Роман длиною в жизнь, или Когда пора раскрывать семейные секреты

— Меня мама к вам записала. И велела прийти. И вот.

Малообещающее начало встречи. Мать записала дочь, а зайти сама не сочла нужным. Напутствие родителей подросткам в этом случае обычно звучит так: «Ну ты пойди там, поговори с психологом. Может, хоть он тебе мозги на место поставит!» Подросток же с самого начала находится в глухой обороне: это она мне велела, а сам я и не хотел вовсе!

— Ну что ж, — тяжело вздохнула я, — мама записала. Ага. А она хоть намекнула тебе, что ею при этом двигало? И правильно ли я понимаю, что у тебя самой ко мне никаких вопросов нет?

— Никаких вопросов. Ага, — предсказуемо отзеркалила девочка и, помолчав, неожиданно добавила: — Потому что ничего тут не сделаешь.

— С чем ничего не сделаешь?

Девочка, которую звали Марина, молчала, глядя на носки своих кедов. Я ждала. Непохоже, что она сейчас встанет и уйдет. Кажется, ей все же есть что мне рассказать. Но я совершенно не уверена, что это будет то, что имела в виду мать, когда записывала дочь к психологу.

— Я понимаю, что это, наверное, нехорошо и он тут, в общем-то, не виноват, но я его ненавижу! — наконец выпалила девочка. — Но не могу же я ненавидеть собственную мать!

Ненавидеть и вслух говорить о своей ненависти — это очень серьезно для взрослого человека и совершенно обычно для подростка.

Моментально просчитав варианты, я кинула восемьдесят пять процентов на то, что «он» — это отчим Марины, новый муж ее матери.

— Кто такой «он»?

— Он — это Михаил Васильевич, дядя Миша, Мишка…

— Мишкой его зовет мама?

— Да.

— Он твой отчим?

— Да, — сказала Марина и неожиданно горько заплакала. — Вы ничего, ничего не понимаете!

В этом месте я напряглась. Неужели насилие или что-то похожее? Мать знает или догадывается и именно поэтому не пришла?

Еще раз внимательно оглядела Марину. Ей только четырнадцать, но она крепенькая, кареглазая брюнетка и уже вполне созрела. Нос картошкой, черты лица неправильные, но очарование юности налицо…

— Я постараюсь понять, если ты мне расскажешь, — серьезно пообещала я. 

— У него был инсульт.

Я осторожно выдохнула. Наверное, и до инсульта отношения Марины с отчимом не ладились, а уж когда он стал дефицитарным… Или наоборот? До болезни у Михаила Васильевича с падчерицей все было хорошо, а теперь у него изменения личности и она никак не может это принять…

— Когда это случилось? Сколько Михаил с вами живет?

— Это случилось, когда он с нами еще не жил.

Я помотала головой:

— Ничего не понимаю. Расскажи по порядку.

Из сбивчивого рассказа, прерываемого всхлипываниями и шмыганьем носом, я сумела уяснить для себя следующее.

Михаил и Маринина мама были знакомы с детства — учились в одном классе специализированной математической школы. Никакой дружбы или даже приятельства у них тогда не случилось. Он был красавцем, заводилой, любимцем учителей и кумиром всех девочек параллели, ему прочили блестящее будущее, а Маринина мама была тихой дурнушкой, которая, впрочем, хорошо и прилежно училась.

Потом их пути, разумеется, разошлись, однако после окончания института они нечасто, но регулярно виделись на встречах одноклассников, в организации которых то вместе, то поврозь принимали деятельное участие и были осведомлены об основных вехах жизни друг друга.

Михаил сначала работал в каком-то научно-исследовательском институте, потом занимался каким-то бизнесом, женился, развелся, снова женился. Маринина мама родила Марину…

— Твой отец как-то участвует в твоей жизни?

— Нет. Они с мамой не были женаты, у него другая семья, и, по словам мамы, он сейчас живет в другой стране.

— Ты что-то о нем знаешь?

