Фото: Gabby Orcutt/Unsplash
Фото: Gabby Orcutt/Unsplash

Так или иначе, но к новой приемной дочке я все же привыкла. Да, она вот такая. Да, мне это тяжело. Но как-нибудь вырастим, сделаем что можем, чему-нибудь обучим. При этом я стала крайне предвзято относиться к приемным детям. Мне уже казалось, что все они примерно такие: с первыми двумя мне повезло, в них много человеческого, но тут уж попала так попала, классика детдомовского жанра — и когда кто-то в группе приемных родителей писал о том, что ему с ребенком трудно, я сразу представляла себе вот это все: дитя орет, писается, ворует, ко всем пристает, катается по полу, от любого дискомфорта визжит так, сяк, эдак, да и в хорошем настроении во рту у ребенка каша, в голове хаос, и поговорить абсолютно невозможно, общего языка нет, это какой-то другой биологический вид. Однако мы держимся и даже можем произвести очень милое впечатление. Не на соседей, конечно, те от нас шарахаются, но на случайных людей — можем. Если повезет.

Вопрос о том, зачем мне все это надо, я тоже для себя закрыла. Да просто так получилось. Ведь и мой кровный ребенок мог бы быть со странностями. И что теперь? Надо терпеть. Кровного хотя бы не выбираешь, а тут я сама взяла эту девочку. А раз сама взяла, то куда деваться-то. Это и есть ответственность, все по-взрослому.  Раз взяла, то и тащи. Желательно тащить и не жаловаться, но понятно, что человек слаб, и поныть иногда можно. Однако важно помнить, что вообще-то жизнь с этой девочкой — мой собственный выбор. Никто меня не заставлял. Больше того, многие, в том числе и опека, настойчиво отговаривали.

При некоторой внимательности легко было услышать в моих рассуждениях явную фальшь. Потому что эту девочку я взяла именно потому, что про нее говорили только хорошее. О странностях в ее поведении меня никто не предупреждал. Если бы я представляла себе все, что мне предстоит, я бы на нее никогда не решилась.

Изначально я собиралась взять совсем другую девочку. Девочку А., которую я увидела в пиар-ролике еще несколько лет назад. У меня тогда не было приемных детей, я только думала об этой идее. Увлеченно читала истории приемных семей, смотрела бесчисленные видео про детишек, которым ищут родителей. И вдруг ах! — прелестная пятилетняя девочка А. с серьезными глазами. Которая — ах! — довольно внятно рассуждает о том, что хочет стать врачом. Глаза полны слез, а бант такой дурацкий, а улыбка такая робкая, несчастный потерянный воробышек. Когда я закончила школу приемных родителей — еще тогда, в 2014 году, — то сразу же позвонила по телефону из видеоанкеты той девочки А. Но мне сказали, что ее забирает бабушка. Ну ладно, бабушка так бабушка. Я взяла других детей и нисколько об этом не жалела. А через пару лет вдруг снова увидела в базе девочку А., уже повзрослевшую и еще более несчастную и потерянную. И снова позвонила по уже знакомому номеру: да, бабушка забирала, но потом вернула. По диагнозам мы вам ничего не скажем, соберите сначала документы.

Я поплакала, поплакала. Но возможность забрать ребенка из детдома у меня оставалась, заключение было на руках. И настрой кого-то взять тоже был

Я собрала документы — все шло трудно, опека была против, назначили комиссию, комиссия тоже была против, боевые действия заняли несколько месяцев, но в итоге я все же получила желанное заключение, благодаря которому могла взять еще одного ребенка.  Получила — и тогда опека девочки А. рассказала мне ее историю и зачла список диагнозов. Родители девочки А. были ограничены в правах по психиатрической линии, и у самой девочки чего только не было — она стояла на учете у пяти специалистов. Опека была настроена вполне доброжелательно. Дама, с которой я общалась, ребенка никогда не видела, но она позвонила в детский дом, чтобы уточнить текущее положение вещей. И ей сказали, что А. — это ребенок с очень большими странностями, она постоянно плачет, всего боится, живет в своем мире, обучается с трудом. Вялая, слабая, по утрам ее невозможно вытащить из кровати, А. готова лежать весь день, если не настаивать — почти не ходит. Вдобавок девочка почти не видит, и ее возят в школу для слепых.

Я представила себе все это: почти не ходит, почти не видит, постоянно плачет, всего боится, живет в своем мире. И сама разрыдалась, потому что поняла, что такую девочку я не потяну. И даже знакомиться с ней не поеду, ведь мне ее станет ужасно жалко и я захочу ее забрать, а мне это не по силам. Судя по описанию, такому ребенку нужны постоянное внимание и круглосуточный присмотр, а у меня-то полно детей и я целыми днями бегаю туда-сюда. Тогда уж придется подселить к нам няню, а это, увы, не вариант: нет ни денег, ни места, ни готовности так круто менять свою жизнь.

