«Бросила школу, ведет беспорядочную половую жизнь». Психологический детектив о несовершеннолетней содержанке. Часть 2

Молодая женщина без ребенка, с ярким макияжем и какими-то немного детскими кудряшками. На шее — кокетливый шарфик в горошек. Очень нервничает.

— Я к вам по поводу Инги.

Дело было недавно, плюс неудачи в среднем помнятся ярче удач. Я вспомнила. Первая, вполне себе диковатая мысль: это жена одного из Ингиных клиентов. Все здорово, только в детскую поликлинику-то она зачем?

— Я вас слушаю. 

— Я даже толком не знаю, зачем я пришла. Все равно вы ничего тут не сможете…

— Кто вы?

— Я учительница Инги.

— Классная руководительница? Или вы преподаете на каких-то курсах, которые она посещает? (В мыслях я, разумеется, уже склонялась ко второму варианту.)

— Нет, я учительница начальных классов. Инга у меня училась.

— Почему вы сейчас принимаете участие в ее судьбе? Вы по-прежнему общаетесь?

— Да. Я понимаю, что это прозвучит странно от учительницы, но в какой-то степени мы с Ингой дружим… дружили.

Да уж, действительно странно. Такого мне, пожалуй, никогда в жизни еще не встречалось. Но потом я соотнесла не слишком-то приятную взрослость Инги и явную детскость сидящей передо мной женщины с кудряшками и подумала: а почему бы и нет?

— Тогда рассказывайте с самого начала.

— Это был мой первый класс, я только что закончила педагогическое училище. Нас учили: надо видеть особенности детей, и я была готова видеть и учитывать — энтузиазм, понимаете?

— Да, понимаю вполне.

— Инга выделялась. Она была в сильных очках, двигалась не так беспорядочно, как все дети. Я свой класс сразу полюбила, и, скажу без лишней скромности, они меня тоже. Висли на мне, визжали от радости, когда меня видели, даже признавались в любви. Инга ничего этого не делала, она всегда была несколько в стороне. Меня это, возможно, даже несколько задевало, и тогда решила уделить ей особое педагогическое внимание. И знаете что обнаружила?

— Что же? — спросила я, ожидая уже любых сюрпризов.

— Что мы с ней внутренне очень похожи.

«А мне так кажется, что редко встретишь столь разных девушек», — подумала я, но вслух, естественно, ничего не сказала и продолжала слушать.

— Она общалась со мной вполне уважительно, но вместе с тем как с равным ей человеком. Мы разговаривали о том о сем, и мне было интересно. Иногда она ждала меня после уроков и мы шли вместе домой, благо мы живем в одном квартале, часто по дороге заходили в магазины, в кафе — сравнивали вкус пончиков в разных заведениях, она помогала мне выбирать косметику, парфюм, шарфики (я их очень люблю). Со второго класса она помогала мне проверять тетради других детей, потом научилась даже заполнять некоторые документы — вы, наверное, слышали когда-нибудь, как душат рядовых учителей бумажной работой, а ей это даже нравилось, и у нее тогда был очень хороший, какой-то взрослый почерк.

«Обалдеть! — подумала я. — Интересно, как ко всему этому относилась мать Инги? Или она работала и ни о чем не знала? Сейчас девочка не производит впечатления особо разговорчивой, и вряд ли она была болтушкой в начальной школе».

— В третьем классе Инга перестала носить очки. Надевала их только на уроке.

— Ей сделали операцию на глазах?

— Нет. Она мне объяснила: я и так-то на лягушку похожа, а если еще в этих уродских очках — только людей пугать… Буду учиться так ходить, что-то ведь я вижу. И, как ни странно, она научилась. 

— Зрение, — сказала я.

— Да, — кивнула учительница. — Она уже в первом классе знала, что когда-нибудь ослепнет. Подслушала разговоры матери и врачей.

— Черт. Но почему мать мне ничего не сказала?!

— Я объясню. Я, конечно, говорила с ней, когда узнала сама. Меня тогда трясло. Она сказала: «Это ваша ученица, а для меня она дочь, единственный ребенок. Понимаете, как трясло меня?» Ей окончательно сказали, когда Инге было три года. Она спросила: когда? Ей сказали: как пойдет. Она спросила: а как мне с ней жить каждый день, зная это? Профессор, который много лет занимается такими детьми, сказал: «Очень просто, милочка, и вы сами только что сказали как. Каждый день. День за днем. Просто живем, а не ожидаем конца света. Решаем те проблемы, которые стоят здесь и сейчас. Погулять. Вылечить насморк. Заплести косички. Отругать за пролитый на кофту суп. Прочитать сказку про Буратино. Вот сейчас ей, возможно, уже надо позаниматься с логопедом — много букв не выговаривает».

По ее словам, совет этот очень помог. Каждый день. День за днем. Решаем проблемы по мере их поступления. Со временем она научилась и почти не думала.

— Думала сама девочка. И взрослела непропорционально возрасту.

— Совершенно верно.

— Когда Инга закончила начальную школу, вы общались?

— Да, она регулярно заходила ко мне в класс, с удовольствием возилась с малышами — они же очень тактильные. Очень изредка мы гуляли вместе. С каждым годом это было все реже. Я понимала, хотя — вы удивитесь, наверное, — иногда мне ее не хватало.

Она пришла ко мне около года назад, возможно, чуть больше. Сказала: я прошу несколько часов вашего времени, это много, я понимаю, но нужен взрослый человек, и мне больше некого попросить. Вам надо будет звонить по телефону, я скажу куда, какие номера и что говорить. Я, разумеется, была заинтригована, согласилась, предупредила дома, и мы остались в пустой школе, на втором этаже в моем классе. Стояла осень, дул ветер, и за окном наискосок летели желтые листья. 

Инга к тому времени внешне превратилась в хрупкую привлекательную девушку, похожую на экзотический цветок, с глубоким, богато интонированным голосом (она очень неплохо поет, вы знаете?), но тут она была в совершенно ужасных очках, все мне бесцветно объясняла, диктовала номер, и потом я всем говорила приблизительно одно и то же:

— Можете ли вы пригласить на собеседование с целью взять к себе на работу слепого человека?

Там у них были реальные вакансии, а у этого воображаемого человека, женщины, были разные образования и компетенции (она где-то вычитала, чему вообще можно научиться) — она была юристом, фельдшером, логопедом, педагогом, логистом, менеджером, психологом, филологом, даже философом, еще были вакансии операциониста, администратора, продавца-консультанта и еще много кого. По ее настоянию была включена громкая связь. Иногда я представлялась самой слепой женщиной, иногда ее представителем. Она диктовала, я говорила, мне отвечали, а Инга слушала, сжав губы. Несколько часов — у нее был очень большой список, не знаю, сколько она над ним работала. Иногда у меня самой все просто плыло перед глазами. В какой-то момент у меня начали течь слезы, и очередной потенциальный работодатель даже сказал в сердцах: «Ну чего вы там ревете?! Сами же должны все понимать, раз у вас юридическое образование и вы явно не дура. Вам же государство пенсию платит — сидите и наслаждайтесь, музыку слушайте или аудиокниги. Я бы сам сидел, если бы мне платили».

Реакция работодателей была от предельно корректно-вежливой «К сожалению, сейчас мы не имеем возможности…» до «Совсем слепая? Да вы что, с ума сошли, что ли?!» Одни пригласили на собеседование — по-моему, им было просто любопытно — колл-центр, пятидневка, восемь часов в день, зарплата 15 тысяч.

Потом я спросила: Инга, зачем сейчас?

Она сказала: я уже взрослая, у меня паспорт. Я сказала врачу, что хочу знать и имею право. Он сказал, что в колледж или даже в институт я еще, может быть, смогу поступить зрячей. Но закончу точно уже слепой. Надо выбирать, имея это в виду.

Потом Инга меня поблагодарила и ушла. А я осталась стоять и смотреть на листья, которые падали уже в темноте. Школьный охранник пришел, стоял в дверях и смотрел с подозрением — он же видел лицо Инги, когда она уходила.

Я знаю всю эту историю с гейшами, гетерами и прочим. Она мне все рассказала. Объяснила, что все взвесила и поняла — это разумный компромисс. Мир сегодня так унифицирован, что люди падки на экзотику, каждый второй нашумевший фильм про уродов — физических или психических — это ее слова, не мои. Так что слепая, но юная, подготовленная и совершенно адаптированная в среде содержанка — вполне себе шанс на трудоустройство.

Я ей, конечно, сразу рассказала обо всех рисках этого варианта. Она со всем согласилась, а потом спросила: в чем же альтернатива? И я — к стыду своему — не нашла, что сказать.

Ее из школы выгоняют. Она же подросток все же — не видит смысла этому всему учиться и не учится, говорит: другое важнее, а сил и времени мало. И она мне запретила категорически в школе говорить: не хочу, чтоб меня жалели. Но я нарушила обещание — пошла к директору. Директор ужаснулась: не учится, да еще и слепнет?! Это нашему лицею ну вот совершенно ни к чему. Пусть идет в спецшколу, для них государство специально построило. Я заорала и хлопнула дверью. У нас такое в принципе не практикуется, но мне за это ничего не было, видимо, директор все же тоже неловко себя почувствовала в этой ситуации.

Инга рассказала мне и о визите к вам. Сказала: бессмысленный разговор. А я в детстве читала вашу книжку про класс коррекции и мальчика на коляске, и там еще был мальчик, который почти не видел и не слышал. И вот я пришла, хотя и понимаю, что вы ничего не сделаете — есть литература и есть жизнь. Но мне-то тут как быть?

