. «В четверг и больше никогда». Название давней повести Андрея Битова дает ключ к пониманию сегодняшнего музейного бытия. «Не навсегда прошу, а лишь на миг, на миг…» А это уже Белла Ахмадулина, кстати, исправная посетительница и почитательница Пушкинского музея.
Сейчас главное, чтобы этот миг был отражен в инстаграме и других соцсетях, чтобы модные девочки и мальчики в худи и сникерах успели сделать селфи, ну и лайки поставили где надо. Кому помешают лайки? Уж точно не ГМИИ им. А. С. Пушкина, последней цитадели классического искусства, где все взывает к вечности и напоминает о былом величии, включая бронзовую дощечку на двери соседнего кабинета — «Президент И. А. Антонова».
Сосуществование двух музейных директрис за одной перегородкой — это, конечно, отдельный сюжет, который еще ждет своих историков и мемуаристов. Но пока сохраняется дипломатический паритет. Старые кадры постепенно уходят. Идет ротация и смена поколений. Молодых лиц стало существенно больше. Редкий день проходит, чтобы в музее не произошло очередное событие: лекции, квесты, концерты, презентации. Большая музейная машина работает в режиме нон-стоп, не замирая даже в выходные. Собственно, наша встреча с Мариной Лошак была назначена именно на этот день — на понедельник, когда музей закрыт.
Ее имя я впервые услышал в середине 1990-х годов. Долгое время Марина ассоциировалась у меня с ее мужем, известным журналистом и многолетним главным редактором газеты «Московские новости» Виктором Лошаком. Я знал, что оба они из Одессы. Что у Марины в прошлом был Литературный музей, созданный при ее непосредственном участии с нуля, а потом уже в Москве, тоже литературный, Музей им. В. Маяковского. Впрочем, там она проработала недолго, уйдя с головой в перестроечную галерейную жизнь. Названия разных знаковых и модных институций — от галереи «Роза Азора» до Gary Tatintsian Gallery — могли бы украсить портфолио любого пиарщика, претендующего на престижное место в столичной арт-тусовке. Наверное, самым весомым аргументом в пользу несомненных деловых качеств Марины и ее способности адаптироваться к новой экономической ситуации стала работа в «СБС-Агро». Официально ее должность называлась «атташе по культуре», но неофициально было известно, что она отвечает за первую банковскую коллекцию по искусству, которую ей поручил собирать владелец СБС банкир Александр Смоленский. Недавно я разбирал старые бумаги и наткнулся на стертую пластиковую кредитку «СБС-Агро». Именно с ней я носился как угорелый по Москве в августе 1998 года в последней надежде снять хоть какие-то деньги, вначале зависшие, а потом безнадежно сгинувшие в бездне разорившегося СБС. Где этот банк? Где Смоленский? Где его коллекция? Who knows? Поехали дальше.
Впрочем, Марина тогда не потерялась. Она принадлежит к тому типу людей, которые сохраняют улыбчивую невозмутимость в любых обстоятельствах. Под нее в 2012 году была создана даже новая должность арт-директора музейно-выставочного объединения «Столица» (позже переименованного в «Манеж»), куда вошли и Центральный выставочный зал «Манеж», и Малый Манеж, и Домик Чехова, и еще множество других пространств, где, как предполагалось, в скором будущем развернется какая-то невиданная доселе выставочная жизнь. Но и эта история продлилась недолго. Потому что спустя всего год последовала ошеломительная новость: Марина Лошак стала директором ГМИИ им. А. С. Пушкина.
В это невозможно было поверить, тем не менее 1 июня 2013 года эпохальное правление Ирины Александровны Антоновой, продлившееся без малого рекордные пятьдесят лет, закончилось. Дальше речь шла о разного рода формальностях и дипломатических жестах, на которые начальство, к счастью, не стало скупиться, полагая, что притеснять директора-легенду себе дороже. Понятно, что жизнь Марины в ситуации постоянного присутствия великой предшественницы не обещала быть безмятежной. Это как если бы две королевы, вдовствующая и царствующая, оказались заперты в стенах одного дворца и вынуждены были постоянно делить одни и те же драгоценности короны.