Я поплакала, поплакала. Но возможность забрать ребенка из детдома у меня оставалась, заключение было на руках. И настрой кого-то взять тоже был. Тут-то я и принялась листать все подряд анкеты. И выбрала в результате девочку О., про которую говорили только хорошее. Да, и у нее были диагнозы, но какие-то понятные и с оптимистичным прогнозом. А в остальном — всегда мила, всегда послушна, всегда как утро весела и столько лет мечтает о семье. Не девочка, ангел — как такую не взять? Вот я и взяла. 

Сейчас все это кажется нелепостью. Почему я не поехала к девочке А., а настолько раскисла от телефонных разговоров с неведомыми людьми? Куда я торопилась? Могла бы попробовать собрать еще какую-то информацию, связаться с детдомом самостоятельно, подробнее поговорить с тамошним врачом. Опять же, даже если я решила взять другого ребенка, зачем спешить? В группах приемных родителей часто пишут о детях, которых лично видели и неплохо знают. Есть фонды, которые напрямую связаны с детдомами, они бы мне тоже могли кого-то порекомендовать. Дети разные, и для кого-то мы стали бы по-настоящему близкими людьми. Но с девочкой О. сблизиться не получалось. Девочка О. жила в нашем доме своей собственной, непостижимой жизнью, и ее жизнь меня пугала. Случилось, собственно, то, чего я испугалась с девочкой А. «Живет в своем мире». Именно. Только не плачет, а смеется. И не лежит, а бешено активна. Что может быть страшнее?

— Так пока ты документы соберешь, годик и пройдет, — заметила подруга

Причем ужас «что же я натворила?!» накрыл меня практически сразу. Я предпочла ребенка, который смеется, ребенку, который плачет. Девочку О., которая процветала в детдоме, девочке А., которая в детдоме загибалась. Как я могла? Практически сразу мне стало ужасно стыдно. И как бы потом ни проявляла себя наша О., этот стыд не уходил. Он только усиливался. Я чувствовала себя так, как если бы я бросила плачущую А. на произвол судьбы, выбрав взамен вечно хохочущую О. Зачем все это? Так сложилось? Но ведь я сама так сложила.

А в какой-то момент — прошло несколько месяцев с начала нашей совместной жизни с хохотушкой О. — я вдруг увидела новый пиар-ролик про девочку А. И она выглядела вполне нормально. Явно не слепая, явно ходячая, довольно активная, не такая уж робкая. И вовсе не в слезах. Этот ролик сняли только что, детдом продолжал искать девочке семью. И после него мне стало совсем не по себе.

Я делилась своими переживаниями с подругами, все вздыхали. А одна из них, тоже многодетная приемная мама, сказала:

— Слушай, да что ты страдаешь, забери эту А.! Какая разница, что там за диагнозы, если тебе она так нравится. Пока она в детдоме, тебя эта история не отпустит. Если она тебе нравится — возьми ее, и все. Ребенком больше, ребенком меньше.

— Ну как это? — растерянно ответила я. — Это что, так просто? Ты смотри, в каком мы болоте с О. Надо подождать хотя бы годик, пока станет лучше.

— Так пока ты документы соберешь, годик и пройдет, — заметила подруга. — И почему с О. должно стать лучше? Я бы не надеялась. Я думаю, станет хуже, начнется переходный возраст, еще и не такое полезет. И надо успеть, пока не бабахнуло. Забери А. как можно скорее.

— Но мне никто не даст еще одного ребенка, — сказала я. — Мы и так на пределе.

— А кто видит ваши пределы? — сказала подруга. — Для посторонних людей О. — девочка-праздник, все время смеется, всем довольна. Надо успеть, пока не стало хуже.

— Да почему ты считаешь, что станет хуже?

— Ну как? Пока у вас, считай, медовый месяц, она старается вам нравиться. А ты представь, что потом-то будет.

— Медовый месяц? Вот этот кошмар?!

— Ну да, — невозмутимо ответила подруга. — Ты что, не видишь, что за ребенок?

Что-то я, безусловно, видела, но все же упорно верила в лучшее. Помню, мне нужна была справка от психиатра, для школы, мы пришли в диспансер с О., она испугалась незнакомого места и стала трясти головой, часто моргать, дергать плечами, на все вопросы отвечала с задержкой и невпопад, смотрела в другую сторону.

— Вы чего от меня хотите? — спросила психиатр, предварительно попросив О. выйти в коридор.

— Справку о том, что ребенок здоров, — сказала я.

— Для чего?

— Для школы.

— Вы видите сами свою девочку? — спросила психиатр. — На ваш взгляд, она здорова?

— Но это же последствия детдомовской жизни, — сказала я.

— А какая разница? Я плохо себе представляю, как она у вас может ходить в обычную школу. Она совсем не здорова.

— Но она же ходит, — сказала я. — Во второй класс.

— Да? И как, успешно?

— Ну не то чтобы… но как-то ходит. В общем, пока нам нужна справка о том, что все в порядке.