— Я знаю, чего делать нельзя ни в коем случае, — подумав, сказала я. — Нельзя дезавуировать ее выношенную гейшевскую идею. Инга идет по краю, нагрузка на ее психику колоссальная, и в любой момент она может сорваться. Последовательная реализация ее личного плана — это единственное, что сейчас держит ее на плаву.

Вы учитель начальных классов, значит, вечера у вас нерабочие? Хорошо. Тогда вы с ней придете ко мне… — я прикинула свои возможности, — в пятницу в пять часов.

                                            ***

— Инга, есть нюанс. «Бэлу» Лермонтова читала?

— Не помню. Вроде проходили.

— Перечитай. И про цыганок еще есть, из XIX века, в том числе и мемуарное, тоже найди. Экзотические содержанки хороши, но надоедают. Знаешь, почему?

— Почему?

— В них нет системности. Точнее, она есть, но клиенту цыганская или там черкесская системность просто недоступна. Поэтому он видит нечто дико непоследовательное. Оно сначала пленяет, а потом — быстро — начинает раздражать. Где берут системность, кристаллическую решетку — как что-то устроено в целом? Физический мир, социальный мир, мир культуры или психика человека.

— Где?

— Университетское образование. Или что-то, что можно к нему приравнять. Только так. Все остальное — туфта. Частные вещи тоже важны, но они должны ложиться на уже имеющийся каркас. Это опора. Без опоры — только клочки. Я звоню и включаю громкую связь. Сидите обе тихо.

Накануне я почти два дня потратила на поиск давно утерянных контактов в психологическом мире и подготовку плацдарма.

— Добрый день! Это Марья Петровна, секретарь кафедры Х факультета психологии? Здравствуйте, Марья Петровна. Это Екатерина Вадимовна Мурашова, мы с вами разговаривали по поводу девушки, у которой сейчас проблемы со зрением, а в перспективе — увы — возможна полная слепота. Девушка сейчас здесь и нас слышит. Скажите, пожалуйста, возможно ли ее обучение на вашем факультете, в частности, на вашей кафедре? Да? Спасибо. Разумеется, прием результатов ЕГЭ на общих основаниях. Нет, она учится не в спецшколе, а в сильном лицее, адаптирована, да, думаю закончить его при ее желании проблем не возникнет. Собеседование? Общая эрудиция? О, тут у нас все в порядке. Что насчет трудоустройства потом? Есть специальный человек на гуманитарных факультетах, который этим занимается? Спасибо. У вас было два слепых преподавателя? Один работает и сейчас? Простите, а что он читает? Поняла. Спасибо еще раз.

Я рассыпалась в благодарностях и отключила телефон.

Некоторое время мы все трое молчали. Потом я подняла два пальца.

— Плюс один: медицина идет куда-то очень бойко. Может, лет за пять научатся все это — сетчатку, нервы и так далее — выращивать в пробирке и ставить на место. Плюс два: бионика и все эти компьютерные технологии, может, через те же пять лет глаза вашему брату придется в виде гаджета носить на лбу как налобный фонарик. Надоест — снимаешь и кладешь в стакан, как зубы.

— Вы прикольная, — усмехнулась Инга.

— Ты даже не представляешь себе, до какой степени. Жили две кнопки...

— И?

— Ну и — одна прикололась, а другая обломилась.

Молодая учительница нервно захохотала. Инга, кажется, не поняла. 

— С кристаллической решеткой я буду больше зарабатывать?

— Несравнимо. Любовница-экзот, плюс массаж, плюс укулеле, плюс личный психотерапевт с дипломом. Плюс всегда можно подработать консультациями по скайпу. Уверенность в завтрашнем дне — ты же понимаешь, это болевая точка любых содержанок. Я обычно не советую практическую психологию как первое образование — институт закончил, а истории личности еще нет, работать нечем. У тебя особый случай, тебе просто пришлось рано повзрослеть.

— Так мне советуете?

— Да, тебе в виде исключения.

Это ей явно понравилось.

— Я подумаю над вашим предложением.

— Договорились.

* * *

— Я уговорила директора дать Инге еще два месяца испытательного срока, — отрапортовала молодая учительница по телефону. — Я ее шантажировала тем, что подниму бучу в интернете — сами знаете, как сейчас интернет на такое возбуждается. Она сдалась. Но боюсь, что, когда все это закончится, так или иначе, это будет стоить мне рабочего места.

— Вы сражались за друга. Это достойно. Самоуважение критически важно для человека, который профессионально формирует личности других людей. Если бы вы сейчас сдали Ингу, пострадали бы все ваши ученики — нынешние и последующие.

— Да, вы правы! — я прямо увидела, как она вздернула подбородок и подпрыгнули выбеленные кудряшки.

Я отключила телефон и мысленно пожелала успеха им обеим.