Вся власть и полномочия, разумеется, были у Марины, но авторитет, верность принципам высокого искусства, элегантные жемчуга и тщательно уложенные седины — все это продолжала успешно демонстрировать Ирина Александровна, которая и в свои девяносто семь лет, похоже, не собирается сдавать позиции. Раз или два мне приходилось наблюдать обеих дам в ситуации официальных музейных торжеств. Марина держалась подчеркнуто скромно и, я бы даже сказал, застенчиво, будто изо всех сил пыталась слиться с резным порталом «Златые врата» в Итальянском дворике. Отчасти этому способствовал и избранный ею неприметный, неброский стиль — дорогая простота от бельгийца Dries Van Noten. Кто знает, тот оценит, кто не знает, тот пусть идет лесом. Помпезная величавость уступила место практичности и многофункциональности. Не без внутреннего сопротивления, не без усилия, но дело сдвинулось в том направлении, которое наметила Марина, упорно проводя линию на модернизацию музея, на его омоложение, на привлечение новых лиц и внедрение новых идей.
Мы встретились накануне открытия сразу трех больших международных проектов, которые грядут нынешним летом. Один готовится для Венеции в рамках Биеннале, два других — для Москвы. В первом случае — это кураторский проект, объединивший сразу нескольких ярких российских и западных художников. В двух других — выставки из собраний нашего соотечественника Сергея Ивановича Щукина и француза, президента LVMH г-на Бернара Арно. Как все это собрать и одновременно развести в нужных направлениях? Как отследить детали и не упустить главного? Как постоянно держать руку на пульсе и одновременно дать волю инициативе молодых сотрудников ГМИИ, для которых все три проекта тоже своего рода вызов, попытка показать и утвердить свой взгляд на музейное дело?
В двух шагах от La Fenice
Марина сразу дала мне понять, что она против любых объединительных трафаретов и обязательных этикеток. Ей не нравятся такие термины, как «молодые художники», или «женщины-художники», или еще какие-то там художники. Она против непременного упоминания национальной принадлежности. Как будто пресловутый «пятый пункт» что-то решает в искусстве!
«Никаких гетто!» — с неожиданной страстью восклицает она. Для Марины в венецианском проекте имеется один безусловно великий художник — это Якопо Робусти, более известный под прозвищем Тинторетто («маленький красильщик»), главная звезда Венеции, чей пятисотлетний юбилей отмечается в этом году всем миром. Вокруг него и будет закручена вся кураторская история ГМИИ. По иронии судьбы в качестве венецианского адреса им достался храм Сан-Фантин, располагающийся в двух шагах от многократно горевшего оперного театра La Fenice и своим соседством лишний раз напоминающий о бренности и ненадежности всего рукотворного.
«Тинторетто принадлежал к тому особому типу художников, кто с самого начала ощущает себя своего рода мессией, — убеждена Марина. — У него были высшие цели и задачи. И хотя он, конечно, не порывал с окружающим социумом и продолжал писать портреты на заказ, свое истинное предназначение он видел в том, чтобы работать именно с бедными братствами, со скуолами — профессиональными сообществами или группами людей, объединенными гуманитарными идеями, далекими от меркантильных расчетов. Все грандиозные работы Тинторетто, которые мы знаем, — росписи в Санта-Мария-дель-Орто или необъятные полотна в венецианской Скуоле Сан-Рокко, — были созданы фактически бесплатно. Его произведения — это не просто живописный фон для церковных служб. Ведь отцы церкви рассматривали литургию как единый акт, где на человека должны воздействовать и слова молитвы, и музыка, и пение, и изображение на стенах. Состояние аффекта очень важно для понимания сущности искусства позднего Возрождения и самого Тинторетто».
Собственно, в задачу современных художников, приглашенных музеем, входила попытка достичь именно этого состояния современными средствами, транскрибировать на свой лад идею бедного братства.
Марина делает акцент на слове «бедный». У меня оно вызывает сомнение.
— Хорошо, пусть братство, — уступаю я, — но почему бедное-то?
— Любое собрание людей, которое создано, чтобы осуществить какую-то гуманитарную миссию, является бедным. Мы ведь не коммерческая институция. Если вдуматься, то любое собрание на коммунальной кухне в нашем недавнем советском прошлом тоже было бедным братством. Но эту нашу общность отличает потребность думать о важных перспективах, попытка объяснить и сформулировать собственный мир, непременное желание улучшить существующий миропорядок. Речь идет не только о нашем музейном сообществе, но обо всех благотворительных фондах, общественных организациях, помогающих бедным и страждущим, всем, кто реально нуждается в помощи. Сегодня они являются продолжением тех самых скуол, где учили деятельному милосердию.