— Да справку-то я вам дам, — сказала психиатр. — Мне не жалко. Но мы с вами еще увидимся. Девочка больна, и будет только хуже, ей обязательно надо наблюдаться у психиатра. Можете частного найти, если не хотите, чтобы ребенка поставили на учет. Но в любом случае тут необходимо лечение. 

Я тогда была очень сердита. Если ребенок всю жизнь проторчал в детдоме, естественно, он будет всего бояться и вести себя странно. Что тут лечить? Почему сразу больна? И как можно судить о ребенке через десять минут знакомства?

Я старательно растила в себе заботливую мать, а заботливая мать, по моим представлениям, должна была защищать ребенка. В основе этой защиты лежала идея, что все проблемы О. связаны с ее тяжелым прошлым. И когда мне говорили, что станет хуже, я недоумевала. Почему хуже? Ведь жизнь налаживается? Так или иначе, а я привязываюсь к нашей девочке. Так или иначе, она привыкает к своим новым обстоятельствам. С другими приемными детишками со временем становилось проще — я думала, и с О. так будет.

Как бы то ни было, за предложение забрать А., раз уж я не могу перестать о ней думать, я уцепилась. Некоторое время я рассматривала его со всех сторон — и через пару месяцев начала потихоньку собирать справки и закидывать удочки в свою опеку. Опека, конечно, была против. То есть не просто против, а уже КАТЕГОРИЧЕСКИ ПРОТИВ.

Но я таки все собрала — и опять начались проволочки, комиссии, бесконечные разговоры. Всё новые дамы спрашивали меня о том, что будет с моими детьми в случае, если я умру, сомневались в моей вменяемости и просили предоставить доказательства моей родительской эффективности. Вдобавок вышло постановление, обязывающее приемные семьи проходить психологическую диагностику в случае, если планируется взять еще одного ребенка, и тут под раздачу попали еще и все мои дети: каждого прособеседовали, всех пропустили через многочисленные тесты. Выглядела вся эта диагностика совершенно безумно и проверяла разве что терпение — тест, который проходила я сама, включал в себя порядка тысячи вопросов, и на них надо было отвечать, сидя перед компьютером в комнатке госцентра помощи детям. Я отвечала, отвечала, отвечала. Вопросы были очень неприятные. Когда вы в последний раз злились, с кем вы в последний раз дрались, часто ли вам хочется что-нибудь разрушить, возникает ли у вас желание кого-нибудь убить. Через пару часов мне действительно захотелось что-нибудь разрушить. А еще через часок появилось и желание кого-нибудь убить.

Только непонятно было, как же понять, какая она — эта А

К нам домой комиссии тоже наведались. Догадайтесь, какой ребенок показался им самым благополучным? Конечно же, наша безупречно веселая О. Она и пела, и танцевала, и заваливала всех своими жизнерадостными рисунками. О. мечтала об А. как о подруге и слёзно упрашивала комиссию разрешить «самой лучшей любимой мамочке» забрать ее не сегодня, так завтра. Комиссия была впечатлена. Остальные дети понравились государственным дамам куда меньше: тихие, робкие, даже как будто грустные, гостям не рады, рисовать и танцевать не рвутся. Уж не депрессия ли у них? Наверняка. Когда в семье столько детей, им не хватает маминого внимания, вот они и расстраиваются. Так зачем же еще кого-то брать? Нет, не нужно. Пусть сначала эти повеселеют.

Так и решили. В смысле — отказали мне уже официально, на бланке и с печатями.

Но я не собиралась сдаваться. Написала в прокуратуру, подала на опеку в суд. Толку во всем этом было мало — прокуратура бездействовала, а суд отклонил мое заявление, — но опека таки пошла на уступки и выдала мне разрешение взять девочку А. («раз вы так за нее боретесь») в гости.

Вся эта волокита, как и предсказывала моя подруга, заняла около года. Хуже наша О. за этот год не стала. Вроде как даже наоборот, и я к ней потеплела, и она по мере сил слушалась. Она по-прежнему расслаблялась, превращаясь в собачку, писалась, воровала и орала как резаная, если ей что-то не нравилось, но я к ней привыкла.

— Вот такой она человек, — повторяла я, выгораживая ее перед остальными детьми.

— А если А. окажется такой же? — уныло спрашивали дети.

— Что значит — такой же? Люди же не гвозди, все разные. Именно такой точно не окажется.

На самом деле я пообещала себе, что, если А. «окажется такой же» хоть на каком-то уровне, я ее все же не возьму. Наступлю на горло своим представлениям о том, что обязана забрать ребенка, раз уже к нему пришла, и порву гостевое заключение, добытое с такой кровью. Я понимала, что большего ора мы не вынесем. Мы и этот-то еле терпим.

Только непонятно было, как же понять, какая она — эта А. Верить тому, что будут говорить в детдоме, — абсурд. Пытаться составить впечатление по первой встрече — тоже абсурд. Надеяться на свою интуицию — так она уже завела меня в болото, эта интуиция. Я решила съездить познакомиться, но не принимать быстрых решений, как обычно, а постараться максимально вникнуть в ситуацию.

Продолжение читайте на «Снобе» на следующей неделе.