Фото: Annie Spratt/Unsplash
Фото: Annie Spratt/Unsplash

Мы прибыли с девочкой А. домой, и я ждала, что сейчас начнется. Вот сейчас она заорет. Упадет на пол с визгом, от которого рухнет потолок. Примется крушить все вокруг. Я была к этому вполне готова.

Но ничего такого не происходило.

Ну да, она тайком съела все конфеты на кухне. Поплакала про бабушку, по которой скучает. Уперлась, когда я попыталась отвести ее в школу. Спряталась, когда к нам с плановым визитом пришла опека, и отказалась с ней разговаривать. 

Но все это было очень понятно. И совсем не разрушительно.

Вдобавок оказалось, что девочка А. умеет сама себя занимать — меня это поразило. Она освоила кукольный домик, выстроила вокруг него свои миры. Брала маленькие фигурки, разговаривала за них разными голосами, придумывала им всякие приключения. Она оставалась тихой, мирной, вежливой. Наверное, это медовый месяц, решила я, и она нам еще покажет.

Девочку О. появление девочки А. обрадовало. Девочки вместе смеялись, играли, рисовали, расчесывали друг другу волосы, обменивались футболками и заколками. Все это выглядело так благостно, что мне хотелось плакать от умиления. Ну надо же!

Но у девочки О. была своя динамика, и в какой-то момент она с неизбежностью начала злиться, орать и посылать нас всех, включая А., отборным матом. Повод был ничтожен, но в О. накопилось столько ора, что ее проклятьям не было конца и края, и весь дом трясся.

Девочка А. пришла в ужас.

— Что с ней? Что случилось? Я ее обидела? — спрашивала она.

— Да нет, ты тут ни при чем, — сказала я. — Просто, понимаешь, когда дети долго живут в детском доме, они становятся сердитыми. А потом эта сердитость вот так внезапно выходит.

— А зачем орать?

— Затем, что в детдоме дети звереют и разучиваются вести себя по-человечески. 

— Да?

Тут я поняла, что объясняю это ребенку, который провел в детдоме почти всю жизнь, но почему-то не озверел. И смутилась.

— Может, ну… ей просто хочется поорать? — спросила А. — Мне вообще-то иногда тоже хочется поорать. Но я думала, что так нельзя себя вести. 

— Нет, ну вообще-то нельзя. Но О. — она не может сдерживаться, такая у нее особенность.

— Хм, — заинтересованно сказала А. 

И в следующий раз, когда мы с ней из-за чего-то поспорили, она закатила глаза, рухнула на пол и завизжала. Я перепугалась, бросилась ее утешать, А. успокоилась. Но вскоре мы опять из-за чего поспорили — и она опять рухнула. Я опять бросилась ее утешать, но она вошла во вкус, визжала все сильнее и даже как-то посинела.

Дело было на кухне, из крана текла вода — я наполнила стакан и вылила воду на А. Она так удивилась, что мгновенно перестала визжать.

— Это что такое?! — возмущенно спросила А.

— Вода! — сказала я.

— И что, ты будешь всякий раз меня поливать, если я ору?!

— Да, — сказала я.

— Серьезно?

— Да.

— Не, ну тогда я так больше не буду, — рассудительно сказала А.

Не то чтобы она никогда больше не орала — случалось, конечно. Но на пол и в самом деле больше не падала. И не синела. Я была впечатлена. 

Казалось, что и О. с ней становится адекватнее, выравнивается. Она перестала мочиться в постель, меньше ползала по полу, старалась быть аккуратнее и даже добровольно усаживалась за уроки. Когда мы гуляли, девочки шли рядом, взявшись за руки и болтая, как лучшие подружки. Я так воодушевилась, что стала отпускать их одних во двор и погулять с собачкой. Наблюдала в окно, как они бегают, смеются — и мое сердце пело. 

Это и впрямь был медовый месяц. Девочки присматривались друг к другу. А. присматривалась ко мне. Она будто выбирала между мной и О. — становилась ближе то ко мне, то к ней — и в какой-то момент, я это почувствовала, выбрала ее. Но мне это даже понравилось. Я боялась конкуренции между девочками, а так они сблизились — чудесно.

Но отрезвление наступило довольно быстро. Как-то я услышала крики с площадки, где гуляли мои девочки, выскочила во двор — они с хохотом носились по двору и бросали друг другу дамскую сумочку. А за ними бегала расстроенная девушка. Оказалось, они взяли ее сумочку, пока она говорила по телефону, залезли в нее, все из нее вытащили и раскидали. А потом стали играть с девушкой в «а ну-ка отними».

