Странная девочка

Точно помню, что дело было зимой. Подошла процедурная медсестра. Видно, что ей неловко. Мне тоже неловко — я пытаюсь вспомнить, как ее зовут. У меня неплохая память на лица, а на имена — отвратительная.

— Катерина Вадимовна, вы бы девочку посмотрели.

А, понятно. Дочка или племянница. А может быть внучка? — возраст современных женщин я определяю весьма приблизительно.

— Без проблем. А что за девочка?

— Да я сама не знаю.

Так. А это что значит?

— Простите, не поняла. Кого же я должна смотреть?

— Да ходит тут одна.

Ситуация все больше запутывалась.

— Да где же она ходит?

— Да тут везде.

Неловкость нарастала, и женщина уже очевидно жалела, что обратилась ко мне. Я же просто ничего не понимала. По поликлинике (прямо сейчас? регулярно?) ходит девочка, поведение которой таково, что опытной медсестре, его наблюдающей, кажется необходимым обращение к психологу.

— А где же родители девочки? — спросила я вслух.

— Не знаю, не видела ни разу — в том-то и дело. Кажется, их тут нет.

— Вас беспокоит, что ребенок находится в поликлинике один? Может быть, она потерялась? Она плачет?

— Нет, наоборот.

Пару секунд я соображала, какое действие является «наоборот» от глагола «плачет». Смеется? Образ бродящей по поликлинике смеющейся девочки окончательно поставил меня в тупик, и я сдалась:

— Да объясните уже пожалуйста как-нибудь, в чем, собственно, дело?

Последовавшее объяснение, как ни странно, ясности почти не прибавило.

По словам медсестры, она уже некоторое время, больше месяца, регулярно встречает в поликлинике одну и ту же девочку лет 11–12. Девочка не сидит в очереди и, кажется, вообще не посещает никаких врачей или процедуры. Родителей рядом с ней нет. В поликлинике она часто находится в учебное время. Что она тут делает? По всей видимости, общается — медсестра не раз видела, как она  разговаривает с матерями, успокаивает плачущих у процедурного кабинета малышей или играет с ними.

— Вы сами не пытались с ней заговорить?

— Пыталась, два раза. Спрашивала, что она тут делает. Первый раз сказала: маму жду. Второй раз у невролога была большая очередь, девочка сказала, что сидит в очереди, но я видела, что врет. А на третий раз она меня увидела и убежала вниз по лестнице. Не гоняться же мне за ней.

— А как она выглядит?

— Обычная девочка, беленькая. Одета тоже обыкновенно.

— А по настроению, по душевному состоянию?

— Да вроде все с ней нормально, разговаривает, играет. Вы уж простите, что я вас побеспокоила, — но тут медсестра решительно встряхнула головой и добавила: — Но все-таки — как хотите! — есть в ней что-то такое, по вашей части, назвать не могу, но чувствую.

— Давайте сделаем так, — предложила я. — Как только вы снова увидите эту девочку, постучитесь ко мне в кабинет. Покажете ее мне, а дальше я уж посмотрю, как и что у меня по времени и желанию самой девочки выйдет.

— Хорошо, — медсестра вздохнула с явным облегчением. 

В первый раз у нас ничего не вышло. Медсестра постучалась, как договаривались, я вышла в коридор, мельком взглянула на девочку (действительно совершенно обыкновенную на вид), потом вернулась к своим клиентам, а когда освободилась, девочки в поликлинике уже не было.

Зато второй раз я увидела ее сама и у меня как раз было время до следующего приема. Я не ношу белого халата, девочка меня не знала, поэтому я спокойно села на стул в коридоре, раскрыла на коленях рекламный журнал, оставленный в моем кабинете кем-то из клиентов, и стала наблюдать.

