Маргарита Симоньян: Сара буара бзия узбойд!

Это было в 2001-м, когда санаторий Московского военного округа еще принадлежал России и занимал лучшую бухту сухумского побережья. Рассыпающиеся корпуса с полуголыми колоннами советской курортной архитектуры, водоросли на булыжниках пляжа, одичавшие на свободе магнолии и эвкалипты. Здесь, на линялых сатинчиках узких кроватей, в отсыревших каморках, оклеенных желтым в цветочек, растопыренных по сторонам пропахших кислым бельем коридоров, вперемешку ютились российские миротворцы, в сезон — совсем нищие отдыхающие и, наездами, журналисты, которым некуда было в ту пору больше податься, ибо на весь город-герой Сухум телефонная связь была только в кабинете у президента, в спальне у министра обороны, на всякий случай — в парламенте, и у нашего дяди Вачика в радиорубке.

Днем дядя Вачик запирал свою рубку и уходил на городскую набережную, под платаны, играть в домино. Кому нужен днем телефон — если что-то случится, и так все сразу узнают. А нежными вечерами дядь Вачик садился на корточки перед рубкой и вслух грустил о былом:

— Везде, где я жил, потом начиналась война, — сообщал эвкалиптам дядь Вачик. — Вот такой характер, что сделать.

Он чесал левую подмышку и добавлял:

— А однажды со мной Джигарханян за руку поздоровался.

Война началась на следующий день. Аккурат когда мы упрятали в кофры штативы, выпили по последней с подполковником Игорем — начальником санатория и уже было двинули в Сочи. И тут — на тебе!

По двору санатория прошмыгнули с тревожными лицами два срочника-поваренка в грязных белых халатах поверх камуфляжа, потащили куда-то огромные алюминиевые бадьи, от которых несло подгоревшей тушенкой. У них под ногами крошился еще советский асфальт.

— По алфавиту, я сказал, построились, а не по росту! — орал подполковник, вышагивая под эвкалиптами в нашем дворике между рубкой и пляжем, про который вдруг неожиданно выяснилось, что это не дворик, а плац. Солдаты пугались, не понимая, как это — по алфавиту.

— А ты что стоишь? — гаркнул мне подполковник. — В шеренгу, я сказал! — и он обернулся к моим Гагру с Андрюхой.

— Э-э-э, Игорь, ты с ума-то не сходи. Мы гражданские тут, вообще-то, — возмутилась я.

— Какой я тебе Игорь?! Товарищ подполковник, и только когда я сам спросил, обращаться, понятно? Кому непонятно, покинуть территорию части! — заорал подполковник, который с утра еще был Игорем, не говоря уже о том, каким Игорем он был ночью, когда дядь Вачик таки расщедрился на вторую десятилитровку и мы пели на остывающем пляже «Домой-домой-домой, пускай послужит молодой» и «Наш «Фантом», как пуля быстрый», а еще «Пусть плачут камни, не умеем плакать мы, мы люди гор, мы чеченцы» под одни и те же аккорды, потому что Игорь других аккордов не знал.

— Понятно? — орал он теперь, возвышаясь надо мной своим багровым лицом со струйками красных сосудов в синих глазах.

— Да понятно-понятно, чё, — я встала в шеренгу, махнула ребятам, чтобы тоже встали. Куда же мы теперь отсюда уедем, если война.

— Дядь Вачик, тебе что, отдельное приглашение нужно? — гаркнул Игорь. Дядь Вачик молчал, прислонившись к пыльному танку.

— Я к тебе обращаюсь! Сюда иди!

Дядь Вачик внимательно почесал подмышку.

— Мне там голову напечет. Я и отсюда тебя глубоко уважаю, — спокойно ответил он.

Игорь хлебнул было воздух красным лицом, но, ничего не сказав, повернулся снова к шеренге.

— Вооруженный отряд полевого командира Гелаева, при попустительстве грузинской стороны, проник в Кодорское ущелье! Сейчас там идут бои с абхазской армией! В Абхазии объявлена мобилизация, собирается партизанское ополчение. Ночью боевики сбили вертолет миссии ООН. Все тринадцать, бывших на борту, вероятнее всего, погибли. Мы, как миротворческие войска, обязаны охранять мир и покой. Мир и покой! Понятно? — как по писаному чеканил подполковник.

Галка и Люба, стоя в шеренге, разглядывали купленные с утра на рынке и тут же напяленные босоножки. Их беззаботный вид заставлял предположить, что они не понимают по-русски.

— В скольких километрах от нас находится Кодорское ущелье?! — угрожающе крикнул шеренге Игорь.

— В двадцати, — пробубнила шеренга.

— Именно! Мир и покой! — на всякий случай напомнил подполковник.

Свежие ветки кудрявых лесов цеплялись за волосы и, если не увернуться, могли больно хлестнуть по лицу. Я подпрыгивала на броне, одной рукой ухватившись за чей-то бушлат, другой прикрываясь от веток. Российская миротворческкая «бээмпэшка» неслась так быстро, как только может нестись «бээмпэшка», догоняя «уазик» с абхазскими военными и нашу задрипанную «шестерку» с моими Андрюхой и Гагром и еще с Мишкой с другого канала. Мы ехали по узким гравийкам Кодора в сторону сбитого вертолета. Внутри «бээмпэшки» гремели алюминиевые бадьи.

Изредка мимо проскакивали безмолвные деревеньки из двух или трех дворов с коренастыми домиками, с обязательной широченной верандой, прозрачными лесенками, куцей пальмой, пересохшей облезлой фасолью перед забором и притихшей до времени мандариновой рощицей, поджидающей Новый год, одинокие черноусые пастухи на черных конях, их псы с любопытными мордами, беспризорные буйволицы с тяжелыми выменами и мохнатые полудикие свиньи. На шеях свиней болтались деревянные треугольники, нацепленные, чтоб не лезли в чужой огород.

