Фото: Annie Spratt/Unsplash
Фото: Annie Spratt/Unsplash

Скорую помощь я тогда так и не вызвала, но к нашему психиатру мы с О. записались. Та предложила радикально сменить таблетки. И О. вдруг так же радикально изменилась. К моему изумлению, она совершенно протрезвела, впервые за все время нашей совместной жизни.

Это было похоже на чудо. Вместо вечно хохочущей девочки, которую постоянно куда-то несет, появилось вполне спокойное существо, способное рассуждать.

Сама О. была потрясена тем, что с ней произошло.

Мы зашли с ней в магазин — вообще-то я старалась не брать ее в магазины, ее надо было держать за руку, чтобы она ничего не схватила и не сунула себе в карман, а этот расклад был чреват скандалами — но вот зашли, нам надо было купить ей на танцы бутылку воды, булочку, банан. О. даже и схватила какой-то пакетик, но не сунула его в карман и даже не заорала «хочу!», а мирно спросила:

— Можно мне орешки?

— Давай не эти, а такие же, но подешевле? — ответила я. И протянула ей другой пакетик.

— Хорошо, — покладисто сказала О.

И положила свой пакетик назад на полку, а мой — в корзину.

Я была впечатлена. Но О. была впечатлена еще сильнее.

Мы вышли из магазина, и она изумленно сказала:

— Мама, ты видела, что произошло? Я вообще не орала! Ты сказала мне взять другие орешки, а обычно же я ору. Я ору: «Нет! Хочу те! Купи мне те!» А тут я вообще не орала! Что со мной?

— Конечно, я видела, — сказала я. — Это очень круто. А что с тобой, действительно?

— Мне почему-то не хочется орать, — обескураженно сказала О. — Мне всегда хочется орать. Всегда! А сегодня почему-то не хочется. Ты сказала: «Возьми другие». И что? Мне все равно, какие. Пожалуйста, давай другие. Зачем орать?

— И не говори, милая, — сказала я. — Я тоже не понимаю, зачем орать.

— Обычно очень хочется, — ответила О. — Не из-за орешков. Просто хочется орать. 

— Я заметила, — сказала я.

— Но почему мне хочется орать, я не знаю. Почему я ору, мамочка? Что со мной не так?

Если бы она вдруг взлетела, как птица, я бы, наверное, удивилась меньше.

В тот период я так уверовала в психиатрию, что советовала обратиться к психиатру совершенно всем знакомым приемным мамам, жалующимся на трудное поведение детишек

Протрезвев, О. с изумлением озиралась, задавала много вопросов и делилась новыми впечатлениями:

— У нас, оказывается, такие танцы интересные! — говорила она.— Я думала, мы просто так бегаем и прыгаем. Ну то есть я вообще про это не думала, а бегала и прыгала, как велели. А оказывается, это такая сценка! Ну будто спектакль, мы там разное изображаем. Сначала мы выбегаем, чтобы все поглядели, какие мы. Потом другие выбегают — и мы будто соревнуемся с ними, кто круче танцует. Надо же!

Стала ли она при этом танцевать лучше? Нет! Даже наоборот.

— Девочка у вас будто поумнела, а куража-то поубавилось, уже не такая резвая, — сказал мне тренер. Но он все равно был доволен нашей О., она плясала технично и весело. Танцы оставались ее сильной стороной при любом раскладе: с какой же скоростью она пролетала по сцене, как бойко вращалась, как высоко прыгала! И неизменная улыбка на лице тут была очень кстати. Насколько трудно О. давалась учеба, настолько же хорошо ей давались танцы, и я думала, что, может, они потянут на дело, которым она займется в будущем? Как было бы здорово.

Но тут О. и учебой заинтересовалась. Она честно попыталась въехать в то, что они проходят в школе. И даже книжки начала читать не из-под палки, а по доброй воле.

Я была необыкновенно воодушевлена. Мне казалось, мы спасены. После долгих мучений и мытарств мы наконец нашли выход. Волшебные таблетки убрали и агрессию, и возбуждение: у нашей О. вдруг открылись способности к здравомыслию. О чудо, чудо!

