Иллюстрация: Veronchikchik
Иллюстрация: Veronchikchik

Еще на первом этаже, прямо на входе в поликлинику, подбегает ко мне женщина из регистратуры:

— Екатерина Вадимовна, там к вам человек по хозрасчету уже… ну как бы пришел. Мужчина. Без детей.

Меня, конечно, несколько удивило это «как бы пришел», но мало ли что бывает.

— Хорошо, — киваю я. — Нормально. Бывает, что родители хотят без детей поговорить.

— Но с ним вроде как такие… телохранители, что ли.

Повеяло 90-ми. Но опять же — в России всякое бывает, ну задержался человек во времени на 20 лет, что такого.

— И он инвалид. На коляске.

— Тогда все понятно! — я раздраженно пожимаю плечами. — У нас же лифт не работает! Как бы он ко мне на второй этаж попал без помощников? 

Поднялась к себе, сразу у кабинета увидела и коляску с мужчиной, и его помощников. Один из них оказался огромным, красивым афроамериканцем. Да уж…

Коляска в дверь не проехала, конечно (с доступностью среды для инвалидов у нас в поликлинике полный швах), но дюжие помощники моего посетителя проблему решили. Мы оказались в креслах напротив друг друга. Я старалась казаться невозмутимой. Он, кажется, тоже. Когда заговорил, оказалось, что у него довольно явно выраженный акцент.

— Прошу прощения за беспокойство, — глухо сказал он. — Но у меня история — из детства. Странная история. И надо, наверное, наконец разобраться и что-то сделать.

— Я вас внимательно слушаю.

История действительно удивительная. Очень литературно-художественная и одновременно в чем-то поучительная.

Началось все в лихие 90-е в пригородном поселке Рощино. Печальное, но не особенно удивительное совпадение: глухой ночью в субботу скорые доставили в обшарпанную больницу сразу двух подростков с тяжелыми травмами — оба нетрезвые и оба разбились на мотоциклах, один на дорогом импортном, явно купленном на папашины шальные деньги, другой — на самодельном, собранном «на коленке».

Рощинские врачи поборолись за жизнь юных дурачков, исходя из своей квалификации и небогатых больничных возможностей, как-то стабилизировали их состояние и оставили до утра.

В час волка, перед самым рассветом, один из подростков очнулся, огляделся и понял, что лежащий на соседней кровати мальчишка умирает — то ли задыхается, то ли еще что-то такое.

Попытался кого-то позвать. Никто не пришел. Попытался встать. Не получилось. Тогда он выдернул какую-то иглу, оборвал какие-то растяжки, кулем свалился на пол и пополз. Выполз в коридор, сориентировался и понял, что кто-то из персонала есть этажом выше. Лестница была деревянная. Он уже почти дополз до верхней площадки, когда туда вышла, видимо, что-то услышавшая заспанная медсестра.

Пока медики откачивали второго мальчишку, первый лежал на лестнице на боку и обдумывал ситуацию.

Утром за едва не умершим подростком приехал отец — на мерседесе, с телохранителями и золотой цепью на шее. С ходу наехал на медиков. Бесстрашные медики наехали в ответ. С полчаса орали и грозили друг другу прямо в палате мальчишек. Из этого ора мальчишки узнали многое:

— Оба никогда больше не будут ходить — рентген показал полный разрыв спинного мозга.

— Жизнь их теперь считай что в помойку выброшена, здоровые-то дети сейчас никому не нужны, а уж инвалиды-то…

— Впрочем, сын нового русского прямо в эту ночь и умер бы (у него поражение выше, чем у второго, и поэтому слегка затронута иннервация диафрагмы), но его спас второй мальчик, который вовремя заметил проблему и, рискуя собственной жизнью…

— В том, что дети с ума сходят и гоняют пьяные по дорогам, виноваты взрослые, которые сами сошли с ума прежде того.

— И только врачи во всем этом безумии сохраняют толику здравого смысла, но держатся на свои зарплаты и со своим оборудованием — вот видит бог — из последних сил.

Потом отец угомонился, пообещал сыну, что найдет ему настоящих врачей, которые поставят его на ноги, бросил врачам на стол толстую пачку денег и увез подростка в город.