Среди художников, которые задействованы в проекте, значится известный театральный режиссер Дмитрий Крымов. Все знают его спектакли и талантливых учеников, но, кажется, успели забыть, что Дмитрий сам по себе прекрасный художник. В его биографии был период, когда он резко порвал с театром и стал заниматься исключительно графикой и станковой живописью. В Венеции он дебютирует в новой для себя сфере, как художник видео-арта, использующий элементы живого театрального перформанса. Кроме этого, предполагается участие американца Гэри Хилла, виртуоза психоделических экзерсисов и «молчаливых» видеоинсталляций. Его специализация — чистый звук. И это тоже неслучайно. Ведь Тинторетто любил устраивать музыкальные вечера для своих друзей и заказчиков. Да и сам, когда появлялась возможность, предпочитал рисовать под музыку, становившуюся для него частью творческого процесса. Хилл предложил затейливый синтетический проект, где свет и музыка будут существовать на равных.
Ирина Нахова представит несколько новых видеоработ. Все они связаны или напрямую соотносятся с пространственными поисками Тинторетто, так же как и произведения классика абстракционизма, итальянца Эмилио Ведовы, которые тоже займут свое место на стенах храма Сан-Фантин.
Наверное, самое сложное — все это совместить в нечто законченное и цельное, чтобы голоса художников не старались заглушить друг друга.
Но Марина заверила меня, что все под контролем.
— Мы придумали технологически сложный, но по сути единственно возможный вариант: у каждого художника по секундам прописана своя партия, или, как мы называем, «месса». Человек приобретает билет на определенный сеанс. Входит в церковь, когда она погружена во тьму. В какой-то момент он видит проект Дмитрия Крымова и идет к нему. Действо рассчитано на двадцать пять минут. Гаснет один экран, а после вступает со своим соло Гэри Хилл, и все пространство храма заполняется звуком и светом. Потом настает очередь Иры Наховой, потом — картин Ведовы… По сути, это разыгранный как по нотам спектакль, где за каждым закреплена своя роль, у каждого есть своя тема. И каждый голос звучит отдельно, не сливаясь в единый хор.
Всем, кому надо, имеют шанс приобщиться к гастролерскому «спектаклю» ГМИИ им. А. С. Пушкина начиная с середины мая до октября. А что же в это время будет происходить в родных стенах на Волхонке?
Единственный выбор
Прежде всего грядет эпохальная выставка из собрания Сергея Ивановича Щукина, московского богача и коллекционера, запавшего в свое время на французских импрессионистов и скупившего их в таком количестве и такого качества, что сами французы потеряли дар речи, когда увидели все это великолепие в Фонде Louis Vuitton два года назад. Собственно, в Париже произошло то, к чему призывала Ирина Антонова и что в конечном счете ускорило ее отставку.
Напомню, что именно она на прямой линии с президентом РФ В. В. Путиным рискнула первой поднять вопрос о воссоединении двух знаменитых коллекций западного искусства С. Щукина и И. Морозова в один музей. Собственно, музей этот уже был в Москве и просуществовал больше двадцати лет, пока в пылу борьбы с космополитизмом и тлетворным влиянием Запада его не закрыли по указанию Сталина в 1947 году, разделив собрание между ГМИИ им. Пушкина и Государственным Эрмитажем.
По версии Антоновой, никто ничего не делил. Из-за огромной выставки подарков к сталинскому юбилею всем картинам просто не хватило места в запасниках ГМИИ и их передали на временное хранение в Эрмитаж. Углубляться в пыльные дебри этого спора нет никакого желания, тем более что общественность Антонову тогда не поддержала и даже, наоборот, недвусмысленно осудила за ее демарш. Мол, не дело обирать один музей в пользу другого, пусть даже невинно репрессированного.
