Леонид Парфенов: На твой взгляд мировая экономика и банки прежде всего существенно изменились в условиях последнего полугодия?

Михаил Фридман: Они изменились достаточно существенно, но я бы сказал, предсказуемо. То есть те изменения, которые и так происходили, благодаря эпидемии стали происходить гораздо быстрее. Например, банки и другие компании и так раньше работали на удаленке какой-то своей частью — все работало: и зум, и блюджинс, и все остальные виды связи. Просто вся эта эпидемия темпы заметно ускорила — возникла прямая необходимость это сделать. Словом, современные технологии в целом работают и скоро это приведет к тому, что жизнь станет рациональнее. 

Парфенов: То есть это как бы «нет худа без добра» или «ничего, адаптировались и к этому поневоле»? 

Фридман: Я бы сказал, что такие катаклизмы всегда ускоряют технический прогресс, а платит за это человечество. Поэтому мне кажется, что те жертвы, которые принесены эпидемии, фактически привели к тому, что прогресс во многих сферах ускорился и привел к новым последствиям. Например, если многие люди будут работать на удаленке, то те адские многомиллионные городские агломерации будут постепенно приобретать более человеческий вид. То есть люди будут меньше жить скученно в таких огромных городах, а будут переселяться в более естественные для человека условия — природа, сельская местность. И будут работать оттуда, не тратя ежедневно много часов на транспорт. Поэтому, конечно, нет худа без добра; и плата, которую мы приносим жертвами этого ковида, не напрасна — мы чему-то да обучаемся. 

Парфенов: Общественная жизнь сильно изменилась? Есть ощущение что политические системы все чаще не справляются с этими вызовами и в большинстве стран люди недовольны их реакцией, способностью управлять государством в этих условиях? Назревает ли тут какой-то кризис или перемены? 

Фридман: Политическая система тоже сильно меняется. Последствия этой эпидемии и то, как мировое сообщество на нее отреагировало, во многом определяется инновациями в технологической сфере — если бы подобное произошло с человечеством даже 50 лет назад, последствия были бы совершенно другими. Потому что, если бы 50 лет назад в Китае появилась какая-то болезнь наподобие воспаления легких и люди стали бы болеть и умирать, в Европе отреагировали бы на это спустя месяцы, а то и годы, а может быть, и вообще никто бы не заметил — прошла бы коллективная иммунизация всего общества и постепенно все это сошло бы на нет. Тем более что на самом деле болезнь не очень смертельная, не такой большой процент людей от нее умирает.

Но в условиях глобального информационного пространства ситуация складывается иначе. То, что началось в Китае, и распространилось по всему миру — душераздирающие кадры, когда люди на улицах падают, ряды гробов, стариков, умирающих в больницах, — мгновенно вызвало реакцию в обществе. Люди испугались и начали требовать реакции от властей. Это и привело к изменениям в политической системе: мне кажется, что она становится более зависимой от общественного мнения. 

Ведь общественное мнение формируется мгновенно, информация передается немедленно, общество привыкло, помимо получения информации, призывать к неким действиям, требовать от властей какой-то адекватной реакции. Какой точно, власти сами не понимают, потому что болезнь новая, никто не знает, что делать. Но делать что-то нужно — и вводятся разные меры, иногда не очень продуманные, иногда слишком жесткие, а иногда недостаточно жесткие. 

Зависимость политической системы от таких популистских запросов и ориентация ее на популистские решения сильно возрастает. При этом популизм не всегда эффективен и остается вопрос, как реагировать на новые запросы общества: сначала оно требует немедленно предпринять какие-то действия, раз люди умирают, затем — немедленно снять локдаун, раз бизнес умирает — и так до бесконечности. 

И если раньше власть была более изолирована от общественного мнения, то сейчас, с учетом всех технологических возможностей, она стала очень чувствительна к нему. Поэтому в любой стране власть сейчас находится в очень непростом положении: до сих пор до конца непонятно, насколько эта болезнь опасна и как точно нужно реагировать — добиваться общественного иммунитета, как это делает Швеция, или полностью все перекрывать, как это сделал Китай. Каждое из этих решений имеет свои существенные негативные последствия. И не все страны могли выбрать любое. Китай мог себе позволить тотальный локдаун, потому что там власть более авторитарная, а в какой-нибудь демократической стране при всем желании это было бы нереалистично. Поэтому нельзя сказать, что власть не справляется. Мне кажется, что идет трансформация политической системы, обусловленная технологическими изменениями. Власть и ее функции трансформируются и в процессе несоответствие между запросами общества и возможностями власти становятся более заметными. 

Парфенов: Про шарахание общества, вызывающее шарахание власти, — важное наблюдение. Тут никто не может принять верных решений. Еще очень важный аспект перемен — вся культурная жизнь. До сих пор она базировалась на живом зрителе: живой зритель в кинотеатре, в музее, в театре, в концертном зале. Сегодня мы понимаем, что это уже невозможно, а что будет завтра? 

Фридман: Я считаю, что вся эта история с эпидемией очень быстро уйдет в прошлое. К лету следующего года так или иначе мы обо всем этом начнем забывать. И поэтому я считаю, что театральная, концертная, клубная, ресторанная и прочая социальная жизнь она будет восстанавливаться, и более того, люди по-новому ощутят прелесть и важность социальных контактов в разных формах. В том числе и в культуре. В апокалиптические сценарии относительно того, что все отменится, я не верю. Человечество переживало эпидемии е многократно, просто такой глобальной информации не было — как-то тихо она проходила, и все. Если бы о коронавирусе так много не говорили и не писали, это была бы просто повышенная смертность от тяжелой формы воспаления легких. Новые формы культурного общения, которые возникли, конечно, тоже никуда не денутся, сохранятся какой-то своей частью. Но живое человеческое общение заменить невозможно. Человек существо социальное и непосредственное визуально-вербально-тактильный контакт незаменим, пока, во всяком случае. При всем совершенстве технологий.

Парфенов: Запомним прогноз Михаила Фридмана: к лету мы будем говорить о ковиде в прошедшем времени, он уйдет в историю, мы будем относиться к нему, как к пережитому, и будем только больше ценить социальные контакты.

Светскость и религиозность — что усилилось в этой ситуации? Люди склонны прибегать к помощи в науке или в духовных, религиозных ценностях, верованиях? 

Фридман: Если рассматривать понятие религии как идею о том, что существует нечто сверхестественное, непознаваемое человеком, то для ее адептов эпидемия — хорошее подтверждение этой теории. Наш организм устроен таким образом, что у подавляющего большинства людей он вырабатывает антитела к этому вирусу в течение примерно десяти дней. А весь научный потенциал мира — тысячи ученых и передовые технологии, объединенные гигантскими финансовыми ресурсами, брошенными на борьбу с этой эпидемией, — уже в течение года пытаются сделать вакцину, которая будет устойчиво формировать эти антитела. И пока не смогли. В этом смысле божественное происхождение человека для адептов этой теории лишний раз подтверждается — ведь в человеке есть механизм, который срабатывает мгновенно, а сделать его человеческим разумом получается крайне трудно, даже объединив все усилия человечества. Эпидемия подчеркнула, насколько мир непознаваем, разнообразен и как далеко человек от его познания находится. С другой стороны, сам факт того, что в конечном итоге человечество это преодолеет, показывает, что процесс познания перманентно движется вперед. Так что для тех, кто верит в бога, вся эта история стала лишним подтверждением его существования, а для тех, кто не верит, — лишним подтверждением, что человек и есть венец природы.

Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект "Сноб” — Общество». Присоединяйтесь