— Девочки! — в ужасе сказала я.

— Ха-ха! — сказала О.

— Хи-хи! — сказала А.

Мы будто попали в сказку «Бобик в гостях у Барбоса». Мне отвели роль дедушки, а девочка О. знакомила девочку А. со всеми преимуществами домашней жизни. Сама по себе А. была трусихой, но в компании с О. охотно поддерживала все ее затеи. Если раньше О. химичила в одиночку, то теперь они химичили вместе. И какой же у них был счастливый вид! Глазки у обеих блестели, они были такими веселыми, такими довольными, такими прелестными. Девочки-припевочки.

Фото: Annie Spratt/Unsplash
Фото: Annie Spratt/Unsplash

Увы, плохие новости пошли валом. 

— Следи за своими девочками, — сказала одна соседка. — Видела их с каким-то мужиком, на шею ему лезли.

— Следи за своими девочками, — сказала другая соседка. — Видела их в магазине, полный пакет конфет набрали. 

Я вытащила из банкомата значительную сумму, собиралась расплатиться с репетиторами старших детей — положила в карман, забыла. Вечером в кармане уже ничего не было. 

На следующий день я устроила разборки девочке А. Она была дома, приболела, а О. как раз ушла в школу. Девочка А. отпиралась совсем чуть-чуть, а потом разрыдалась и запричитала:

— Мамочка, прости-и-и-и-и…

Она сказала, что у О. всегда есть деньги — и да, когда они гуляют вместе, они ходят по магазинам, покупают сладости и всякие штучки. О. дает ей все, что она только попросит. Они общаются со всякими дядями, это очень весело. Но О. взяла с нее слово, что она не будет мне об этом рассказывать, иначе О. не станет с ней дружить. 

Вроде я и подозревала что-то такое, а пришла в ярость.

Пошла в школу О. и попросила позвать ее прямо с урока.

— Мамочка любимая моя! — радостно завопила О. Но пригляделась и осеклась.

— Ты же мне клятвенно обещала, что всего этого больше не будет, — мрачно сказала я.

— А что такое?

— Вчера я взяла в банкомате деньги. Они лежали у меня в кармане.

— Ты считаешь, это я?! — в изумлении сказала О. — Мамочка, я никогда! Я ничего! Я не беру у тебя давно! 

— Давай рюкзак, — сказала я.

— Зачем?! Там только учебники!

После некоторой борьбы я завладела рюкзаком, высыпала его содержимое прямо на пол. Чего там только не было! Бижутерия, сладости, духи, косметика — ну и мятые купюры, конечно.

— А-а-а-а-а-а! — сразу же завопила О. — Мамочка, это не я! Я никогда! Это все она! Это все А.! Я же тебе обещала! Я не беру у тебя ничего!

После этого скандала стало понятно, что пылкая девичья дружба, увы, не наш вариант. О. и А. по-прежнему много времени проводили вместе, но я старалась не оставлять их без присмотра и не выпускать на улицу вдвоем. Нам пришлось вводить прогулочные ограничения, придумывать наказания, лишать девочек сладкого и обещанных развлечений. Вдобавок я выбросила всю добычу О., и ее настроение бесповоротно испортилось. 

Она снова принялась мочиться в постель. Ее стали злить младшие дети, она постоянно делала всем замечания, провоцировала скандалы и драки. Все вокруг начало ее раздражать. Аккуратность утратилась. Школьный энтузиазм тоже увял. 

Иногда веселье возвращалось, но я уже боялась смеха О., после него обычно кто-то плакал. Однажды из ванной раздался смех О., а потом громкий вопль А. — я пошла смотреть, что случилось. Девочки играли в кукол, купали их, а потом О. вдруг сняла трусы, взяла какую-то баночку, пописала в нее и полила мочой сначала себя, а потом А. Она явно не хотела ничего плохого, ей было очень весело, но А. так испугалась, что ее вырвало. О. хохотала, А. рыдала. 

Я с унынием смотрела на О. Обычно в таких ситуациях у меня в голове включалась привычная дорожка «что взять с ребенка, выросшего в детдоме, они там все неадекватны». Но А. тоже выросла в детдоме. Она провела в детдоме почти всю свою девятилетнюю жизнь. Однако ничего особо неадекватного в ней не было. 