Наверное, это можно было назвать «общалась». Но сама девочка, по моим наблюдениям, говорила крайне мало. В основном она слушала. Ей что-то рассказывали и показывали малыши. Время от времени — матери. С явным удовольствием — бабушки. Она задавала вопросы. Было три случая, которые меня впечатлили. Один раз истерил из-за какой-то ерунды ребенок лет двух с половиной, другой раз заходился одеваемый в зимнюю одежку младенец на пеленальном столике, а третий — мальчик лет пяти боялся, что будут брать кровь, и бился как тигр, так что двое взрослых не могли его удержать и затащить в кабинет.

Все три раза девочка действовала одинаково: подходила сбоку, останавливалась, устанавливала контакт глазами с кем-то из взрослых, близких ребенку, смотрела сначала очень серьезно, потом улыбалась, потом улыбку убирала и говорила тихо, но внятно:

— Давайте я. Попробую. Его успокоить.

Выглядела девочка обыкновенно и абсолютно безопасно. Родители смотрели на нее с легким раздражением, но не противились.

Дальше происходило обыкновенное чудо.

Девочка касалась ребенка, может быть, что-то ему говорила (я не могла расслышать, что именно) — и ребенок успокаивался. Младенец просто заснул (я подошла и посмотрела), истерящий малыш замолчал, потом заулыбался и предложил девочке вместе поиграть в машинку, а тигр-пятилетка и вовсе послушно зашел в ужасный кабинет, держа девочку за руку.

Как вы понимаете, после этого мне очень захотелось с девочкой познакомиться. А вот захочется ли ей?

Я придумала приблизительно десяток разных хитрых способов обмануть бдительность девочки, а потом подошла к ней и сказала:

— Я хочу с тобой познакомиться. Меня зовут Катерина Вадимовна. Я работаю в этой поликлинике, вон в том кабинете.

— Анюта, — сказала девочка и протянула мне узкую ладошку.

Когда мы зашли в мой кабинет, Анюта восхитилась обилием игрушек и сразу стала с ними играть. Причем с теми, с которыми обычно никто не играет — разными некрупными мягкими зверями. Машинки и куклы оставили ее равнодушной.

Я наблюдала за ее игрой и мы как-то довольно конвульсивно разговаривали. Анюта отвечала на каждый третий мой вопрос, и в ответ задавала приблизительно шесть своих. Мне приходилось отвечать на все, ведь я была инициатором контакта.

Через некоторое время я знала об Анюте следующее (она знала обо мне гораздо больше).

Анюта живет с мамой, ее вторым мужем и двумя их общими детьми, которые младше Анюты на шесть и восемь лет соответственно. С братьями у Анюты отношения хорошие, с отчимом никакие, он ее никогда не бьет и не ругает, и кажется, даже замечает не каждый день. Какие отношения с матерью — непонятно. Родного отца Анюта никогда не видела. Возможно, теперь он уже умер. Сначала они жили с матерью вдвоем, мама много работала, а Анюта была в садике или дома с игрушками. Потом два года, пока мать наново устраивала свою личную жизнь, Анюта жила с прабабушкой. После прабабушка заболела, мама взяла Анюту назад в свою новую семью (там как раз родился старший из братьев), а прабабушка почти сразу умерла.

В школу Анюта ходила три года, а теперь — на домашнем обучении. Учится в пятом классе, любит рисование и историю.

На вопрос «почему ты на домашнем обучении?» — отвечает «потому что я тупая», но больше ничего сказать не может. Какие-то тяжелые хронические заболевания, операции и все такое прочее отрицает.

— То, как ты успокаиваешь детей…

— Да, это я могу.

— Как ты это делаешь?

— Не знаю. Просто умею. С братьями сначала, а потом с другими. У вас карты есть?

— Что?! Какие карты?

— Обыкновенные, в которые играют.

— Ну разумеется, нет. А зачем тебе?

— Я бы вам показала — я еще карту умею угадывать. Тоже не знаю как. И погадать вам могла бы.

— Кто тебя научил?

— Прабабушка. Она людям гадала.

В дверь постучались.

— А зачем ты вообще в поликлинику ходишь?