В тот период я так уверовала в психиатрию, что советовала обратиться к психиатру совершенно всем знакомым приемным мамам, жалующимся на трудное поведение детишек. Мне уже казалось, что главное — это подобрать правильные таблетки.

Какие-то проблемы, безусловно, оставались. Например, красть наша О. все же не перестала. Но я стала относиться к этому более терпеливо — как к некоторому техническому сбою. Я механически обыскивала О. на вход и на выход и занудно отчитывала ее, обнаруживая добычу. Психолог посоветовала нам вести подробный учет хищений и как-то их отрабатывать, расплачиваться за каждый рубль — это было так скучно, что я надеялась на эффект, потому что скуки О. не терпела. Если я злилась, О. приходила в бурный восторг, так что злиться точно не имело смысла. А вот подробный учет утраченного с неизменной отработкой… да, это ее реально угнетало. 

Всерьез позанимавшись уроками, О. осознала, что вообще-то ей это совсем не нравится

Меня же угнетала абсолютная невозможность объяснить О., что вообще-то воровать нельзя. Она мне будто не верила. Казалось, что для нее это такая игра: она что-то крадет, мы ищем и сердимся, ругаем ее, она хохочет. Чем сильнее мы сердимся, тем громче О. смеется, и никакие наказания ее не берут, они тоже становятся частью привычного шоу. Конечно, она говорила свое «мамочка, прости, я больше не буду», но так, будто и эти извинения были неотъемлемой частью нашей игры. И я ничего не могла с этим поделать, именно тут О. не протрезвлялась. Убедить ее в том, что я вовсе не играю с ней в сыщика, у меня не получалось.

Вроде как О. обижалась, что ее, в отличие от А., всюду водят за руку, но и в этом был мощный игровой компонент. Да, вот такая я особенная, ко мне приставлена спецохрана. Ха! Вы еще не знаете, на что я способна! Держите меня семеро! Впереди магазин — вдруг захочу что-нибудь стащить?

Вдобавок, всерьез позанимавшись уроками, О. осознала, что вообще-то ей это совсем не нравится. Ходить в школу в трезвом состоянии очень скучно, абсолютно ничего веселого там не происходит. Раньше О. хохотала на уроках и ходила на голове на переменах, а теперь ей там было не по себе. О. жаловалась, что, когда учитель говорит, ей тяжело его слушать и она почти ничего не понимает. И я решила, что нам нужно подобрать для нее какой-то другой, адаптированный вариант обучения. Поэтому мы пошли к районному психиатру за направлением на ПМПК, психолого-медико-педагогическую комиссию.

Это была та самая психиатр, к которой мы полтора года назад приходили за справкой, что О. совершенно здорова. Я была уверена, что она нас забыла, но нет.

— О! — приветливо сказала доктор. — Вы же ко мне уже приходили с вашей девочкой! Вы меня тогда так удивили, что я, знаете, даже ставила вас в пример другим мамам.

— Меня? В пример?!

— Да! Мне понравился ваш боевой настрой. Многие теряются и начинают паниковать, когда сталкиваются с нарушениями психики у детей. А вы так гордо заявили, что с вашим ребенком все будет в порядке. Очень достойная позиция. 

Вот уж точно: нам не дано предугадать, как слово наше отзовется.

— Не хочется вас разочаровывать, но, честно говоря, я с тех пор свои позиции весьма сдала, — сконфуженно сказала я. — Мы в итоге к частному психиатру обратились. И таблетки пьем.

— И как?

— К счастью, помогают, стало лучше.

— Так это прекрасные новости! — сказала доктор. — Хорошо, что обратились, хорошо, что таблетки помогают. А чем я вам могу помочь?

Фото: Gambler_94/Unsplash
Фото: Gambler_94/Unsplash

Я пожаловалась на проблемы с учебой, попросила дать О. направление на ПМПК. Доктор вытащила много разных карточек со всякими заданиями и принялась тестировать О. К моему удивлению, О. отвечала быстро и совсем неплохо. Затруднения у нее вызвали только задания, где надо было придумывать рассказы по картинкам. Пока задания были про обобщающие слова, лишние или недостающие детали, синонимы и антонимы, О. была предельно сосредоточена. Но при виде картинок, требующих комментариев, у нее на лице появилось отсутствующее выражение. «Вот на столе три тарелки — сколько людей будет обедать, О.?» — «Что? Где? А! Да сколько угодно!» — «Почему? Ведь тарелок три?» — «Ну и что? Может, они на голову себе наденут эти тарелки, а есть будут прямо из кастрюли!» — «Но ведь и ложек на столе три?» — «Ну и что? Зачем им ложки, будут хлебать, как свиньи, ха-ха!» — «А почему бы им не поесть из тарелок, О.?» — «Да что вы пристали с этими тарелками! Это какие-то важные тарелки, что ли? Если важные, то точно не ихние. Небось стырили тарелки-то, сейчас полиция придет, в тюрьму всех проводит, уже не до еды им будет, не успеют свой супчик дохлебать. Так им, идиотам, и надо, пусть сдохнут в этой тюрьме, пусть сгниют, пусть крысы их сожрут, туда им и дорога».

— Направление-то я дам, — сказала доктор. — Но какую именно адаптированную программу вам могут предложить — не представляю

Начинала тест О. вежливо и спокойно, а постепенно сползла в откровенную грубость. Я хотела вмешаться, но психиатр слушала О. все с возрастающим интересом.

— Ты воруешь? — внезапно для меня спросила она.

— Конечно, — развязно сказала О. — Всегда ворую я.

— Зачем?

— Да не знаю, — сказала О. — Мне самой ничего не нужно.

— Кто-то тебя заставляет? Говорит тебе воровать?

— Да.

— Кто?

— Мой мужчина.

— А что это за человек? Где ты с ним познакомилась?

О. примолкла и как-то зависла.

— Он всегда со мной был, — наконец сказала О.

— Ты и сейчас его слушаешь? В данный момент он тоже с тобой разговаривает?

— Да, — неохотно сказала О.

О. выпроводили в коридор, и доктор сказала:

— У вашей девочки все очень неплохо с интеллектом. Она даже с опережением возрастной нормы идет. Проблемы тут совсем другие. Вы же об этом знаете?

— Ну… частично, — честно ответила я. Постоянно обнаруживалось что-то новое. Еще неизведанное.

— Направление-то я дам, — сказала доктор. — Но какую именно адаптированную программу вам могут предложить — не представляю. Обычно в таких случаях рекомендуют надомное обучение. Вы к нему готовы?

— Нет, — честно ответила я.

— О том и речь, — сказала доктор. — Что, если ее мужчина начнет давать ей какие-то более жесткие указания?

— Да может она придумала это все? — ответила я. — Знаете, слово за слово… Мы с детьми недавно про Незнайку читали, с ним там совесть по ночам разговаривала. Может, с О., наоборот, ее темные начала говорят?

— Ну и что вы будете делать, если ее темные начала заговорят еще громче?

Я пожала плечами. Направление доктор пообещала отдать через несколько дней. 

И мы с О. пошли домой.

О. не слышала наш разговор с доктором, но сочла своим долгом объясниться.

— Нет никакого мужчины, мама, — сказала она. — Никто меня не заставляет воровать. Не знаю, зачем я все это наговорила.

— Ты так круто делала все задания, — ответила я. Меня это поразило даже сильнее. — Там, где надо было найти лишний предмет или добавить то, чего не хватает. Или подобрать нужное слово. Какая же ты умная, О.!

— Мне легко это все, — сказала О.

— Почему же тебе так сложно учиться в школе?

— Мне неинтересно там. Я не хочу учиться.

— А тут вдруг почему стало интересно?

— Но мы же хотим справку получить, чтоб было проще? Я думала, это для нее надо?

— Ох, милая!

Я подтверждала: именно за ней я прилетела на другой конец страны, в страшный мороз, только за ней, только для нее

В то время мы вместе ходили к новому психологу, которая взяла на себя роль миротворца. Она объясняла мне, какая чудесная у меня девочка (все проблемы предлагалось рассматривать как болезненные явления, от которых сама О. хотела бы избавиться, но пока, увы, не в силах). Эта концепция была мне близка, а тут еще и сама О. вдруг вошла со мной во вполне человеческий контакт. Психолог убеждала меня в том, что О. привязалась к нам так сильно, как могла, просто ей это дается очень сложно, у нее нет опыта надежных отношений со взрослыми и нет привычки доверять взрослым, любое сближение приводит ее в панику. Но со временем…

То ли благодаря общению с новым психологом, то ли из-за своего внезапного протрезвления — а может, совпало сразу несколько обстоятельств, она еще и резко повзрослела, — О. начала относиться ко мне как-то иначе. Спокойнее, с одной стороны, и критичнее, с другой.

— Мама, — однажды сказала она, — я раньше думала, что ты какой-то особенный человек. Что ты мама моя! А ведь это не так.

— Ну… я тебя, конечно, не рожала, но с тех пор, как я забрала тебя из детдома, я ведь и есть твоя мама?

— Ну как бы да. Но я-то думала, что я ждала именно тебя! Что только ты могла меня забрать! А ведь это не так. Меня могла забрать любая женщина. Кто угодно.

— Как это — кто угодно?

— Ты почему меня забрала?

— Хм. Ну, я увидела про тебя ролик, ты мне понравилась, я позвонила в вашу опеку, расспросила про тебя, приехала…

— Вот именно! Это мог сделать кто угодно! Любая женщина! Любая подружка твоя! Они все добрые. Много у кого есть приемные дети. Просто они забрали кого-то еще, а не меня, понимаешь? А могли бы забрать меня.

— Ну…

— Ведь правда?

— В целом — да, правда.

— И я могла оказаться не в твоей семье, а в другой. У меня были бы другие братья и сестры. У меня могло вообще не быть никаких братьев и сестер! Я могла бы быть одна! Ведь так могло быть?

— Да, О. Могло.

— То есть это была случайность? Ты забрала меня случайно?

Фото: Annie Spratt/Unsplash
Фото: Annie Spratt/Unsplash

Эти разговоры давались мне трудно, я не понимала, чего О. от меня хочет. Психолог считала, что ей нужно подтвердить, как она для меня важна. Что никакой случайности тут нет. Что я хотела забрать именно ее и приехала именно за ней. И я подтверждала! Именно ее, именно за ней, прилетела на другой конец страны, в страшный мороз, только за ней, только для нее.

Но эти подтверждения не давали О. успокоения — даже наоборот, они вызывали у нее досаду.

— Я поняла! — сердито говорила она. — Ты мне это уже сто раз сказала. Но ведь мой ролик могла увидеть другая женщина, правда? И она точно так же бы за мной прилетела, да?

— Да, — отвечала я. — Странно, что тебя не забрали раньше. Такая милая девочка. Не понимаю, почему ты столько лет просидела в детдоме.

— Но и потом это могло быть. Ты бы, например, не прилетела. А через неделю прилетела бы другая женщина. И она могла бы быть какой угодно. Она могла бы быть молодой, красивой. У нее могло бы не быть своих детей. Могло быть так: у нее нет детей, она посмотрела ролик, полюбила меня. И я ее единственный ребенок.

О. мечтала, и у нее становился счастливый вид. Получалось, что словами о том, как она мне важна, я ее вовсе не поддерживаю, а спускаю с небес на землю. 

— Ох, ну конечно, могло быть как угодно! Но случилось то, что случилось, тебя взяла именно я и теперь ты с нами, — упорно повторяла я.

— Я вижу, — уныло отвечала О. И вздыхала.

Да, у нашей О. появились способности к здравомыслию. И она принялась обдумывать свое положение. Но чем дольше она его обдумывала, тем меньше оно ей нравилось. Вот она, О. Вот семья, в которую она попала. Выбирала ли она эту семью? Если за шесть лет жизни О. в детдоме к ней пришла только я — какой же тут выбор? Хватаешься за любую возможность. А что, если мы ей ну совсем не близки? Прилетели из своего параллельного мира, привезли ее в чуждую ей реальность. И давай встраивайся. Она, может, ждала, что ее приведут в королевский дворец, как это бывает в сказках, а тут какая-то захламленная малогабаритная квартира, куча детей, каждый со своим характером. А от тебя еще и ждут, что ты будешь всем довольна. При том что на тебя навешивают кучу обязательств. Одно обязательство учиться чего стоит — в детдоме всем было начхать, а тут уж взялись так взялись. Но ладно бы учиться, это еще можно вытерпеть, так надо ценить вот эту семью, вот этих случайных людей, которые далеко не всегда так уж с тобой любезны и постоянно чего-то требуют. С какой стати-то? Еще и слушайся их! А если они все тебя бесят?

Еще недавно О. гордилась тем, какая она особенная, раз ее всюду водят за руку, а теперь она начала скандалить и про это

Примерно через месяц размышлений О. пришла к тому, что нынешняя жизнь ее совершенно не устраивает. Нужна другая. Она заметила, что меня расстраивают эти обсуждения, и перестала со мной об этом разговаривать.

А потом поставила меня перед фактом, что переезжает к соседке Вике.

— Это как? — спросила я.

— Ну… я тебя люблю, мамочка! — сказала О. — Сильно-сильно! Но мне не нравится жить с детьми. Я хочу одна быть у мамы.

— Но Вика вовсе не одна живет, — сказала я. — У нее там полно народа, дядьки всякие. Тебя это не смущает?

— Нет, — сказала О. — Я только детей не люблю, а дядьки — это нормально.

Выяснилось, однако, что соседка Вика совсем не в курсе планов нашей О. и ни малейшей готовности поселить ее в своей квартире и стать ей мамой у нее нет.

Узнав об этом, О. распсиховалась и принялась орать, как прежде, матом и с ненавистью. Потом она вроде бы успокоилась и даже извинилась, но в себя уже не пришла — как если бы крик снес всю ее трезвость. Точнее, то, что от нее оставалось. О. и так уже не разговаривала со мной рассудительно и миролюбиво, но казалось, что эта опция сохраняется, просто у нее нет настроения или повода. А тут стало очевидно, что миролюбие и рассудительность утратились напрочь, О. опять куда-то понесло. Вдобавок теперь ею завладела новая затея — О. принялась искать себе другую семью. Мы же раздражали ее все сильнее.

То, что ее не оставляют без присмотра, стало ее злить. Еще недавно О. гордилась тем, какая она особенная, раз ее всюду водят за руку, а теперь она начала скандалить и про это. Почему А. ходит в музыкалку сама, а ее на танцы отводят? Ну хоть из школы-то можно самой добежать, тут же рядом? Нет?! Издеваетесь надо мной, достали, ненавижу! Оставьте меня в покое!

При этом покой стал для нее и подавно невыносим. Когда ее никуда не вели и ничем не занимали, О. слонялась из угла в угол и разбрасывала вещи. Возьмет книжку, откроет на середине — а через секунду уже бросает книжку на пол. Берет другую — кидает туда же. Решает переодеться — и вот на полу уже весь шкаф.

— О., ты зачем все раскидала?

— А тебе какое дело?

— Ну я тоже тут живу.

— Надоела мне уже ты!

— Может, уберешься?

— Сама и убирайся, если тебе не нравится!

О. переключилась в режим, когда она все время чего-то ждала. Как если бы она сидела в аэропорту и должны были вот-вот объявить, куда же нужно бежать на посадку. Ее совершенно перестала занимать текучка.

— Мне скучно, — повторяла она.

Уроки, прогулки, игры, мультики, танцы — скучным стало все. Из интересов осталась только еда, О. постоянно заходила на кухню и хватала все подряд. Взгляд ее стал мутным, реакции дергаными. Волшебные таблетки уже не помогали. Я позвонила нашему психиатру, она порекомендовала увеличить дозу. Мы увеличили, но эффекта не заметили.