За вторым мальчиком никто так и не пришел. Впрочем, подростки успели обменяться несколькими словами, адресами и телефонами. Несмотря на затуманенный препаратами мозг, уехавший мальчик отчетливо понял, что именно сделал для него сосед по палате.

 ***

Все, наверное, догадались, что передо мной в кресле сидел сын нового русского. Звали его Виктор. Второго подростка звали Костя.

Отец Виктора чувствовал свою вину в произошедшем несчастье и изо всех сил пытался сдержать обещание — поставить сына на ноги. Все найденные им в России квалифицированные консультанты подтверждали вердикт рощинских врачей: невозможно. Многообразные шарлатаны обещали чудо исцеления — дорого, но наверняка. Что он тогда пережил из-за этих шарлатанов, Виктор вспоминать не хочет. В конце концов спасительную операцию пообещали доктора в Америке. Виктор с матерью выехали туда. Полгода готовились, полтора года восстанавливались после операции. Но увы. «Так бывает, — сказали медики. — Но инвалидам с семейными деньгами в цивилизованной Америке живется не так уж плохо, не то что в дикой России — посмотри сам». Это была правда.

Но Виктор все равно впал в депрессию. Его лечили таблетками и психотерапией. Лечение немного помогало. В конце концов отец тоже перебрался в Штаты, и семья воссоединилась. Отец и мать постоянно выясняли, кто виноват в случившемся, а в сторону сына, по совету психотерапевта, научились улыбаться по-американски широко. Вите все время хотелось выбить им зубы, и он рассказывал об этом тому же психотерапевту.

Трудно поверить, но все это время он общался с Костей. Для Виктора это долго было единственное общение со сверстником — все его одноклассники отшатнулись с испугом сразу после аварии, они просто не знали, что делать и говорить. Лучший друг пришел всего один раз, смотрел в пол и задал всего один вопрос: «Так ты теперь, значит, *** (вступать в половую связь) не сможешь вообще? Никогда?»

А что же Костя?

Он жил в коммуналке в череде проходных дворов недалеко от Московского вокзала вместе с крепко выпивающей матерью. Когда до нее дошло, что, собственно, произошло с сыном, она сначала хотела сдать его в интернат для инвалидов, но как-то все не могла сосредоточиться и тянула с оформлением документов. Потом кто-то надоумил ее, что Костику теперь положена пенсия по инвалидности, и ей тоже что-то положено, как ухаживающей за ребенком-инвалидом. Тут у нее появился стимул, и дело сдвинулось с мертвой точки. За это время Костя постепенно приспособился к своему новому положению, бодро ползал по комнате и квартире, подползал и взбирался по стенке к коридорному телефону (Витя иногда звонил ему по два раза в день), несколько раз в неделю дворовые приятели выносили его во двор и сажали на скамейку. Один из бывших сожителей матери, у которого отец был инвалид войны, узнав о несчастье, воспроизвел по памяти отцовскую тележку-помост и два деревянных «утюга», чтоб отталкиваться от земли. Костя только научился на ней кататься, как от какой-то благотворительной организации ему подогнали настоящую инвалидную коляску. Потом кто-то из родителей дворовых друзей предложил выгодный всем обмен: Костя с матерью переезжают в комнату на непрестижном первом (и в общем-то в перестроечные времена опасном) этаже, а ее жильцы — в их такую же комнату на третий. Тогда Костя сможет иногда почти самостоятельно выбираться на улицу и ездить на коляске по району. Обмен состоялся.

В самые тяжелые моменты своей жизни Витя слушал задорные рассказы Костика про его мамашу, которая опять пропила все деньги, про то, как он, катаясь на тележке во дворе, набрал полстакана жирных хабариков и тем обеспечил себе курево на неделю, — и находил силы прожить еще один день, отдавая себе отчет: мне не хуже всех, Косте, который такой же, как я, — еще хуже. Он всегда слегка презирал себя за такое утешение, но не мог от него отказаться.

Когда Витя уехал в Америку, общение на время прервалось, но вскоре восстановилось с помощью открывшихся в Питере компьютерных клубов. Костя добирался на коляске до соседнего двора и с помощью неизменно находящихся доброжелателей спускался в душный подвал, где завсегдатаи его знали и радостно приветствовали: «О, Костик-инвалид прибыл! Будет со своей Америкой переписываться! Там небось заждались уже!»