— Когда я была маленькой и спрашивала, мама сказала мне, что он умный, добрый и вообще лучший человек, которого она знала в жизни. А ее встреча с ним — главная в ее жизни удача. Тогда я это проглотила, а сейчас мне трудно ей верить — мне кажется, у нее вообще странные взгляды на «хорошесть».

В восемь лет у Марины диагностировали сахарный диабет первого типа. С тех пор она на диете и на уколах. Сейчас, по ее словам, «уже привыкла и почти не мешает». Однако тогда эта болезнь и ее «приручение», которое продлилось около двух лет, еще сблизили мать и дочь — они понимали друг друга с полуслова и почти все свободное время проводили вместе. Маринина мать в те годы много работала дома, чтобы следить за режимом больной дочки. Сейчас она главный бухгалтер большого производственного предприятия.

Маленькая Марина, как и любой любимый и в целом благополучный ребенок, считала свою мать самой умной и красивой на свете.

— Вот ее фотография.

Я смотрю на экран телефона и вижу женщину, сфотографированную возле пышного куста белого шиповника. Низенькая, темноволосая, коренастая, с близко посаженными глазами и уже знакомым мне носом-картошкой. Стоит в напряженной позе и неуверенно, кривовато улыбается.

Марина с мстительной ноткой в голосе рассказывает дальше.

Когда у Михаила случился инсульт, он на очередной встрече класса, разумеется, не появился. Кто-то из его друзей рассказал о несчастье. Дескать, ходит с трудом, живет один с котом в большой квартире. Молодая жена Михаила после инсульта просто бросила. Дочь от первой жены, обиженная за мать, не пожелала даже прийти в больницу. Сердобольная Маринина мать-активистка тут же сочла нужным позвонить, спросить, что-то посоветовать (у покойного дедушки Марины тоже был инсульт). Как там у них сложилось дальше, Марина не знает, но однажды мать просто поставила ее перед фактом: Михаил Васильевич будет жить с нами. Когда Марина его в первый раз увидела, она убежала в ванную и там ее вырвало.

Сейчас Михаил ходит, приблизительно понятно разговаривает и даже пытается работать. Он приволакивает правую ногу и у него обвисший правый уголок рта. И еще, по-видимому, пострадала кратковременная память. Он помнит все, что было в школе и после нее, но забывает, куда только что поставил кружку с чаем.

Мать Марины ухаживает за ним как за младенцем и постоянно припевает и присюсюкивает. Марину все время тошнит, она даже у гастроэнтеролога обследовалась.

— Мне обидно за маму! Она говорила, что вот я еще подрасту и она выйдет замуж, мы с ней договаривались! И вот — такое! Он не виноват, но я его ненавижу! Зачем он согласился?!

— Ты считаешь себя взрослым человеком?

— Ну еще не совсем, но отчасти…

— Но ты уже способна решать, что именно для тебя хорошо, а что плохо, чего ты хочешь, а чего нет? Можешь брать за это ответственность? Не хочешь, чтобы кто-то решал за тебя?

— Конечно, могу. И не хочу!

— Поверь, твоя мама не менее полноценна, чем ты сама. И тоже может решать, что для нее хорошо.

Марина помолчала, обдумывая мои слова.

— Да, но…

Мы поговорили об ее обидах и обо всех других «но», которые пришли в голову нам обеим.

— Я хочу, чтобы ко мне пришла твоя мать.

***

Она назвалась Людмилой. Нос-картошка слегка красный, и глаза как будто опухшие.

— Вы не все знаете.

— Может быть, догадываюсь?.. Вы были влюблены в Михаила с детства?

— Безусловно. Всегда. Он знал, но для красавца вундеркинда-подростка был очень тактичен. И никогда не давал мне ни малейшей надежды, в этом тоже была своя вежливость. Я все понимала и принимала и только писала украдкой такой фантастический роман, в котором он, несмотря на мою некрасивость, увидел во мне родственную душу и полюбил, а потом я как-то, непонятно как, и красивой сделалась… Думаю, если поискать, этот роман и сейчас у меня где-то лежит.

— Состояние здоровья Михаила сейчас?

— Увы.

— Вам тяжело?