Формально О. ждала Нового года и поездки с танцевальным коллективом в другой город, они должны были выступить на каком-то фестивале и вернуться. Она постоянно спрашивала: когда же? И считала дни.

Я боялась ее отпускать, советовалась с тренером. Но он дорожил О., танец с ее участием был ударным, он был хорошо поставлен и отрепетирован. Тренер убеждал меня, что все будет в порядке, О. его слушается, пляшет она в любом своем состоянии бойко и весело. Для самой О. эта поездка обрела какое-то особенное значение. По ее репликам я поняла, что она надеется обрести счастье в семье самого тренера — он ей очень нравился. Собственно, в то время казалось, что ей нравятся абсолютно все, кроме нас.

— Милая, но у твоего тренера тоже есть дети, — сказала я. — Причем маленькие, он их в садик водит, я его с ними встречала.

— Ну и что? — говорила она. — Может, они хорошие?

— Да мне и наши дети кажутся хорошими.

— А мне нет, — сердито говорила О. — Ненавижу их всех. Бесят!

Она еще ходила в школу, но я уже перестала настаивать на домашних заданиях и старалась минимизировать давление на О. Она проводила дни в каком-то полусне, часто зависала, уставившись в стену, стала хмурой, легко обижалась и злилась на все подряд.

— Мне скучно, мама, — говорила она. — Я ничего не могу делать. Мне все скучно. Когда мы поедем на фестиваль? Я хочу на фестиваль!

Мы бы снова пошли к психиатру, но она как раз уехала в отпуск. И ведь совсем недавно я так воодушевленно расписывала ей наши успехи!

О. считала дни до фестиваля, я робко надеялась, что после этой поездки может наступить некоторое облегчение. Съездит — и успокоится. Вдруг? Нет, ну вдруг?

Но никакого «вдруг» не случилось. Уезжала О. в большом воодушевлении. А вернулась уже совсем злая. Я встречала автобус, на котором приехала их группа, — О. выпрыгнула из него с каменным лицом.

— Что случилось? — спросила я.

О. пожала плечами и отвела глаза. Тренер сказал, что все прошло отлично. Дети молодцы, выступили на ура, получили дипломы, даже место какое-то заняли. Вели себя очень прилично. Спасибо, дети, спасибо, товарищи родители, до новых встреч, друзья, со следующей недели все тренировки в обычном режиме.

Больше О. на эти танцы не ходила.

До дома она еще как-то продержалась, но там сразу же взорвалась.

— Ааааааа! — заорала О., швырнув свой рюкзак в стену. — Она не хочет меня взять!

Кто не хочет? Жена тренера? О чем речь?

Выяснилось, что на тренера О. забила: я убедила ее в том, что он со своими маленькими детьми ей не подходит. Но с ними ездила очень симпатичная бабушка девочки Маши, а наша О. подкатывала к этой бабушке и раньше, она уже давно с ней «дружила». И в поездке наконец решила поговорить с ней по существу — там было много свободного времени, пока дети ждали своего выхода на сцену. Бабушка как раз угощала всех своим печеньем — она была добрая, улыбчивая, веселая. О. улучила момент, когда все разбежались, и предложила ей свою руку и сердце — в смысле, долгую совместную жизнь. И что же? Бабушка ужасно удивилась.

— Как это? Тебя обижают дома? — спросила она.

— Я просто не хочу больше с ними жить, — объяснила О. — Они мне не родные, чужие люди, они меня из детдома взяли. Мне надоело с ними, а вы мне нравитесь, вы такая хорошая, я хочу к вам!

Но бабушка категорически отказала. Уж не знаю, что она про все это подумала, но О. она сказала, что ее семья — это муж. А семья О. — это мы.

Этот ответ убил О.

— Я что, совсем ей не нравлюсь?! — в отчаянии спросила О. — Почему она меня не хочет?

— Слушай, О., — сказала я, — да это же очень сложная история. У всех своя жизнь. Далеко не все люди готовы взять приемного ребенка. Многие и своих-то детей не заводят. Если кто-то решает, что хочет растить приемного ребенка, он долго про все это думает, собирает документы, проходит всякие комиссии, смотрит анкеты, звонит в опеки, со всеми советуется. Это очень серьезный шаг. Вот когда я тебя увидела…

— Я не хочу это слушать! Я думала, ты мама моя, а ты оказалась чужой человек!