Свиней становилось все меньше, а лес все чернее и гуще, пока совсем не перестал подавать признаков жизни. «Бээмпэшка», стряхнув нас с брони, как Люба с Галкой стряхивают капли воды с упитанных поп, встала посреди благоухающей чащи.

— Бронетехника дальше не пройдет. И «шестерка» ваша не пройдет. Пройдет только «уазик». Остальные остаются ждать.

— Игорь! Товарищ подполковник! Ты издеваешься! Если мы не снимем вертолет, меня же уволят! — заистерила я.

— Ты вообще думаешь, мы тут в игрушки играем? — взорвался подполковник. — Тут война! Вой-на! Уволят ее!

— Я на «уазике» поеду. С абхазами, — отчеканил мой Андрюха, надевая камеру через плечо, как калаш.

— Так а разве… — начала было я.

— Я уже договорился. Возьмут. Нормальные ребята, — сказал Андрюха и впихнулся в «уазик» с абхазами. И мы остались их ждать. «Бээмпэшка», притулившаяся под самшитами, как спящая курица, и наши видавшие разное белые «жигули».

Достали дядьвачикина вина, закурили. Подполковник отхлебнул и сразу снова почти стал Игорем. Бойцы вспоминали минувшие дни.

— Вы бы видели, как мы с Андрюхой вчера вискарь добывали, — посмеивался, хлюпая сломанным носом, Гагр. — В ларек к ним зашли, говорим — у меня завтра встреча с вашим президентом. Или у тебя с утра будет виски, или твой ларек закроют. А Андрюха мне говорит, с таким серьезным видом: «Не переживайте, Михаил Алексеич, не волнуйтесь, с партией все согласовано, полномочия проинструктированы». Полномочия проинструктированы, бля! Что он имел в виду, он сам, по ходу, не понял! И мы такие вышли…

— А мы так хинкали в апацхе вечером выбивали! — перебивает Мишка с другого канала. — Они готовить не хотели, говорят — грузинское не готовим. А я им говорю: мы космонавты из Москвы. Нам для успешного полета необходимо завтра в шесть часов поесть хинкали. Какова энергетическая ценность у ваших хинкали? Хозяин с перепугу говорит: «Ценный, ценный, очень ценный!» Я говорю: «Ну все, тогда по десять штук на брата!»

Гагр тянется за общей пластиковой бутылкой с вином, но я ворчу, не разрешаю, ему же еще за руль. Он злится и нехотя рассказывает дальше:

— Так я, короче, утром прихожу — виски стоит! Нормальный, дьютифришный. И этот мне говорит: «Штукарь за бутылку». Я говорю: «Ни фига. Восемьсот и презерватив. Хороший, фирменный! Дядь Вачику продашь, ему надо». И даю ему вместо презерватива пакетик с влажной салфеткой. Он так подозрительно посмотрел, а я говорю: «Смотри, будешь борзеть, президенту вашему нажалуюсь! Ты же слышал, что полномочия проинструктированы!» Игорь, растянувшись на бушлатах, удовлетворенно прислушивается к очень далеким выстрелам. Открываем вторую дядьвачикину бутылку. Мягкое солнце поблескивает в лакированных лавровишневых листьях.

— Бля, ну как же красиво тут, сука! — мурлычет Игорь. — Только вам говорю, старички, смотрите, не ляпните никому — я тут на прошлой неделе пансионат купил. Маленький. За три штукаря. Прямо у моря. А рядом еще полгектара мимозы мне Сослан Сергеич подсуетил просто в подарок. Бонус, типа, за все хорошее.

Багровое лицо Игоря растекается по бушлату. И тут хрипло кашляет рация.

— Киндзмараули, я Ркацители, как слышишь меня, прием!

— Нормально слышу, — настораживается Игорь, пока мы от хохота валимся под броню.

— В ваш район чехи прорвались, дуйте на базу, прием!

— Ты дуру не гони, Ркацители, когда б они успели?

— Через двадцать минут у вас будут, дуй на базу, говорю, Игорь, бля!

Рация сплевывает и отрубается. Игорь, не глядя на нас, командует бойцам прыгать в машину.

— Ау, подполковник, а мы? — интересуюсь я.

— Ну и вы дуйте на базу! Подсадить тебя на броню?

— Так мы же Андрюху отправили в ущелье. Они и не знают, что сюда боевики прорвались. У них там, в «уазике», одна дедушкина двустволка на всех, в лучшем случае!

Игорь молча бросает бушлат на броню и сам прыгает следом.

— Старичок, ты нам хоть бойца с автоматом оставь, мы же вообще без оружия! — кричу я ему вслед.

— Мы своих не бросаем, — кидает мне подполковник, и «бээмпэшка» со скрежетом выползает в сторону моря.

Как-то сразу почувствовалось, что в горах гораздо прохладнее, чем внизу. Сидим, допиваем вино, поеживаемся. Мишка вдруг говорит:

— Блин, не могу вспомнить, за Ленку Масюк тогда сколько отдали — лимон или два, когда она в плену была? И в лучших традициях Голливуда, не успел он это сказать — как на тебе, под пихтами, на мохнатой тропинке, по которой двинул в горы наш «уазик», мы видим то, что мы видим: человек двадцать пять, бородатых, чумазых, кто в камуфляже, кто в трениках, с автоматами, с ружьями, у одного через плечо — натовский гранатомет.

Полный текст из свежего номера «Русского пионера» читайте тут.