— Мне прекрасно, лучше, чем когда-либо в моей жизни. Я ухаживаю за ним, мы разговариваем, у нас оказалось много общего. Я вижу его каждую утро. Его квартиру мы сдаем, а деньги откладываем Марине на учебу — она чудесная, но не очень способная, на бесплатное ей не поступить. Если бы только Марина сумела как-то принять…

— Скажите ей.

— Вы и об этом догадались?!

— Главная любовь вашей жизни, лучший человек. Нетрудно сложить два и два. Как это случилось?

— Я его просто напоила и увезла к себе после одной из встреч одноклассников.

— Неужели Михаил до сих пор не догадался? 

— Да ему и в голову не пришло. Он всегда очень уважительно ко мне относился и уверен, что у меня была такая же богатая и наполненная событиями и отношениями жизнь, как и у него самого. Долго тогда извинялся, что разбил стакан у меня в ванной и испачкал полотенце… Я консультировалась с его лечащим врачом. Он психоневролог и сказал: ни в коем случае! Узнать, что у тебя есть почти взрослая дочь, в воспитание которой ты мог, но не вложил ни минуты своего времени и ни копейки денег, и предстать перед ней слюнявым инвалидом, которого она, не скрывая, ненавидит, и уже ничего нельзя изменить, — это слишком большое потрясение, которое может немедленно привести к повторному инсульту…

— Какая истинно мужская точка зрения! — не удержалась я.

— Да, но ведь Михаил-то как раз мужчина и есть, — резонно возразила мне Людмила. — А вы думаете, что надо сказать?

— Я бы сказала, — совершенно непрофессионально пожала плечами я. — Просто потому, что это правда. Но, с другой стороны, я ни Михаила, ни его медицинской карты никогда не видела и игнорировать мнение лечащего врача…

Мы обсудили, как ей и Михаилу вести себя с Мариной, и она ушла. Мне было искренне жаль всех троих. Ну вот кто тут виноват?

***

Она пришла и сразу стала плакать.

Я узнала ее, хотя прошел почти год, молчала, потом спросила:

— Когда?

— Месяц и семь дней назад похоронили.

— Марина?

— Мы с ней почти не разговариваем. Я за нее боюсь — у нее же сахар… А спрашиваю — она орет и хамит…

— Марина так и не знает?

— Нет. Вы тогда были правы, но я не решилась. Теперь виню себя, и черный ужас — уже ничего не отмотать назад и не изменить, потеряла и Мишку, и дочь.

— Не несите ерунды — никакой дочери вы не теряли. Теперь вам уже нечего бояться, все уже случилось, и настало время все расставить по своим местам.

— Я не могу!

— Можете! — жестко сказала я. — Это ваш долг и перед ушедшим Мишкой, и перед живой Мариной. Вы эту кашу на свой вкус сварили, вам и расхлебывать… Денег-то ей на образование скопили? 

— Да. Хоть за границу. Мишка мне и еще оставил, и дачу — даже больше, чем надо… Но как мне с ней? Она же дверь запирает и говорить со мной отказывается.

— Вы найдете свой юношеский роман и напишете к нему продолжение — как все сложилось в реальности. О своем счастье, любви, несчастье, обретении и потерях. И вот тут уже не врите ни словом, ни чувством!

— Но я же не писатель!

— Наплевать! Вы пишете для одного читателя, слишком заинтересованного, чтобы качество вашего слога имело хоть какое-то значение.

— А это поможет?

— Несомненно.

***

Недавно Марина приходила ко мне за профориентацией.

— Мама тогда так прекрасно написала, — сказала она. — Я ревела прямо все время, пока читала. И подружки мои прочли и тоже ревели. Я маме говорю: это прямо настоящий роман, надо в интернет выложить, пусть другие тоже прочтут, но она стесняется. И я тогда поняла, что я на самом деле всегда обижалась на нее за то, что вот где-то есть этот мой прекрасный отец, а мне его так и не показали. А тут я как бы ее глазами его увидела и успокоилась. И я вообще-то родину люблю, но, может, раз папины деньги все равно есть, мне все-таки за границу поехать учиться?