Тем не менее резонанс у скандала получился огромный, так что его эхо докатилось до самого месье Бернара Арно, одного из самых богатых людей мира, владельца могущественной корпорации люкса LVMH. С его деньгами и возможностями удалось то, что не удалось бы никому: воссоединить наконец обе коллекции, Морозова и Щукина. Таких очередей Фонд Louis Vuitton не знал никогда. Билеты были раскуплены на месяц вперед. Париж охватила лихорадка: только и разговоров было о гениальной выставке из России, которую нельзя пропустить. За два месяца на наших импрессионистах побывало 1,25 миллиона человек — рекордная цифра для любого музея.
Нашим музейным боссам тоже пришлось сделать выводы. В конце концов договорились на «обменные» гастроли: в Москве нынешним летом будут выставлены картины из коллекции Щукина, а в Эрмитаже — собрание Морозова. То есть во избежание опасных иллюзий и новых спекуляций решили не рисковать и не делать одной большой экспозиции. Но на высшем уровне постановили, что по отдельности выставлять обе коллекции можно. Чем мы хуже французов?
В разгар эпохальных торжеств по случаю заключения музейного мира должен появиться, как deus ex machina (Бог из машины), сам месье Бернар Арно. Миротворец, коллекционер и филантроп, только что отдавший двести миллионов евро на восстановление недавно горевшего Нотр-Дама.
Надо особо отметить, что прибудет он не один, а вместе с выставкой из собственной коллекции современного искусства, которая разместится на месте импрессионистов, отбывающих на временное жительство в Генеральный штаб в Санкт-Петербург.
Уже понятно, что в залах Галереи западного искусства и Америки XIX—XX веков масштабным полотнам Рихтера или Баскии будет тесновато, но речь идет скорее о некоем концептуальном жесте, о сигнале, обращенном ко всем богатым и знаменитым в России. Вот посмотрите, перед вами живой пример расчетливой щедрости и умной благотворительности. Этот сухощавый господин с кустистыми седыми бровями в неизменных темно-синих двойках имел все шансы войти в историю только как свекор русской модели Натальи Водяновой. Зато теперь о нем знают как о создателе гениальной коллекции, где собраны лучшие художники XX—XXI веков, и еще как о владельце грандиозного Фонда Louis Vuitton, не побывав в котором сегодня уже нельзя считать, что ты видел Париж.
Тут работает безошибочная логика, в совершенстве освоенная еще римскими императорами: хочешь, чтобы твое имя осталось в веках, придется раскошелиться на какое-нибудь бедное братство. История учит, что даже среди выдающихся художников обязательно находились какие-нибудь рвачи, норовящие кинуть и развести. Но гениальный коллекционер отличается от обычного любителя прекрасного не только количеством денег на банковском счете, но и умением делать единственно правильный выбор. Бернар Арно рискнул и, похоже, не прогадал.
А вот С. Щукин с И. Морозовым сделали свои ставки, но формально остались ни с чем. Советская власть разорила обоих коллекционеров, отняв у них главные сокровища, но не смогла уничтожить память, не смогла стереть из истории искусства их имена. Они все равно продолжали проступать как симпатические чернила в тайных рукописях или секретных текстах. А потом они вернулись, Сергей Щукин и Иван Морозов. Вернулись, пусть даже не в виде бронзовых или золотых букв на мраморном фасаде, как заслужили, но в виде крупного шрифта на глянцевом каталоге и памятного знака на музейной стене. Уже немало!
Значит, все было не напрасно, значит, им обоим удалось сотворить нечто такое, что пережило их самих, и тех великих художников, чьи картины они собирали с такой страстью, и маршанов, с которыми они отчаянно торговались. Они победили время, предрассудки, несправедливость и равнодушие потомков, доказав своей судьбой, что подлинно великое искусство на миг не бывает. Оно надолго, если не навсегда.
…Нам пора заканчивать. Марина спешит. В выходной день у нее уйма дел. После «Сноба» запланирована другая встреча, а ей еще надо сняться для журнала. Добежала до мраморной лестницы, где фотограф предусмотрительно выставил свет. Присела на краешек банкетки, спрятав ноги под длинный подол юбки с розовой каймой. Попыталась ласково улыбнуться в объектив. Услышала, как щелкнул затвор камеры — один раз, второй, третий. И тут же пулей понеслась дальше.
— Если надо, можем потом договорить по телефону, — бросает она мне на бегу вместо прощания.
Мгновение, и ее уже нет. Под диктовку помощницы вбиваю директорский номер себе в айфон. Всегда надо иметь под рукой контакты «бедного братства».