И я впервые подумала: может, не только в детдоме тут дело?

В то время я ходила на группу поддержки приемных родителей, где мы обсуждали наши проблемы. И на очередной встрече я рассказала об О. Незадолго до этого мы с детьми ходили в цирк, и там О. накрыло: прямо в зале она принялась кричать, что все воняет, все воняют, кругом течет говно, мы все в говне. На нас оборачивались, и я лихорадочно соображала, что же нам делать: если я попробую вывести О. из зала, она начнет истошно визжать, драться и станет еще хуже. К счастью, на сцену выскочили белые пудели, и О. вдруг замолчала, завороженно уставилась на пуделей и с восторгом прошептала:

— Мамочка, гляди, какие миленькие собачки! 

Больше она не кричала, а только смеялась и хлопала в ладоши.

Я рассказала об этом своей группе, и в комнате стало как-то особенно тихо. 

— Вам надо сходить к психиатру, — решительно сказала одна мама. Другая кивнула. И третья. И четвертая. Мне дали контакты проверенного психиатра, который знает толк в приемных детях, мы с О. записались и пошли. Психиатр поговорила со мной, поговорила с О., выставила какие-то диагнозы и выписала какие-то таблетки. 

И тут началась другая история. Уже невозможно было понять, про О. она или про таблетки. Потому что таблетки на О., безусловно, влияли. Поначалу таблетки давали хороший эффект: О. становилась спокойнее и доброжелательнее, уходило лихорадочное возбуждение, которое ее обычно переполняло. Но через какое-то время таблетки переставали работать, и О. опять накрывало, причем даже сильнее, чем прежде. По факту становилось только хуже.

Глобально скорректировать ее поведение не удавалось. Я постоянно пыталась с ней о чем-то договориться, обозначать какие-то «можно» и «нельзя», она непременно кивала и выражала полное понимание. Но, как только я теряла бдительность, она делала все то, что нельзя, и с хохотом бегала от меня по квартире. 

Она не только не перестала таскать деньги, а окончательно на этом зациклилась. Вроде как мы стали все запирать, но в нашей обороне неизменно оставались слабые места. О. улучала моменты, когда кто-то из нас убегал открыть дверь, отходил в туалет, отвлекался на телефон. Таких моментов всегда хватало. 

Однажды вся семья поздравляла с днем рождения бабушку по скайпу, мы специально собрались все вместе. Вроде как О. очень любила бабушку, но у скайпа ее не было, куда-то отлучилась. Позднее выяснилось, что этот момент показался ей чрезвычайно удобным для того, чтобы в очередной раз обчистить мой кошелек. Причем не то чтобы у нее было много возможностей потратить эти деньги — я же стала за ней следить. Иногда она их просто рвала. Спорт ради спорта. Важна не победа, важно участие. 

Казалось бы, я должна была ко всему этому привыкнуть. Но нет, я ужасно расстраивалась. Ну что же ты, О.? Ведь это твоя любимая бабушка! И ты думала о деньгах, пока мы все ее поздравляли?

— Мамочка любимая прости я больше не буду! 

Было очевидно, что мы не только не продвигаемся вперед, а еще и утрачиваем все наши достижения. Как мне нравился энтузиазм, с которым О. гуляла с собачкой! Но чем дальше, тем понятнее становилось, что оставлять ее на улице без присмотра нельзя и на пять минут. Потому что даже за эти пять минут она успевала пристать к случайному прохожему с рассказом о своей грустной сиротской доле или сообщить соседям, что дома ее обижают и не кормят. Соседи волновались и звонили в опеку. Опека вызвала нас с О. на разговор.

— Скажи, пожалуйста, О., ты плохо питаешься, ходишь голодной? Мама не готовит, у вас дома нет еды? — спросила инспектор.

— Это как это? — удивилась О. — Есть, конечно, еда. Готовит.

— Какое у тебя любимое блюдо?

— Курочка жареная. Грибной суп. Салаты всякие люблю.

— Может, вы с мамой часто ссоритесь?

— Мы? Никогда не ссоримся мы.

— Ты любишь свою маму?

— Мамочка моя самая лучшая люблю сильно-сильно!

— Зачем же ты так позоришь ее перед соседями?

— Это как это?

— Ну ты же говоришь, что она тебя обижает и не кормит?

— А она мороженое не давала мне!

— Почему?

— А вот так! Я хочу мороженое — а она говорит: нет!