Виктор заочно окончил школу и со временем даже поступил в колледж. К математике и технике у него никогда не было способностей, к прочему — интереса, поэтому его специальность — история маркетинга.

В какой-то момент отец Виктора вдруг всерьез озаботился темой внуков. «Тут в Америке у инвалидов есть семьи, это считается нормальным, — сообщил он сыну. — Значит, ты тоже можешь. Надо у врачей узнать, как это технически обставить, а жену я тебе сам найду».

— Жена у меня была с Украины, Марина, — глядя в пол, сказал Виктор. — Молодая и красивая. Чтобы жить в Америке, готова была на что угодно. Ко мне она в общем неплохо относилась — жалела, хотя и презирала. Врачи тоже не подкачали — простите, что называю вещи своими именами, но это чтобы вы представили себе мою семейную жизнь, да и в животноводстве применяется — в общем, в задницу вставляют электрод…

Через пять лет после рождения сына Марина с Виктором развелась и почти сразу вышла замуж за инструктора яхтенного спорта, загорелого и белозубого шведа — он принял Марининого ребенка как родного, подбрасывал его к небу загорелыми руками (Марина присылала бывшему супругу фотографии) и учил плавать на серфе.

Приблизительно в это же время сдался и отец Виктора. Не обделив сына деньгами, он развелся с его матерью и женился на миниатюрной кореянке, которая почти подряд родила ему двух обворожительных миниатюрных дочерей. Сейчас они уже подросли, дружны между собой и ненавидят Витину мать и его самого («этот папочкин депрессивный урод»), на которых, по их мнению, уходит слишком много папочкиных денег.

Однажды — после обоих разводов и получения очередных фотографий атлетического шведа с его сыном — Виктор сидел за столом в своей прекрасно оборудованной для жизни инвалида квартире, и на столе перед ним лежал заряженный пистолет. Не было абсолютно никаких причин откладывать задуманное.

В этот момент зазвонил телефон: «У тебя ночь, но мне срочно нужен совет. Свяжись со мной скорее, а то у меня деньги кончатся».

Виктор, вздохнув, отложил пистолет. Что еще могло стрястись у неугомонного Кости?

За истекшие годы Костя так и не сумел окончить школу. Какое-то время много пил, но потом кто-то из женщин во дворе ему сказал: ну ты уже инвалид и еще алкоголик, не много ли для матери? Может, еще чем займешься? Костя сделал вывод и, обладая деятельной натурой, хорошими руками и технической смекалкой (помним, что мопед, на котором он разбился, был собран им самим), попросился в ученики в будку к давно знакомому уличному сапожнику. Сапожник был общительный балагур кавказских кровей, да и положению Кости сочувствовал — и становлению инвалида «на путь истинный» способствовать был готов. К тому же Костя с самого начала чинил не только обувь, но и всякую мелкую технику. Дворовыми усилиями пристроили к будке навес, и место скоро стало чем-то вроде квартального клуба. Костя имел сразу две клички «Костик-инвалид» и «Костик-американец» — за заморскими приключениями инвалида Виктора следили сразу несколько дворов (он до поры об этом даже не подозревал). Марину осудили резко и непреклонно, однако о детолюбивом шведе во дворах вздыхали — женская натура известна противоречивостью…

— Ну, что там у тебя?

— Фая с соседнего двора зовет вместе жить. А я боюсь. Ладно б она одна. А то дочь еще у нее. 11 лет, Ксюша. С ней-то как?

Виктор, сам себе удивляясь, разволновался едва ли не до слез. Ведь он-то, как никто, знал все нюансы повседневной жизни инвалида-спинальника.

— Сколько лет Фае?

— На пять лет меня старше. 

— Что ж, не девчонка. Знает, что делает. А как ты с ней… ну это… вообще?

— Да это я уж давно приспособился, — лихая усмешка Кости пронеслась сквозь электронные сумерки между Америкой и Россией. — Бабы, особенно которые в возрасте, — они же ласку и нежность ценят, ну я и научился… Я боюсь, если каждый день и рядом, то надоест ей… и девочка эта еще — ей-то за что?

— А как у тебя с этой Ксюшей? Вы знакомы?