— Ну что значит чужой, милая? Мы же вместе, у нас с тобой один дом, одна семья, общая жизнь.

— Я не могу с вами жить! — заорала О. — Я вас ненавижу!

Она бухнулась на пол и завыла.

Вдобавок ко всему выяснилось, что она под каким-то выдуманным предлогом выпросила у тренера деньги, которые я отдала ему в оплату поездки, и неизвестно на что их потратила. Когда я попробовала выяснить детали этой аферы, О. перешла на пронзительный визг.

О. сидела под столом на кухне и выла. Иногда она переползала в коридор и выла там, хватая проходящих за ноги

Вроде все это с нами уже было, но я не умела к этому адаптироваться. Я чувствовала уже, что вместе с О. теряю остатки здравомыслия, земля уходит у меня из-под ног и меня накрывает липкая паника.

О. сидела под столом на кухне и выла. Иногда она переползала в коридор и выла там, хватая проходящих за ноги, — вцепившись в кого-то, она начинала хохотать. Если мы пытались ее поднять, она отчаянно сопротивлялась и с визгом удирала обратно под стол.

На второй день воя, визга и хохота я позвонила нашему психиатру, несмотря на ее отпуск.

— Вызывайте скорую, — сказала психиатр. — О. нужно госпитализировать, понаблюдать. Никуда уже от этого не деться.

И мы вызвали скорую.

Как только О. услышала звонок в дверь, она мгновенно вскочила с пола и побежала умываться и причесываться. Это был совершенно потрясающий эффект.

— Ну, что у вас случилось? — добродушно спросил доктор. Кроме него, пришел санитар, он сел за стол и принялся заполнять бесконечные формуляры.

Я рассказала. О. сидела рядом на диване, улыбалась и кивала.

— Но сейчас, как мы видим, девочка успокоилась, — сказал доктор.

У О. действительно был вполне умиротворенный вид.

— Что с тобой? — спросил доктор. — Из-за чего ты кричишь и дерешься?

— Я не хочу с ними жить, — сказала О. — Они мне чужие люди. Вы думаете, эта женщина — она мама моя? Нет, она мне не мама. Она меня взяла из детдома.

— И что же в этом плохого? — сказал доктор. — Это же здорово, что тебя взяли из детдома и у тебя теперь есть семья.

— Они не нравятся мне, — сказала О. — Я хочу другую семью себе.

— Ну я же доктор, а не опека. Поговори об этом с опекой. Я тебя только в больницу могу отвезти.

— Ну и возьмите меня в больницу! Хочу в больницу!

— А что ж там хорошего?

— А их там нет! Этой мамы и этих детей. Надоели мне! Бесят! Не могу с ними жить!

Санитар заполнял и заполнял формуляры.

— Понятно, — сказал доктор. — Я вам всем очень сочувствую, но это все же не к нам. Мы передадим информацию районному психиатру. Сходите к нему завтра, соберите справки и ложитесь на обследование в плановом порядке. Мы госпитализируем детей в остром состоянии. Вот если б ваша девочка бегала с ножом или, знаете, суицидальные были бы попытки. А так…

Упоминание про нож очень заинтересовало О.

Как только доктор ушел, она немедленно бросилась на кухню, схватила большой нож, принялась бегать, размахивая ножом, звонко вопить «Убью всех, всех вас убью!» и хохотать.

— Да незачем так стараться, О., — сказал мой старший сын, перехватывая ее в коридоре. — Машина-то уже уехала. 

Он единственный из всей семьи упорно сохранял чувство юмора.

Но в целом скорая и впрямь помогла: О. вышла из ступора, настроение ее улучшилось, она оживилась и деятельно засобиралась в больницу. Если раньше мы ждали фестиваля, то теперь нашей целью стала госпитализация.

Уж она-то точно должна была все наладить.