— Здесь тепло и люди. Дети. Все время разные. Здесь я могу… могу… и меня никто не боится, даже спасибо бывает говорят…

В дверь настойчиво постучались еще раз.

— Приходи еще, если захочешь.

— Спасибо, — вежливо сказала Анюта.

Я видела, что ей у меня понравилось. Я знала, что она не придет.

Ее обмолвок было достаточно, чтобы я нашла карточку и домашний телефон.

— Я хочу поговорить с мамой Анюты.

— Я и есть мама, говорите.

— Это психолог из детской поликлиники. Вы знаете, что Анюта регулярно сюда ходит?

— Нет. А что, она заболела?

— Нет. Анюта сейчас дома?

— Кажется, нету. Ушла.

— Вы знаете, где она сейчас?

— Не знаю. А что, она заболела?

— Я хочу, чтобы вы ко мне пришли.

— Да мне малого не с кем оставить.

— Берите его с собой, он здесь в игрушки поиграет.

Мама очень похожа на Анюту, только выражение лица глупее.

— Почему вашу девочку отправили на домашнее обучение?

— Да училка сказала: не справляется она.

— С чем не справляется?

— Да не знаю я. Училка та сказала: не могу ее учить. А комиссия сказала: для спецшколы показаний нет. И теперь другая училка ходит, и все нормально — четверки у нее и пятерки бывают.

— Почему ваш муж не общается с Анютой?

— Да боится он ее. Хочет наругать, как сынов, да не решается — вдруг проклянет?

— О чем вы? Что это значит — проклянет?

— Да есть в ней что-то. И в бабке моей было. Во мне и в помине нет, слава богу. Колдунья раньше называли, а теперь как назвать? Училка та, первая, мне кажется, тоже ее боялась — выкинула она там свой фортель какой-нибудь и вот. И дети в классе тоже.

— Что такое «фортель»?

— Ну глаз отвела или там угадала, чего ей не положено. Или на картах кому погадала, а оно и сбылось. Или рот затворила. Да мало ли?

— Но послушайте, это же дичь какая-то: ведь в результате чужих суеверий ваш ребенок растет в фактической изоляции. Пусть даже ребенок не совсем обычный, хотя я ничего такого не заметила, но Анюте все равно надо ведь общаться, развиваться.

— Я ее кормить-поить буду, одевать тоже и лекарства куплю, если надо. Книжки вот ей покупаю. А так-то у меня муж есть и еще двое малых, вы тоже меня понять должны. Вот вырастет она, уйдет куда и пусть там общается и развивается, как вы сказали.

Я понимала, что это моя неудача — полная, окончательная и обжалованию не подлежащая.

* * *

— Зайди ко мне, — попросила я Анюту.

— Нюся, не уходи, — попросил малыш, с которым она в холле играла в машинки.

— Я скоро приду, — пообещала она.

— Далай-лама сказал, что в будущем, когда ты вырастешь, будут нужны в основном такие люди, как ты, понимаешь? Не юристы, не менеджеры и даже не математики и программисты. Люди со способной и сильной душой.

— А кто такой этот далай-лама? Президент?

— Уважаемый в этом мире человек.

— Хорошо, если он не ошибается. Мне бы хотелось кому-нибудь пригодиться.

Я долго объясняла Анюте, где и как именно во взрослой жизни может пригодиться ее необычная одаренность. Рассказывала про всякие бесплатные кружки, как туда поступить, рисовала планы и схемы. Она слушала и смотрела внимательно и серьезно. Две недели назад ей исполнилось 12 лет.

Я приглашала заходить еще — поиграть и поговорить. Она сказала спасибо.

Больше ее в поликлинике никто не видел. Я ругала себя и надеялась, что она теперь просто ходит в поликлинику по соседству.

С тех пор прошло много лет. Анюта давно выросла. Но иногда я вспоминаю ее и гадаю: что с нею стало? Очень хочется верить, что что-то хорошее.