— Просто у нас недавно был случай, когда я купила мороженое на всех и про запас, а О. и А. его съели, пока я ходила за младшими в сад, — объяснила я. — Так что мы решили временно ограничить их в мороженом.

— Ну а как это? — живо добавила О. — Я же хочу мороженое.

— То есть тебя так наказали? — уточнила инспектор.

— Ну да. И что? Я же хочу. Она мне не покупает — ну пусть еще кто-то купит тогда. У них тоже есть деньги.

— Так нельзя, — сказала инспектор. — Ты не можешь просить соседей и прохожих что-то тебе покупать. Это запрещено законом. Это называется «попрошайничество».

— Но если мне нужно?

— Если тебе что-то нужно, ты должна попросить об этом свою маму, — сказала инспектор. 

— Она не дает мне! — заорала О. — Чего непонятного тут? Я ей говорю: хочу мороженое! Нет, нельзя! Говорю: тогда купи чипсы и фанту! А она отвечает, что это вредно!

— Но это и в самом деле вредно, — ответила инспектор.

— И что? Я же хочу! Пусть покупает мне все! 

Инспектор попросила О. выйти в коридор и спросила меня:

— Вы уверены, что справляетесь с ребенком? Она вас вообще слушается? Может, вам стоит сводить О. к психологу?

— Мы год ходили к психологу, — уныло сказала я. — А сейчас лето, все разъехались.

— К психиатру?

— Тоже ходили, пьем таблетки.

— И что, помогает? В любом случае вам надо усилить контроль за ребенком, не пускайте ее одну на улицу. Если она и дальше будет попрошайничать, нам придется поставить вопрос о ненадлежащем исполнении опекуном своих обязанностей. Я не угрожаю, просто информирую. Все это совсем не безобидные вещи.

Я вышла из опеки в подавленном состоянии, а О., наоборот, повеселела:

— Идем за чипсами! — сказала она.

— За какими чипсами?

— Ну тебе же сказали, что ты должна мне все покупать? Чтобы я не попрошайничала? Хочу чипсы и фанту!

Фото: Annie Spratt/Unsplash
Фото: Annie Spratt/Unsplash

Определенно, мы зашли в тупик. И я решила, что нам срочно нужен перерыв. Надо отправить О. в лагерь — отдохнем друг от друга, забудем старое, начнем с чистого листа. И купила ей путевку. 

Из лагеря мне позвонили на третий день. 

— Вы не могли бы забрать вашу девочку? — спросила девушка-вожатая.

Оказалось, что О. ухитрилась стащить все и у всех. Деньги, вещи, побрякушки. Ее почти сразу же поймали, награбленное вернули владельцам, О. пропесочили. О. это разозлило, она набрала где-то лягушек и засунула их в постели детей. Дети объявили ей бойкот, она отправилась с изолятор с жалобами на боль в животе, там и осталась.

— Ну что, заберете? — повторила вожатая.

Я позвонила самой О. 

— Мамочка! — радостно сказала она. — Тут так весело! Мне очень нравится! Я дружу с медсестрой, она очень хорошая. А вечером у нас каждый день дискотека. Спою тебе сейчас одну песню самую красивую!

— А как у тебя с детьми? — спросила я.

— Отлично все! Я дружу с Дашей, Полиной, еще каким-то мальчиком. Тут была классная игра, мы бегали по лесу, искали вожатого Олега, а он надел маску волка, я испугалась и так орала! Было круто.

Нет, я ее не забрала.

В конце смены лагерь, выдавая мне мою девочку, мрачно предупредил, что добавил О. в черный список, детей с таким поведением лагеря не принимают. Жаль. Закрылась еще одна дверь. 

В такой обстановке мы провели довольно грустное лето. Конечно, бывали и хорошие дни. О. бывала ласкова с младшими детьми и покладиста со старшими. У нее случались периоды, когда ей нравилось помогать: она бросалась резать свои любимые салаты, мыть полы, убираться в детской и радовалась моим похвалам. И казалось, что вот же она, мирная жизнь безо всяких подстав. У нас получается! Сейчас мы постараемся и усилим эту благостную линию. А деструктив обуздаем. 

К сентябрю мы основательно подготовились. Я написала в школе заявление с просьбой не выпускать О. из здания одну. Мы нашли няню, которая помогала О. с домашними заданиями и водила ее туда-сюда — О. продолжала активно заниматься танцами, ей это очень нравилось. Мы добавили в ее расписание кружок рисования и настольный теннис. За О. взялась новый психолог, более опытный. Еще я записала ее на групповую психотерапию для приемных детей. Мне казалось, что мы неплохо укрепили наши позиции: ребенок занят и всегда под присмотром.

Но в конце сентября с нами случилось что-то совсем плохое. 

Это плохое началось за некоторое время до дня рождения О. Ей исполнялось двенадцать лет. Мы праздновали ее день рождения два раза в год — один раз тот, что в документах, а второй фактический. Но остальные дети обижались, что у них всего один день рождения, а у О. почему-то два. И мы договорились, что с размахом будем отмечать тот, что в документах. А фактический отметим скромно, просто поздравим ее, поставим торт, подарим что она хочет. 

Перед днем рождения О. пришла в состояние «перед бурей». Я уже изучила признаки надвигающейся катастрофы: ее взгляд становился более мутным, речь менее связной, она напряженно смотрела куда-то в сторону и будто ждала чего-то, впадала в оцепенение. Мне надо было выскочить по делу, я крикнула детям, что скоро вернусь, закрыла дверь — и уже со двора услышала, как О. бьется об дверь и кричит: «Мама! Не уходи! Мама! Не уходи! Мама! Мама! Мама!» В последние месяцы этого не было, а вот опять, ну что ж такое.

Дальнейшее помнится кошмаром. О. составила мне список подарков, я купила все по списку. Торт, свечи. Вроде должно было быть довольно празднично. Но никакого праздника не вышло — О. быстро просмотрела подарки и начала рыдать: подарки оказались не те. 

— Погоди, почему не те? — недоуменно спросила я. — Ты же говорила, что хочешь именно это?

— Да, но главное — это же сюрприз! А ты купила что я хотела! А где сюрприз?

— Ну какой-то сюрприз там есть. Вот цепочки, например. Или паззл. 

— Это плохой сюрприз. Я не хочу это все! Я хочу другие подарки!

Она села на пол и начала кричать.

И это было не так, как обычно. Обычно О. кричала зло. А тут злости не было, это было что-то печальное, отчаянное, безнадежное — я переполошилась и бросилась утешать О. Но у меня ничего не получалось, она кричала и кричала. 

Стало ясно, что праздника не будет. Может, завтра, подумали мы. Но О. кричала и на следующий день. Она сделала перерыв на ночь, а когда я встретила ее утром, она уже была вся в слезах.

— Ну что с тобой? — спросила я.

— Это плохие подарки! — закричала О. — Я хочу другие подарки! Убери эти, принеси мне другие!

 — Милая, уймись, — сказала я. — Бог с ними, с подарками, не так уж все это важно. 

— Я не милая! Никакая я тебе не милая! Это тебе не важно! А я хочу — подарки! 

Так мы убили еще один день.

Потом настал понедельник, и О. пошла в школу. Но и там начала кричать про подарки, ее даже вырвало. Мне позвонили, и я забрала ее бледной и опухшей от слез.

Мы шли домой, О. продолжала всхлипывать.

— Что случилось, из-за чего ты так расстроилась? — спросила я.

— Будто ты не знаешь? Подарки! — ответила О. — Ты подарила мне плохие подарки!

Дома она повалилась на пол прямо в коридоре и беспросветно завыла. Я попыталась ее обнять и поднять, но О. завопила еще громче.

— Не трожь меня, уйди! — кричала О. — Ненавижу тебя! Ты подарила мне плохие подарки!

Постепенно она успокоилась и перебралась на диван в детской комнате. Одним из неудачных подарков был кубик Рубика — О. держала его в руках, разламывала на кусочки, а потом снова собирала. Так она провела несколько часов. Когда я к ней подходила, она вжималась в диван и начинала визжать.

Мне стало так страшно, как никогда раньше. Я думала уже, не вызвать ли нам скорую психиатрическую помощь. Но куда бы забрали нашу О. и что было бы с ней дальше, я не знала, такого опыта у меня никогда не было, и эти перспективы меня тоже пугали.

В какой-то момент я ушла за младшими детьми, оставив О. со старшей приемной дочкой. А когда вернулась, оказалось, что О. вдруг пришла в себя, порозовела, повеселела. Она мило щебетала «Мамочка любимая, прости, что я плохо себя вела», раскладывала вокруг себя свои подарки и радовалась им так неподдельно, как если бы она увидела их впервые, а предыдущих трех дней просто не было.