— Знакомы, конечно. Вроде хорошо. Я ей истории рассказываю. Куклам мебель и всякие штучки мастерю, она подружкам хвастается. Но это ж не рядом мужик, извиняюсь, в сортире.

— Поблагодари Фаю и соглашайся! — твердо сказал Виктор. — Это твой шанс.

— Спасибо тебе, — лаконично ответил Костик. — Но только я с тобой советоваться, пока мы обживаемся, буду, ладно? У тебя ведь хоть какой опыт есть, и у терапевта своего, если что, спросишь… Лады? Не подведешь?

— Не подведу, — сказал Виктор и убрал пистолет в ящик стола, понимая, что Костя, не зная этого, только что спас ему жизнь еще раз.

 ***

— Мы стареем. Я давно собирался и теперь приехал с ним повидаться, пока сил хватает. Как боялся — это и не передать. Он обрадовался очень, смеялся минут пять и все меня трогал и говорил: «Витька! Живой! Надо же!» Ксюша выросла, вышла замуж. Фая с ним. Говорит, пьет он очень много. Зрение садится, работать не может. Часто на Московском вокзале тусуется, с бомжами, или как у вас теперь это называется. Он меня с ними познакомил, там у двух, представьте — высшее образование, они все удивились, считали, что он меня выдумал, а я вот он — живой, из Америки, и вправду на коляске. Дик, мой помощник-афроамериканец, произвел, конечно, фурор, особенно когда достал из-за пазухи бутылку виски… У меня настроение прямо вверх подскочило, как шампанское из бутылки. Потом я вернулся в гостиницу, сел и плакал.

— О чем вы плакали, Виктор?

— Мне было дано больше на порядок. Но я всю жизнь на нем паразитировал, выживал как бы за счет его несчастий. Если бы он в ту же ночь не разбился, меня бы давно и на свете не было, понимаете? Ему плохо, а я за счет этого держусь. Это ведь подлость, правда? И вот я приехал с мыслью — посмотреть, как оно, и дать, дать хоть что-нибудь… А получается, что мне ему и дать-то нечего. У него все есть. А он сам готов давать и давать: чего ты, Витька, приехал в гости, а будешь на гостиницу тратиться, давай у нас, я на полу лягу… 

— Виктор, вы сейчас придуриваетесь или и вправду так ничего и не поняли?

— Чего я не понял?

— Вообще-то в мировой культуре это уже приблизительно шесть тысяч лет (будем считать с Энкиду и Гильгамеша) называется дружбой. Не только вы все эти годы держались и выживали за счет Кости. Он тоже часто жил и держался за счет своего дополнительного ресурса — Витьки-американца. Не просто инвалид Костик со Двора Объедков, но и… Неужели не понимаете?

— Хорошо бы, если так… Ну, а сейчас?

— Первым делом поговорите с Фаей и оплатите ему операцию на глазах — она все организует. Наверняка там можно что-то сделать — сейчас в этой области очень все продвинулось. Он сможет работать, а значит, проживет еще сколько-то человеком и мужчиной. Это не очень большие деньги, но боюсь, что для них они неподъемные. Самому Косте денег не давайте — все пропьет. И второе — пригласите его посмотреть Америку и попытайтесь это организовать. Даже если в конце концов не выйдет — у него будет цель, мечта и он будет о ней всем рассказывать. Костя, в отличие от вас, любопытен. А что с вашим сыном?

— Он поступил в колледж. Пишет стихи. Со мной вежлив, но в общем-то избегает. Своим настоящим отцом считает Ларса.

— Расскажите ему подробно вашу с Костей историю. Если у него есть литературная жилка, он ее оценит, и одновременно вы сделаетесь несколько объемнее в его глазах.

— Хорошо, я попытаюсь. Энкиду и Гильгамеш… знакомые имена, когда-то я, наверное, проходил это в школе или колледже.

— Несомненно. Освежите в памяти, это интересно.

— Да, спасибо. Вас не затруднит позвать сюда Дика и Элиаса?

 ***

Вот такая история. Мне уже давно, несколько лет, хотелось рассказать ее читателям, но как-то не было повода. А на днях, во время встречи двух президентов, многие думали о России и Америке. И я тоже. И вот — повод нашелся.

Больше текстов о психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект „Сноб” — Личное». Присоединяйтесь

Вам может быть интересно: